напрямик, напролом, главное - идти, не терять головы - ни еврею, ни
христианину он не даст себя сбить, не вспылит, не станет играть им на руку.
А пока не худо бы сказать два-три словечка милейшей миссис Тредуэл; но это
не к спеху.
мостиковую палубу: здесь, а не у себя в каюте он накоротке побеседует с
фрейлейн Лиззи Шпекенкикер - совершеннейшим воплощением всего, что
ненавистно ему, капитану, в женской половине рода человеческого, - и с ее
ослом ухажером Рибером; этому явно недостает необходимого мужчине вкуса и
соображения, чтобы здраво судить о женщинах. Для пущей важности они просили
его о встрече письменно, а говорить, уж наверно, будут о ерунде. Какое у них
может быть к нему важное дело, чтоб нельзя было его отложить до завтра, а то
и до скончания века? Капитан подавил отрыжку и окинул обоих суровым
взглядом, даже в эту последнюю минуту давая понять, что его не следует
беспокоить по пустякам.
им чести и важности своей миссии. Они высказались просто, но более чем
убедительно. Многие пассажиры-немцы, и не только те, что сидят за
капитанским столом, с самого начала подозревали, что одному человеку за этим
столом не место. Сам он, может быть, и не еврей, хотя это еще не доказано,
разве что верить ему на слово, но известно - он сам за столом при всех об
этом заявил, - что у него с евреями весьма тесные связи, ни много ни мало -
жена еврейка! О, фрейлейн Лиззи и герр Рибер ужасно огорчены, приходится
сообщать такие неприятные новости, но, без сомнения, капитану надо знать,
без сомнения, он и сам пожелал бы знать, что у него за столом - и вдруг
такое неслыханное недоразумение. Конечно, такими подробностями ведают его
подчиненные, но все же... все же...
нерадивость кого-то из подчиненных, хотя бы в пустяке, да и не может быть
никаких пустяков для тех, кто служит на его корабле. Он надменно вздернул
голову.
случай из ряда вон выходящий.
пронзительным голосом проверещала: дескать, дорогой капитан так обо всех
заботится, а они так мало могут для него сделать, что они счастливы до небес
оказать ему хотя бы крошечную услугу. Когда капитана что-либо раздражало, у
него неминуемо начинались рези и урчанье в животе, и сейчас он тоже
почувствовал, что все внутри взбунтовалось. Итак, он рассыпался в
благодарностях, даже прошел с посетителями три шага, чтобы они поскорей
убрались восвояси (все это время они втроем стояли под звездным небом на
ярко освещенной мостиковой палубе), и направился было за таблеткой висмута.
Но передумал, допил остатки кофе и залпом проглотил рюмку шнапса. Хотя бы
ненадолго полегчало - и, ни минуты не раздумывая, ибо тут и нечего было
раздумывать, он положил начало цепи событий, которые вскоре приведут к
небольшим, но многозначительным переменам в распределении мест в
кают-компании.
Condesa... да, тут сразу пришло на ум верное решение. Он пошлет ей в подарок
немного вина - в таком знаке внимания ни одна дама не усмотрит ничего
дурного. Она напоминает ему студенческие годы - он тогда постоянно
околачивался у дверей театра, подстерегая выходящих актрис, его неодолимо
влекли эти странные идолы, большие восковые куклы, раскрашенные, затянутые в
корсеты, в нарядах, подобающих жрицам искусства, необыкновенные и
непостижимые; он приносил им в дар скромные цветы и вино, робкую
мальчишескую тягу к женщине и похотливые мыслишки, но ни разу не осмелился
хотя бы подойти поближе. Он не мог себе представить одну из этих богинь
раздетой, даже вообразить не мог кого-то из них на месте обыкновенной
женщины из тех, кого знал. И однако он любил свою мечту о них, недосягаемых,
и condesa. Бог весть почему, все это в нем воскресила. Впрочем, доктор прав
- излишняя снисходительность тут не годится. Надо быть с нею построже, время
от времени, пожалуй, следует напоминать, что она - его, капитана, пленница.
И он послал ей две бутылки хорошо замороженного искристого белого Мина с
любезной записочкой: "Сударыня, - писал он, - мы, немцы, больше не
употребляем слова "шампанское" да и вина этого, не в меру расхваленного,
больше не пьем. И я с удовольствием могу заверить Вас, что этот скромный
подарок не французского происхождения, это всего лишь добрый Shaumwein,
детище честных немецких виноградников; его шлет Вам Ваш доброжелатель в
надежде, что напиток этот освежит и порадует Вас в вечерние часы. А заодно
прошу Вас о большом одолжении: следуйте, пожалуйста, советам Вашего врача и
оставайтесь у себя в каюте до тех пор, пока он считает это необходимым для
Вашего здоровья". И притом он, так сказать, всецело к ее услугам.
день укол, condesa сидела в постели и неудержимо хохотала; алый камчатный
халат сполз с ее плеча, рыжие кудри, странно не соответствующие ее лицу,
словно бы слишком юные, разметались и дрожали, точно змейки. В руке она
держала какой-то листок, рядом стояли две бутылки немецкого шампанского.
вином и любовным посланием капитана. Подите сюда и посмейтесь со мной,
пожалуйста!
дверь постучали и вошла горничная: отныне, по его распоряжению, она
неизменно будет присутствовать при том, как он вводит своей пациентке
наркотик.
капитан, надо думать, вовсе не желал, чтобы эти строчки видел кто-то кроме
вас.
записка и вас тоже касается. Мне ведено слушаться вас и не выходить из
каюты, другими словами, я опять под арестом!
глаз, словно чем больше расстояние, тем меньше он виноват, что читает слова,
обращенные не к нему, а горничная тем временем стала оправлять покрывало на
постели и уже хотела взбить подушки.
не подходите ко мне, пока я вас не позову.
не доверяете ни капитану, который хочет вас поберечь, ни мне, который хочет
вам помочь, и при этом вы так приветливы и так доверчивы с этими невежами
студентами! Им бы следовало относиться к вам с сыновней почтительностью, а
между тем... Я не могу повторить, до какой степени дерзко они о вас
отзывались, но даю вам слово, они говорят эти дерзости во всеуслышание! Ну
скажите, почему вы допускаете, чтобы над вами смеялись?
доктора по руке. - Здесь, на корабле? Что ж, это даже забавно. И вы слышали,
что смеются? Но ведь мальчишки всегда говорят непочтительно о женщинах
любого возраста, правда? - Она и сама засмеялась, запрокинув голову. - Я им
не мать! Будь они моими сыновьями, они, наверно, были бы лучше воспитаны, и
семья у них была бы лучше, и направление ума получше, и побольше фантазии, и
мне кажется, я почти уверена, они попросту были бы покрасивее. Нет, я к ним
привязалась, потому что они - сверстники моих сыновей, моих милых безумцев,
которым непременно надо было погнаться за какой-то там революцией. - Condesa
обратила к доктору страдальческое лицо, руки ее затряслись. - А где они
теперь? Один день и одну ночь я прятала их в нашей часовне под алтарем,
вокруг кишели солдаты и всякие головорезы, но никто не додумался посмотреть
под алтарем! А потом нашу гасиенду подожгли, все горело, и плантации
сахарного тростника тоже... мои сыновья ускользнули, а меня схватили и
увезли...
слышал в первый день плаванья, но вот она обхватила руками колени и
посмотрела на Шумана ясным, трезвым взглядом.
ждать вестей. Может быть, это вовсе не конец. По-моему, вы чересчур все
усложняете. Право, у нас и так забот хватает.
постель. - Пожалуйста, постарайтесь.
его совета, и моего тоже. Он человек достойный.
потянулась к его руке, но он на сей раз откровенно уклонился от ее
прикосновения. Она тотчас отдернула руку и опять засмеялась.
нелепо, - Ну до чего же это по-немецки! Я уверена, достоинство нашего
капитана - подделка ничуть не хуже этой!
обиженно и сварливо. - Прошу не забывать, я тоже немец... - Он вовремя
остановился, с языка едва не со рвалась какая-то глупость вроде "и горжусь
этим".
непритворной усталости. - Это болезнь неизлечимая, правда? Так же
безнадежно, как родиться на свет евреем.