read_book
Более 7000 книг и свыше 500 авторов. Русская и зарубежная фантастика, фэнтези, детективы, триллеры, драма, историческая и  приключенческая литература, философия и психология, сказки, любовные романы!!!
главная | новости библиотеки | карта библиотеки | реклама в библиотеке | контакты | добавить книгу | ссылки

Литература
РАЗДЕЛЫ БИБЛИОТЕКИ
Детектив
Детская литература
Драма
Женский роман
Зарубежная фантастика
История
Классика
Приключения
Проза
Русская фантастика
Триллеры
Философия

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ КНИГ

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ АВТОРОВ

ПАРТНЕРЫ



ПОИСК
Поиск по фамилии автора:


Ðåéòèíã@Mail.ru liveinternet.ru: ïîêàçàíî ÷èñëî ïðîñìîòðîâ è ïîñåòèòåëåé çà 24 ÷àñà ßíäåêñ öèòèðîâàíèÿ
По всем вопросам писать на allbooks2004(собака)gmail.com



что он перед кем-нибудь заискивает, боязнь, от которой становится такой
уродски уродливой и неуклюжей самая искренняя плебейская любезность.
Временами я упрекал себя в том, что мне доставляет удовольствие смотреть на
моего друга как на художественное произведение, то есть представлять себе,
что все части его существа приведены одна с другой в соответствие и
управляются общей мыслью, на которой они держатся, но которой он не знает и
которая, следовательно, ничего не прибавляет к его достоинствам, к его
умственной и духовной ценности, хотя он придавал ей такое большое значение.
А между тем его достоинства отчасти проистекали из этой общей мысли.
Именно потому, что он был дворянин, в его умственной деятельности, в его
влечении к социализму, заставлявшем его искать общества молодых студентов,
плохо одетых, но с претензиями, было что-то действительно чистое и
бескорыстное, отсутствовавшее у студентов. Считая себя наследником
невежественной и себялюбивой касты, он искренне хотел, чтобы они простили
ему его аристократическое происхождение, а их оно, напротив, прельщало, и
они тянулись к нему, хотя и прикидывались в его присутствии надменными и
даже заносчивыми. По тому же самому он заигрывал с людьми, от которых, по
мнению моих родителей, приверженцев комбрейской социологии, он должен был бы
отвернуться. Однажды из парусиновой палатки, около которой мы с Сен-Лу
сидели на песке, посыпались проклятья на головы евреев, которыми был
наводнен Бальбек. "Здесь шагу нельзя ступить без того, чтобы не наткнуться
на еврея, - говорил чей-то голос. - Я не являюсь принципиальным,
непримиримым врагом еврейской национальности, но здесь от нее не продохнешь.
Только и слышишь: "Абрам! Я уже видел Янкеля". Можно подумать, что ты на
улице Абукира". Человек, громивший Израиль, вышел наконец из палатки, и мы
подняли глаза на антисемита. Это был мой приятель Блок. Сен-Лу сейчас же
попросил меня напомнить ему, что они встречались на конкурсе лицеев, на
котором Блок получил награду, а после - в народном университете.
Меня слегка забавляло влияние иезуитов, проявлявшееся у Робера в той
напряженности, какую вызывала в нем боязнь обидеть кого-нибудь из его
друзей-интеллягентов, нарушавшего светские приличия, попадавшего в смешное
положение, - он сам не придавал этому никакого значения, но он был уверен,
что тот покраснел бы, если бы заметил свой промах. И краснеть приходилось
Роберу, точно виноват был он, как, например, в тот день, когда Блок, обещав
прийти к нему в отель, добавил:
- Я терпеть не могу показной шик этих громадных караван-сараев, от
цыган, мне может сделаться дурно, так что вы скажите лайфтеру, чтобы он
велел им замолчать и немедленно доложил вам.
Меня не очень радовал приход Блока в отель. В Бальбеке он, к сожалению,
был не один, а со своими сестрами, у которых здесь было много родни и
друзей. Эта еврейская колония была не столько приятна, сколько живописна. В
Бальбеке было то же самое, что и в некоторых странах, в России, в Румынии,
где, как сказано в учебниках географии, еврейское население не пользуется
такой благосклонностью и не ассимилировалось до такой степени, как,
например, в Париже. Когда двоюродные сестры и дяди Блока или их единоверцы
мужского и женского пола, державшиеся всегда вместе и не допускавшие примеси
чужеродного элемента, шли в казино, одни - на "бал", другие - направляясь к
баккара, то это было шествие однородное, шествие злодей, ничего общего не
имевших с теми, которые на них смотрели и которые встречали их здесь
ежегодно, никогда, однако, не здороваясь, а это мог быть и круг Говожо, и
клан председателя суда, и крупные и мелкие буржуа, и даже простые парижские
торгаши, дочери которых, красивые, гордые, надменные, насмешливые, настоящие
француженки, точно статуи в Реймсе, не захотели бы смешаться с этой оравой
невоспитанных девок, до того строго следовавших курортным модам, что у них
всегда был такой вид, как будто они возвращаются с лова креветок или
собираются танцевать танго. Что касается мужчин, то, несмотря на великолепие
их смокингов и лакированных ботинок, их резко выраженный тип приводил на
память работы художников, которые претендуют на "глубокое знание материала"
и, берясь иллюстрировать Евангелие или "Тысячу и одну ночь", силятся
представить себе страну, где происходит действие, и изображают апостола
Петра или Али-Бабу точь-в-точь с таким лицом, как у самого толстого
бальбекского понтера. Блок познакомил меня со своими сестрами; он обращался
с ними до последней степени грубо, не давал им рта раскрыть, а сестры
заливались хохотом при каждой выходке брата, их божества и кумира. Значит,
вероятно, и в этой среде, как и во всякой другой, а может быть, даже больше,
чем во всякой другой, были свои развлечения, достоинства и добродетели.
Чтобы в этом удостовериться, нужно было в нее проникнуть. Но она не
производила приятного впечатления, и она это чувствовала, она видела в этом
проявление антисемитизма и выступала против него сомкнутым строем, сквозь
который никто, впрочем, и не думал пробиваться.
Что касается "лайфта", то это уже не могло удивить меня, потому что
несколько дней назад Блок, спросив, зачем я приехал в Бальбек (то, что он
сам находится здесь, представлялось ему вполне естественным), "не надеюсь ли
я завязать здесь знакомства в высших кругах", и узнав от меня, что
путешествие в Бальбек было моей давней мечтой, менее, впрочем, страстной,
чем путешествие в Венецию, заметил: "Да, конечно, туда стоит поехать для
того, чтобы пить с красивыми женщинами сиропы, делая вид, что читаешь
"Stones of Venaice" лорда Джона Рескина, нестерпимого пустозвона,
скучнейшего чудачины". По-видимому, Блок был уверен, во-первых, что в Англии
все лица мужского пола - лорды, а во-втбрЫх, что буква i всегда произносится
там "ай". Сен-Лу считал, что это неверное произношение особого значения не
имеет, - он расценивал это главным образом как незнание правил хорошего
тона, которые он презирал именно потому, что сам знал их в совершенстве. Но,
боясь, как бы Блоку в один прекрасный день не объяснили, что нужно говорить
Venice и что Рескин - не лорд, и как бы Блок не подумал, что он тогда в
глазах Робера оскандалился, Робер почувствовал себя виноватым, как будто он
не обнаружил должной снисходительности, хотя он был как раз чересчур
снисходителен, и краска стыда, которая, конечно, залила бы лицо Блока в тот
день, когда он узнал бы о своей ошибке, заранее покрыла лицо Робера. Робер
был убежден, что Блок придает больше значения своему промаху, чем он. Блок
спустя некоторое время в этом и расписался, перебив меня, когда я сказал
"лифт":
- Ах, так надо говорить "лифт"! - И сухо, с надменным видом произнес: -
Впрочем, это совершенно неважно, - произнес фразу, похожую на рефлекс;
фразу, которую произносят все самолюбивые люди как в серьезных, так и в
пустячных случаях жизни; фразу, при любых обстоятельствах показывающую,
каким на самом деле важным представляется человеку то, о чем он говорит как
о неважном; фразу иной раз трагическую, горькую, и тогда она первая излетает
из уст сколько-нибудь гордого человека, которому отказывают в услуге,
отнимая у него последнюю надежду: "Да это же совершенно неважно, я
как-нибудь иначе выйду из положения"; иным выходом из положения, на который
толкает это нечто "совершенно неважное", может быть и самоубийство.
Затем Блок наговорил мне много очень приятных вещей. Видимо, ему
хотелось быть со мной как можно любезнее. Все же он спросил меня: "Это из
тяготения к дворянству, - дворянству, по правде сказать, второсортному, но
ведь ты же всегда был наивен, - ты дружишь с Сен-Лу-ан-Бре? Ты, наверно,
сейчас переживаешь адский приступ снобизма. Скажи: ты сноб? Ведь правда,
сноб?" Блок не расхотел быть со мной любезным. Но он был, если
воспользоваться не совсем правильным выражением, "дурно воспитан", и этого
своего недостатка он не замечал, и, уж во всяком случае, ему не могло прийти
в голову, что недостаток этот может коробить других.
Среди людей обычность одинаковых достоинств не более поразительна, чем
многообразие особых недостатков. Уж конечно, "наиболее широко распространен"
не здравый смысл, а доброта. Мы любуемся тем, как она, не сеянная,
расцветает в самых заброшенных, в самых глухих углах, точно мак в дальнем
поле, ничем не отличающийся от других маков, хотя он никогда их не видел и
знал лишь ветер, время от времени колыхавший его одиноко краснеющую шапочку.
Даже если доброта, обреченная на бездействие своекорыстием, никак себя не
проявляет, тем не менее она существует, и когда, - например, при чтении
романа или газеты, - ее не сдерживает эгоистическое побуждение, она зреет,
она распускается даже в душе убийцы, любителя романов с продолжением,
который всегда бывает на стороне слабого, на стороне правого и гонимого. Но
разнообразие недостатков не менее удивительно, чем схожесть достоинств. У
каждого столько недостатков, что, для того чтобы не разлюбить человека, нам
приходится смотреть на них сквозь пальцы и прощать их ради достоинств. У
самого прекрасного человека может быть недостаток, который коробит нас или
возмущает. Один на редкость умен, во всем видит хорошее, ни о ком плохо не
говорит, но может проносить в кармане очень важные письма, которые сам же
вызвался опустить, а потом вы из-за него пропускаете свидание, от которого
многое зависит, и он даже не находит нужным извиниться, да еще улыбается:
он, видите ли, гордится тем, что у него нет представления о времени. Другой
чуток, мягок, деликатен, сообщает вам только что-нибудь приятное, но вы
чувствуете, что он умалчивает о неприятном, что он копит неприятное в своем
сердце, и там оно у него загнивает, и ему так хорошо с вами, что он готов
просидеть у вас до тех пор, пока вы не свалитесь от усталости. Третий
откровеннее, но его откровенность доходит до того, что он не преминет
довести до вашего сведения, что в тот день, когда вы, отговорившись
нездоровьем, не пришли к нему, вас видели входящим в театр и вы хорошо
выглядели, или что ваше содействие пригодилось ему лишь отчасти, да и потом,
кроме вас, еще три человека обещали ему свое содействие, и поэтому особой
признательности он к вам не испытывает. В таких случаях второй притворился
что понятия не имеет о том, что вы были в театре, и не сказал бы вам, что не
только вы, но и другие пришли бы ему на помощь. Третий друг испытывает
потребность повторять или рассказывать другим что-нибудь крайне вам
неприятное, гордится тем, что он такой прямолинейный, и твердо заявляет: "Уж
какой я есть". Иные надоедают вам непрошеным любопытством или уж полнейшим
нелюбопытством, и этим вы можете рассказывать о каком-нибудь чрезвычайном
происшествии, а они даже не поинтересуются, в чем, собственно, дело; иные по
месяцам не отвечают на ваши письма, если они касаются вас, а не их, или же
предупредят вас, что придут к вам с просьбой, и вы зря проеидите дома,



Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 [ 63 ] 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114
ВХОД
Логин:
Пароль:
регистрация
забыли пароль?

 

ВЫБОР ЧИТАТЕЛЯ

главная | новости библиотеки | карта библиотеки | реклама в библиотеке | контакты | добавить книгу | ссылки

СЛУЧАЙНАЯ КНИГА
Copyright © 2004 - 2024г.
Библиотека "ВсеКниги". При использовании материалов - ссылка обязательна.