Чтение 63–й страницы книги ~Московский полет~

что ничего плохого не имел в виду. Я прошел вперед и увидел в траве воронье
гнездо, которое ветер сорвал с высокого старого дуба. Рядом с гнездом лежали
два крохотных вороненка, разметав по земле свои бессильные крылышки. Я
нагнулся, взял их на руки и... Господи, что тут началось! Взрослые вороны,
которые только что спасли своих детей от кота, ринулись на меня. Они
подлетали прямо к моему лицу, широко распахивали клювы и орали свои вороньи
проклятья. А когда я понес спасенных воронятвкоттедж,они стали пикировать
мне наголову, роняя в меня маленькие бомбочки сухих веток и еловых шишек Я
разозлился:

-- Нате! Возьмите! -- сказал я и протянул им воронят. Но они, конечно,
не могли поднять воронят на своих крыльях, а птенцы были еще слишком малы,
чтобы летать. Да что там летать! Оказалось, что они и кушать-то сами не
могут! Я поселил их на веранде коттеджа, положил перед ними блюдце с водой и
второе блюдце с накрошенным хлебом и

мелкими кусочками котлеты, но они, два черненьких, как угли, комочка,
тупо сидели в углу и бессмысленно зырились на мир своими крохотными
бусинками глаз. Так прошел день и два дня -- мои воронята не притронулись к
еде. А их отчаянные родителидежурили на деревьях возле моего коттеджа и,
стоило мне выйти из него, атаковали меня с истошными криками и очередным
шквалом шишек и сухих сучков.

На третий день я понял, что если не накормлю воронят силком, они
сдохнут. Я присел перед ними на корточки, двумя пальцами взял в щепоть
кусочек хлеба, а третьим, указательным, стал бить одного из них по клю-ву,
приговаривая: -- Открой клюв, негодяй! Открой, твою мать! Через какое-то
время этот крохотный вороненок все-таки разозлился и открыл клюв, чтобы
тяпнуть меня за палец. И в тот же миг я опустил хлеб в его красное и узкое,
как наперсток, горло.

Так я научился кормить воронят. Я бил их пальцем по клювам, громко
ругал русским матом и опускал в их красные глотки кусочки хлеба, котлеты,
сыра.

И в тот теплый июльский день я был как раз в самом разгаре этой
"творческой" работы, когда услышал у себя за спиной Анин смех и слова: --
Собака! Тебе не стыдно бить животных? Я оглянулся.

Аня стояла в двери веранды, слизывала языком шоколадное "эскимо", а
закатное солнце, слепя мне глаза, пушилось в ее льняных волосах и
пронизывало ее легко и короткое летнее платье. Это был Куинджи, Коро, Мане,
Дега -- только они, вчетвером, могли бы написать такую картину, полную
солнца, лесной тишины, неги и трепета.

-- Заткнись, -- сказал я Ане через плечо. -- Лучше дай кусочек шоколада
для вороненка.

Она отломила от мороженного пластинку шоколада и протянула мне. Я
разломил пластинку на два маленьких, как ноготь, кусочка и опустил шоколад в
глотки моих уже чуть подросших воронят. И в тот же миг -- буквально!--они
оба уронили головы и уснули.

334

Московский полет

335

- Негодяйка, ты отравила моих воронят! --закричал я и поцеловал Аню в
холодные и сладкие от мороженого губы.

Нужно ли объяснять, почему в ту ночь я забыл закрыть наружную дверь
коттеджа?

И нужно ли говорить, что мы с Аней уснули только под утро, перед
рассветом?

Но буквально через полчаса нас разбудилкрик за окном: --Кар-р-р!

Я не хотел открывать глаза, но крик повторился -- требовательный и
громкий: --Кар-р-р!!!

Я отвернулся к стенке, а Аня поднялась с кровати и выглянула в окно. --
Кар-р-р!!! -- сказали там в третий раз. Она тронула меня за плечо: --Это
тебя.

-- Меня ??? -- проворчал я со сна.встал и подошел к окну. Солнце уже
ярко лупило сквозь листву деревьев.

Прямо под окном, на цветочной клумбе, сидели два моих вороненка.

-- Кар-р-р! -- радостно сказали они, увидев мое заспанное и недовольное
лицо. Затем взлетели на нижнюю ветку ближайшей сосны, нагнули головы набок,
посмотрели на меня сверху вниз и сказали снова: -- Карр!

И, трепыхнув крыльями, перелетели на высокую ветку, а оттуда...

Дальше я их не видел, потому что восходящее солнце било мне прямо в
глаза. Но я слышал, как они, улетая все дальше, кричали мне издали: --Кар!..
Кар!..

--Это они с тобой попрощались,--сказала мне Аня. -- Ну да? Интересно,
как ты догадалась? -- сказал я и толкнул ее в кровать.

Если Бог позволит мне перед смертью вспомнить хотя бы несколько "живых
картинок" из того "волшебного фонаря",

который называется Жизнь, я вспомню Аню, стоящую с мороженым в руках на
фоне закатного солнца в двери болшевского коттеджа.

Теперь я ехал в свое прошлое. По пыльному шоссе Энтузиастов, сквозь
смрад выхлопных газов грузовиков, автобусов и легковых машин. Был вторник,
первое августа, начало очередной рабочей недели. И здесь, в стороне .от
центра, Москва еще больше напоминала мне Ближний Восток. Но уже не Израиль,
а Бейрут, что ли? Пыль, жара, разбитые мостовые, дома с обвалившейся
штукатуркой, рев грузовиков с деревянными, как во время второй мировой
войны, кузовами. Но это была Москва 1989 года. По радио звучал голос
Горбачева, он выступал на сессии Верховного Совета:

-- Раньше нас абсолютно устраивала тенденция перекладывать всю
ответственность за сложившуюся ситуацию из центра на места, а оттуда
по-иждивенчески валить все на центр. Вместе с тем последние события
показали, что многие местные органы ждут, когда будет принят новый закон. С
учетом того, что им сейчас надо больше заниматься хозяйством, брать на свои
плечи ответственность в практическом плане, в том, чем сейчас пока
оперативно занимаются партийные органы...

-- Болтун! -- прокомментировал водитель такси. Я промолчал. Два года
назад, собирая материал для своей последней книги, я прочел и прослушал
десятки стенограмм и магнитофонных записей выступлений Горбачева в
Норильске, Красноярске, Мурманске, Владивостоке и других городах. И
обнаружил, что эти выступления на 90 процентов состоят из занудной
консервативно-партийной демагогии, неотличимой от речей Лигачева или
передовых статей "Правды" десятилетней давности. Словно сидит внутри
Горбачева чучело старого, малограмотного и косноязычного коммунистического
сыча, набитое, как опилками, речами Суслова,

336

Московский полет

337

Брежнева, Андропова, -- сидит и вещает с трибун голосом Горбачева. И
только тогда, когда этот сыч забудется, заснет или не найдет в своей пыльной
башке опилки коммунистических цитат, только тогда, неожиданно, в диком
контрасте со всем остальным текстом, вдруг прорываются слова и мысли самого
Горбачева. Живые слова и живые мысли...

-- Остается еще один вопрос, -- сказал по радио Горбачев. -- О том,
чтобы на воинов-афганцев распространить льготы, которые мы относим к
участникам Великой Отечественной войны, и, в частности, по вопросам
медикаментов и проезда в транспорте...

-- Ну-ну! -- нетерпеливо пригнулся к "Спидоле" водитель Ему было лет
тридцать, и он вполне мог служить в Афганистане. А старенький радиоприемник
"Спидола" лежал перед ним на панели рулевого управления, привинченный к ней
самодельными металлическими скобами.

-- Прежде, чем принимать решения, -- продолжал Горбачев,--думаю, мы
должны товарищам афганцам, которые здесь выступили, сказать от имени
Верховного Совета, что их постановка вопроса является правильной...

-- Да не тяни резину! -- сказал мой шофер. --Будут льготы иль нет?

-- Они выполняли свой долг, -- сказал Горбачев. -- Все, что им поручено
было государством, страной, они делали честно. Здесь нет предмета для
дискуссий. Поэтому этот вопрос уже ясен...

-- Еще бы! Конечно, ясен! -- согласился шофер. -- Теперь вернемся к
Закону, -- сказал Горбачев. -- Думаю, что в силу остроты и специфичности
проблемы со льготами для воинов-афганцев мы поможем нашему правительству,
изыскать возможность включить в ее решение новые источники финансирования,
чтобы с 1 -го января решить этот вопрос...

-- Тьфу, е- мое! -- выругался шофер. -- Вечно он так! Схватит за яйца и
тянет! Ни то, ни се... Вот ваша Вторая Кабельная. Какой вам номер дома?

-- Где Кабельная? -- спросил я, похолодев. Потому что и сам увидел
табличку на угловом доме: "Вторая Кабельная". Но той, старой, Аниной Второй
Кабельной улицы тут не было! Не было желтых послевоенных двухэтажных
домов-коробок, окруженных старыми липами. На их месте стояли две
башни-двенадцатиэтажки -- точно такие, как на Бескудниковском бульваре. А
рядом с ними, как раз на месте Дома номер 28, в котором жила Анина мама,
была пыльная пустота обнесенная рыжим строительным забором.

-- Ну? -- нетерпеливо сказал шофер. -- Вам какой дом-то?

Я вышел из машины и подошел к этому забору. Сквозь его щели был виден
глубокий и пышный котлован. На дне котлована рабочие в касках собирали
подъемный кран...

-- У Андрея Сергеевича совещание,-- сказала секретарша. Она сидела в
просторной приемной возле двери в кабинет Андрея Смирнова, нового первого
секретаря Союза кинематографистов. И всем своим видом и тоном давала мне
понять, что в кабинет Смирнова меня не пустят.