ненормально? Я не могу больше выносить эту боль. А они заставляют меня
терпеть. Жить и терпеть. Почему я должна? Зачем?
как мой сын зовет на помощь? Как ты, Господи, допустил, чтобы я не услышала
его голосок? Почему ты закрыл мне уши и отвел глаза? Я силюсь вспомнить, я
зажмуриваюсь и вызываю в памяти тот страшный день, тот солнечный красивый
день на южном берегу Испании. Мы с сынишкой приехали туда на две недели, муж
отправил нас одних, он должен был прилететь через пять дней. Я словно
оказалась в другом мире, сказочном и великолепном, неправдоподобном и
ошеломляющем. Я впервые отдыхала за границей, до этого я ничего не видела,
кроме шести дачных соток, грязной подмосковной речки и, когда везло, Черного
моря, мутного и облепляющего тело окурками и яблочными огрызками, или
ледяного и кишащего медузами.
внешность. У своего мужа я была четвертой женой, меня все отговаривали,
предупреждали, что ничего хорошего из этого брака не выйдет, но я никого не
слушала, мне казалось, что я уже достаточно взрослая и умная, чтобы
разбираться в жизни. Ухаживание было коротким и стремительным, цветы -
охапками, шампанское - литрами, украшения - горстями. Конечно, муж сделал
все возможное, чтобы брак зарегистрировали в течение недели. Он немедленно
заставил меня уйти с работы и посадил дома. Почти сразу я забеременела, муж
порхал надо мной, крыльями размахивал, витамины, надзор врачей, режим,
диета, прогулки. Потом родился ребенок. Сын.
делала покупки, стирала, готовила, убиралась в нашей огромной квартире.
Иногда мне велели одеться, сделать прическу, нацепить украшения. Меня
выводили в свет. На приемы или на банкеты по случаю завершения переговоров.
Меня брали примерно так же, как берут с собой золотой портсигар. Мне
казалось, что меня надевали, как надевают перед выходом парадный костюм или
дорогие часы. Мужчины обращали на меня внимание, но мне строго запрещалось
не то что кокетничать, а даже разговаривать с ними, если, - конечно, это не
была общая беседа нескольких человек. В общей беседе мне участвовать
разрешалось. Однажды я позволила себе потанцевать с кем-то, после чего муж
учинил мне жуткий скандал. Нет, он не ревновал, он и мысли не мог допустить,
что я променяю его на кого-то другого. Но для него важно было, чтобы никто -
понимаете, никто! - не мог подумать, что я флиртую. Он считал, что это
бросает на него тень и делает в глазах окружающих чуть ли не рогоносцем.
Разумеется, с самого начала не предполагалось, что мы поедем раздельно, мы
должны были вылетать все вместе, но буквально накануне отъезда вдруг
выяснилось, что у мужа не хватает дней по визе. У него была многократная
виза в Шенгенскую зону на год со сроком пребывания в три месяца, он много
ездил за границу по делам и сам запутался в расчетах. Он был уверен, что у
него остается пятнадцать дней, как раз столько, сколько надо, чтобы
отдохнуть. За день до отъезда мы стали собирать вещи и документы, и он решил
еще раз проверить даты въезда и выезда, чтобы пересчитать дни. Тут и
выяснилось, что у него осталось не пятнадцать дней, а всего восемь. Так и
получилось, что мы с сыном улетели вдвоем, а муж должен быть присоединиться
к нам на оставшиеся восемь дней.
тряпки, со стрижкой из самого дорогого салона, в купальниках, которые стоят
столько же, сколько вечернее платье от Живанши. Молодая, неопытная, жадная
до впечатлений, истосковавшаяся по обычному женскому кокетству, по мужскому
вниманию. Мне хотелось нравиться, мне хотелось, чтобы со мной заигрывали,
флиртовали. У меня не было намерения изменять мужу, я была вполне довольна
сексуальной жизнью в супружестве и ни о чем большем не мечтала. Но ведь
чувствовать себя женщиной - это не только знать, что муж тебя хочет.
баре на набережной. Играла музыка, мы танцевали, пили какой-то вкусный
пряный коктейль, он нежно гладил меня по руке и заглядывал в глаза, и мне
хотелось, чтобы эта сказка никогда не кончалась. Завтра должен был прилететь
муж, и я понимала, что это последний вечер моей свободы. Может быть, я
слишком много выпила. Может быть, музыка была слишком громкой. Может быть, я
слишком увлеклась... Не знаю, что случилось. Не знаю, как это произошло. Я
ничего не видела и не слышала, я ни о чем не помнила и не думала, кроме
того, что есть настоящая нормальная красивая жизнь, которую мне судьба
подарила на пять дней, а дальше снова тюрьма. Хоть и в золотой, но в клетке.
сынишка убежал из бара и спустился на пляж? Почему я не хватилась его?
Почему не услышала, как он звал на помощь? Его заметил кто-то из посетителей
бара и закричал. Я оцепенела. Мужчины бросились к морю. Но опоздали.
сына и вернулись в Москву. За все время он поговорил со мной только один
раз. Спросил, как это случилось. Потом, я знаю, он нашел людей, которые в
тот вечер были в баре, и спрашивал у них. Догадываюсь, что они ему
рассказали. С тех пор он замкнулся в молчании. Он даже не пытался разделить
со мной горе. Как будто сын погиб у него, а не у меня. Как будто все это
меня не касается.
продолжал молчать! Он называл меня безмозглой потаскухой, которая растеряла
остатки стыда при виде чужих мужиков. Он обвинял меня во всех грехах. Разве
я сама не знала, что виновата? Разве я винила себя меньше, чем он? Он не
хотел видеть, как мне больно. Потом я поняла, что он видел, но ему казалось,
что этой боли недостаточно. Он хотел, чтобы мне было еще больнее.
явилась раньше обычного. Меня откачали. И засунули в больницу. Врачи
уговаривали меня смириться, объясняли, что моя смерть ничего в этой жизни не
изменит и сына не воскресит. Ну почему они не понимали, что я не стремлюсь
ничего менять в жизни, она сложилась так, как уже сложилась. Я просто не
хочу этой жизни. Пусть она, такая, как сложилась, идет дальше без меня. Я не
могу больше выносить эту боль...
продукты, лекарства. И говорил. Я старалась не слышать, но ничего не
получалось. Через полгода меня выписали. Накачали какими-то препаратами.
Боль осталась, она никуда не ушла. Жить по-прежнему не хотелось. Изменилось
только одно: я поняла, что у меня нет сил самостоятельно покончить со всем
этим. Полгода меня лечили гипнозом и добились-таки своего. Теперь я не смогу
по собственному желанию прервать свою жизнь.
чтобы меня убил грабитель. Несколько раз я пыталась выскочить на проезжую
часть, стояла на тротуаре и выбирала момент, когда поток машин будет самым
плотным, и в последнюю секунду понимала, что не смогу. Гипнотизеры, будь они
прокляты! Они не убили мою боль, они не убили мою душу, зато лишили меня
возможности самой уйти от невыносимого страдания.
Встретила случайно, на улице. Он подошел ко мне и спросил, как я себя
чувствую. Он улыбался мне понимающей и сочувственной улыбкой. Я ответила,
что чувствую себя превосходно.
положении вряд ли вообще что-то чувствует, кроме огромной всепоглощающей
боли.
понять. Который не собирается обвинять меня. Я говорила и говорила, я не
могла остановиться, кажется, я при этом плакала, потому что потом обнаружила
в руке насквозь мокрый носовой платок. Мы куда-то шли с ним, но я не видела
куда, мне было все равно. Главное - я могла говорить, не боясь, что меня
снова упрячут в психушку.
просто нуждалась в помощи, нуждалась отчаянно, я готова была стоять на
перекрестке и орать: "Убейте меня, ну убейте же меня кто-нибудь!!!"
Отчего-то я была уверена, что он не врач, и помощь его - не в лечении и не в
очередном гипнозе. Я поверила ему сразу, с первой же минуты, как только
увидела его глаза. Я поверила, что он знает все, потому что... Потому что он
должен знать все. Этому не было логического объяснения. Просто я так
чувствовала.
конец. Мне становится легче, боль словно притупляется, я понимаю, что
терпеть осталось уже немного. Совсем немного.
заставить себя перестать бояться диких зверей, но это вовсе не означает, что
звери на тебя не нападут. Искоренив в своей душе страх смерти, я решил
только половину задачи. Вторая же половина состояла в том, чтобы умереть
Корнев Павел
Шилова Юлия
Свержин Владимир
Посняков Андрей
Белов Вольф
Белогорский Евгений