Чтение 63–й страницы книги ~Злым ветром~

демонстрирую и свою растущую влюбленность. Но от слишком горячих излияний
Галя, слава богу, вынуждена уклоняться. Как-никак, но она совсем недавно
потеряла любимого человека. Это обстоятельство, о котором ей волей-неволей
приходится все время помнить, заставляет ее быть хоть отчасти сдержанной. И
я уважаю ее чувства.

Довольно долго у нас идет обычный "треп за жизнь", разговор легкий и
бездумный, в котором, однако, улавливаются черточки подлинного Галиного
характера.

- ...Ай, брось, - говорит она мне. - Всех будешь жалеть, на себя не
хватит. А сама себя не пожалеешь, никто тебя не пожалеет. Своя рубашка у
всех ближе к телу, чтоб ты знал!

- Ну все-таки... - пытаюсь возразить я, желая продлить спор.

- Или нет! - запальчиво перебивает меня Галя. - Ах, ты еще у меня, таки
да, глупенький! Никому не верь, никому. Я уже давно разуверилась. Чтоб ты
знал. Есть люди плохие и очень плохие, ну еще никакие, слюнявые, я их
называю.

- А тот, кого ты любила, он какой был?

- Он? Да никакой. В том и беда. Он был слабый. И меня не послушал. А
надо быть сильным и смелым. И любить надо так. Ты умеешь любить? Но знаешь
как? Чтобы только любовь у тебя была. Чтобы за любимую с головой в воду. Вот
так умеешь?

- Умею, - отвечаю я с искренней убежденностью.

Но если бы Галя знала, как далеко я в этот миг от нее. И лишь усилием
воли я заставляю себя вернуться в эту комнату.

- Ах, как это чудесно, - мечтательно и томно шепчет Галя. - Женщине от
мужчины больше ничего не надо, чтоб ты знал, милый.

О да! Я себе представляю, как легко и быстро соблазнил ее Зурих своими
деньгами и подарками и сделал еще хуже, чем она была до этого. Он втянул ее
в свои темные дела, сделал из нее ловкую спекулянтку, а может быть, что-то
еще более опасное. И теперь эта маленькая хищница, видимо, собирается надуть
его самого, крупно надуть, на золоте. А заодно прибрать к рукам и партию
кофточек. И тут нужен ей я.

Вот кем стала эта женщина. А раньше, я уверен, была просто дурочкой,
хорошенькой, сверхсоблазнительной дурочкой, вокруг которой вились всякие, и
свою долю в ее жалкую судьбу они, эти "всякие", тоже внесли. Спросить бы ее
о той, прежней ее жизни.

Но в какой-то момент Галя вдруг становится серьезной и собранной.
По-видимому, она решает, что я достаточно выпил и лукавить с ней уже не в
состоянии.

- Ты можешь сделать ради меня одно колоссальное дело. Да или нет? -
спрашивает она и умоляюще смотрит мне в глаза, словно пытаясь прочесть в них
что-то.

- Могу, - твердо объявляю я. - Какое дело?

- Я говорю... за того человека. Он грозит меня тоже... убить.

Голос у нее прерывается и дрожит. Кажется, она и в самом деле боится
этого человека.

- За что? - спрашиваю я.

Вопрос поставлен быстро, напористо и как-то неудобно. Галя, я вижу,
слегка смешалась и говорит первое, что ей приходит в голову:

- А я ему отказала во взаимности. Он давно до меня добивается. И убил
он из ревности, я знаю.

- Я ему покажу взаимность, - с угрозой говорю я.

- Покажи. Покажи обязательно, - горячо и умоляюще шепчет Галя,
прижимаясь ко мне и как бы ища защиту. - Ты такой сильный...

Фу ты! Ну и сценка. А еще говорят, что в жизни такого не бывает. Мне
становится смешно, но я держу себя в руках. Ничего не поделаешь.

- Будь спокойна, - распаляюсь я. - Где этот тип?

- Завтра, - говорит Галя. - Ах нет. Завтра праздник. Послезавтра мы
пойдем в одно место, и я тебе его покажу.

- Что еще за место? - грубовато спрашиваю я.

Но сейчас это можно, я все-таки выпил и к тому же взволнован.

- Есть у нас одно такое местечко, - улыбается Галя. - "У господа бога
за пазухой". Не слыхал?

Я с изумлением смотрю на нее. Галя понимает мое изумление по-своему и
звонко смеется.

...Поздно вечером я ухожу домой. Во дворе мне уже совсем по-приятельски
бросается в ноги Шалун и тихо урчит. Я запускаю пальцы в его густую шерсть и
бормочу:

- Ну, приятель, и выбрал же ты себе хозяйку.

На следующий день внезапно и резко холодает. В воздухе носятся редкие
снежинки. Солнце лишь изредка выглядывает между черно-лиловыми тучами. Но
одетая в красные полотнища и флаги Одесса все равно веселится и радуется
празднику. Многоголосый шум, музыка, песни вливаются в окна гостиницы,
бередят и торопят нас.

Мы с Леной залезаем в свои свитеры и куртки и отправляемся бродить по
городу.

Мы идем по Приморскому бульвару, откуда виден весь порт и расцвеченные
флагами белоснежные корабли, по знаменитой Дерибасовской, где шумный и
пестрый людской поток льется прямо по мостовой. На пальто и куртках алеют
кумачовые ленточки праздничных значков, над головами плывут флаги, портреты,
транспаранты, разноцветные воздушные шары.

Потом мы с Леной выходим на Пушкинскую, пожалуй самую красивую из всех
улиц, и в праздничном людском потоке двигаемся в сторону вокзала. Кругом нас
столько веселых, смеющихся, удивительно славных лиц. И я чувствую, как
влюбляюсь, по-настоящему влюблюсь в Одессу и сам же усмехаюсь над своими
сентиментальными мыслями.

Неожиданно перед нами вырастает Гога. Он в черном кожаном пиджаке и
ярком кашне. Он выскакивает из толпы, как черт из коробочки, и мне на
секунду становится неприятно. Я сейчас настроен совсем на другую волну.

- Салют! - кричит Гога, размахивая красным флажком.

Гога подскакивает ко мне чуть не вплотную и, задрав голову, шепчет в
ухо:

- Следуйте за мной. Я покажу один дом. И ша! Вопросы потом. А пока "мы
только знакомы, как странно". Народная песня.

Затем он галантно раскланивается с Леной и даже целует ей руку. Делать
нечего, мы сворачиваем в какую-то тихую улицу и идем вслед за Гогой, который
с независимым видом следует впереди нас. Очевидно, по каким-то соображениям
он не хочет демонстрировать свое знакомство с нами. Я стараюсь запомнить
улицы, по которым мы идем.

Наконец Гога сворачивает в подворотню какого-то большого и, видимо,
старого здания с высокими стрельчатыми окнами и каменным львом у подъезда.

В большой полутемной подворотне Гога поджидает нас. Когда мы туда
заходим, он берет меня под руку, отводит в сторону и указывает в глубину
двора, где стоит небольшой деревянный домик.

- Вон в той доходяге, - тихо говорит Гога и опасливо озирается, -
временная резиденция этого типа. Предупреждаю, бандит. Он будет делать
Галку. - И, словно спохватившись, торопливо добавляет: - Ша. Я исчезаю. Вы
после меня. Ясно? И не сразу.

Мы возвращаемся к Лене. Гога, обольстительно улыбаясь, прощается с ней.

- Вы разрешите вечерком вас сфотографировать? - галантно осведомляется
он.

Я незаметно киваю Лене.

- Заходите, - весело соглашается Лена.

Гога довольно поспешно и с явным облегчением ретируется. Неужели он так
рисковал, приведя нас сюда?

Мы с Леной, обнявшись, словно влюбленные, нашедшие наконец укромный
уголок, стоим еще некоторое время в подворотне. Через голову Лены я
внимательно изучаю двор и одинокий домик вдали.

- Интересно, кто этот тип... - задумчиво говорю я. - Откуда он приехал
и кто его позвал.

- Позвал его Зурих, - убежденно отвечает Лена, пряча лицо у меня на
груди. - А вот приехал... может быть, тот самый, из Пунежа, как ты думаешь?

- Возможно, - соглашаюсь я. - Вполне возможно. Эх, хоть одним бы
глазком на него взглянуть.

- Ничего. Взглянут другие.

- А может быть, зайдем во двор? - предлагаю я. - Он же нас не знает.
Хотя бы поближе рассмотрим эту доходягу.

- Не надо, - решительно возражает Лена. - На всякий случай не надо.
Мало ли что.

И, к счастью, я ее слушаюсь.

Мы не спеша возвращаемся в гостиницу. Адрес дома я немедленно сообщаю
по телефону Стасю.

- Все будет сделано, - говорит он. - Вечером жди Леву, как условились.
Ты меня понял?

Лева приезжает к нам под вечер. Одет он подчеркнуто небрежно.
Перепачканное в чем-то пальто, мятая старая кепка, под скрученным в жгут
сереньким кашне виден расстегнутый ворот заношенной рубашки. Физиономия у
него заросла черной щетиной. Словом, Лева выглядит довольно жутковато.

- Тебе надо соорудить такой же туалет, - застенчиво улыбаясь, говорит
он.

Мы с Леной принимаемся за дело. Этот вариант предусмотрен нами еще в
Москве.

- Велено передать, - говорит между тем Лева, - по этому адресу
действительно живет приезжий. Пока только установлено, что он из Москвы.

Вот тебе и раз! Кто же это может быть? Как хорошо, что мы не зашли во
двор.

Когда мы собираемся наконец уходить, на город уже опускаются сумерки.
Напоследок Лева критически осматривает меня.

- Тебе бы еще роста убавить, и полный порядок, - усмехаясь, говорит он.
- Чтоб не бросаться в глаза. Первая заповедь в нашем деле.