от меня разит, как от козла. Одежду я замочил в содовой пасте. Сумку просто
обмыл, внутрь говно не попало. Хозяин дал мне пижаму.
достаточно, чтобы видеть, как хозяин ставит на стол сыр, хлеб, коробку с
картофельной соломкой, бутылку вина.
вдруг почувствовал, что пьянею - не столько от легкого, кислого вина,
сколько от покоя и еды. Потом он спросил:
трупы. И я это видел. Но засекли меня не там. Засекли меня просто на улице:
то ли ноктоскопом, то ли по запаху.
был старый, но очень хороший: "Полюс". - Еще что-то пробивалось. А с часу...
Армейские глушилки. Вы их видели, наверное. Такие фургоны, похожие на
цистерны...
обычные крытые прицепы с телескопической мачтой, наподобие тех, с которых
ремонтируют уличные фонари и прочее. Но возражать я не стал. Собственно, вся
моя надежда и была - на эти фургоны...
стреляли на улицах. А сегодня передали: партия берет власть
непосредственно...
Ах, суки...
ей не сказал. Сказал, что все нормально.
ящик. Они бы пришли за ним...
метрах, пробивалась то ли морзянка, то ли цифровые группы, да на длинных
царила тишина. Не было даже Вагнера.
непрофессиональный, недикторский, но довольно сильный голос произнес:
"Внимание. Господа, всем внимание. Через несколько минут будет передано
важное сообщение. Ахтунг, ахтунг. Нах айнигер цайт..."
меня Герберт. В честь Уэллса. Родители увлекались. Сашке отчество досталось
- все думают, что он дейч. Говорил ему: смени...
сообщение..." - Коррумпированное правительство низложено, власть переходит в
руки партии, всем сохранять полное спокойствие... - предположил я.
Хотя нет, почему же...
свое время Рыбаков и двое его ребят, их каким-то чудом, через Красный крест,
выцарапали у короля Бехруза, я помню их лица: бронзовый загар с розовыми
рубцами там, где сошла кожа, и неподвижные, обесцвеченные, вареные глаза...
но я смотрел на приемник, а Герберт смотрел в стакан, он наливал вино, и в
этот момент все вдруг превратилось в негатив: черное окно стало
ослепительным, белый холодильник - черным, рука Герберта - тоже черной, а
бутылка - прозрачной... В следующий миг я прижимал Герберта к полу, зажмурив
изо всех сил глаза и ожидая испепеляющего жара, и в то же время
автоматически вел счет секундам: семь... восемь... девять... десять...
одинна... И тут врезало.
опустевшем черепе... оказалось: тугой толчок, металлический протяжный удар и
сходящий на нет далекий вой... впрочем, в ушах все равно была вата, и что
говорил Герберт, я не слышал. Он что-то говорил, кричал. Сиди, крикнул я,
сейчас! Я встал на ноги и повернулся к окну.
приемник со светящейся шкалой, но я никак не мог понять, что это шкала, и
смотрел на нее, как баран, ничего не понимая... потом все-таки понял и смог
перевести взгляд наружу, в темноту. Сквозь лиловые пятна проступила красная
точка, я сощурился: действительно, красная точка, похожая на огонек тлеющей
сигареты, - в небе, невысоко, неподвижно.
искр... Это Измайловская игла, сказал рядом Герберт. Это взорвали
Измайловскую иглу...
коротких... на коротких по-прежнему вой и скрежет. Взорвали, сказал Герберт,
надо же... Он тяжело, боком опустился на стул и вдруг затрясся. Глаза у него
были закрыты, рот свело, руки вцепились в край столешницы - мертво, как
якоря. Кажется, он что-то говорил, но на волю прорывались лишь искореженные
лающие звуки. Я сунулся в холодильник: там стояла еще одна бутылка вина.
Нашел чайную чашку, налил до краев, поднес ему ко рту. С трудом, расплескав
половину, он выпил вино. Чуть обмяк. Ничего, сказал я, все это ничего...
пойдемте, я вас положу. Он дал увести себя в комнату, показал на диван:
здесь. Он был слабый, как столетний старик. Разберетесь тут, что и как,
сказал он, вон - комната сына, там и ложитесь...
свою одежду. Просто постоял у окна. Игла полыхала, как свечка. Взрывом ей,
похоже, срубило вершину, и образовалась труба, набитая всякой горючей и
полугорючей дрянью. Потушить такой пожар невозможно. Надо просто ждать,
когда все выгорит. Да, а взрыв-то был, по всей видимости, мини-ядерный:
скажем, рентгениевая бомбочка двадцатитонного эквивалента...
смотрит долго-долго, и глаза у него при этом... Умереть можно за такие
глаза. В комнате сильно пахло гарью, пылью, бензином, табаком, потом - не
было у них ни сил, ни времени отмываться... они повалились на брошенные на
пол одеяла, как срезанные одной очередью. Семь человек: пять мальчиков и две
девочки, лет по пятнадцать-семнадцать, не больше. Команда... Щенячья
бригада.
грузовика наклоняется, и через борт в жидкую грязь начинают падать кукольно
мягкие белые тела... Я рывком сел. Было очень светло.
на своем диванчике лицом вниз. Возможно, спал.
полосатые пижамные брюки, сел на край ванны - и вдруг весь застыл. Полное
оцепенение, телесное и умственное... я сидел, держа в руках свои чуть
влажные штаны, и изо всех сил о чем-то думал.
переведя дыхание, сказал я в пространство и не знаю кому. Пространство
улыбнулось в ответ - то ли рассеянно, то ли как-то еще.
господа, изобретение - холодный душ... гениальное изобретение. Куда
гениальнее, чем миниатюрные бомбочки большой разрушительной силы... Впрочем,
им тоже не стоит злоупотреблять. Я растерся полотенцем, оделся, попрыгал на
месте: не гремит ли что. Тут же сообразил, что греметь нечему, оглянулся:
какой гад разыграл? На стене ванной показывала толстый язык нарисованная
смешная рожа. Ага.
что только мог, вон они лежат, мои проигрыши: Командор, девочки, ребята,
журналист Валерий, Анжелика Напет, грузинские мальчики, княжна, все -
лежат... А игра идет, ставки до небес, и все, что я могу поставить, - это
самого себя. Ну что же... так тому и быть. Вдруг стало страшно. Давно
забытое, подавленное чувство вернулось, и почему-то от этого страха мне
стало легче. Как будто ощутил опору под ногами... После долгого отсутствия в
меня возвращался я сам.
пугайся, тут малость неприбрано и навалено по углам, но мы разберемся. Мы
понемногу разберемся и сам показал язык развеселой морде на стене.
Афанасьев Роман
Лукьяненко Сергей
Буджолд Лоис
Посняков Андрей
Верещагин Олег
Афанасьев Роман