бутыль лопнула, облив нас остатками самогона. Несколько секунд мы молча
глядели друг на друга, а потом Чапаев встал, подошел к лавке, на которой
лежал его китель, снял с него серебряную звезду и кинул ее мне через всю
комнату.
поверить, что это тот самый человек, который только что пьяно покачивался
на табурете, бессмысленно глядя на бутыль. Схватив со стола лампу, он
быстро развинтил ее, выплеснул керосин на пол и швырнул в него горящий
фитиль. Вслед за керосином вспыхнул разлившийся самогон, и комната
осветилась мрачным светом занимающегося пожара. Лицо Чапаева, на которое
легли глубокие тени от горящего на полу огня, вдруг показалось мне очень
древним и странно знакомым. Одним движением опрокинув стол, он нагнулся и
поднял узкий деревянный люк с металлическим кольцом.
колодца оказалось метрах в двух под уровнем пола; сначала я не мог понять,
что мы собираемся делать в этой яме, а потом моя нога, которой я пытался
нащупать стену, вдруг провалилась в пустоту. Сапог Чапаева, спускавшегося
следом, задел мою голову.
подпорками. Я пополз вперед, безуспешно пытаясь разглядеть что-нибудь в
темноте. Судя по довольно чувствительному сквозняку, выход был не очень
далеко.
одной из подпорок. Долетали неразборчивые крики и шум; один раз я четко
различил голос Фурманова, оравшего: "Не лезь, мать твою! Сгоришь! Я
говорю, нет их там - ушли! А лысого поймали?" Я подумал об этих людях,
мечущихся в тяжелых облаках дыма среди безобразных химер, созданных их
коллективно помутненным разумом, и мне стало невероятно смешно.
ты свободен от всего, что строит ум. Эта свобода называется "не знаю". Вы
совершенно правы. Знаете, есть такое выражение: "Мысль изреченная есть
ложь". Чапаев, я вам скажу, что мысль неизреченная - тоже ложь, потому что
в любой мысли уже присутствует изреченность.
абсолютно свободен, когда не знаю. Свобода - это самая большая тайна из
всех. Они, - я ткнул пальцем в низкий земляной потолок, - просто не знают,
до какой степени они свободны от всего. Они не знают, кто они на самом
деле. Они... - меня скрутило в спазмах неудержимого хохота, - они думают,
что они ткачи...
что они ткачи... Они это знают...
дальше. Остаток пути мы проделали молча. Наверно, из-за узости и тесноты
подземного коридора мне показалось, что он невероятно длинен. Под землей
пахло сыростью и отчего-то сеном, причем этот запах чувствовался все
отчетливей. Наконец мои вытянутые вперед руки уперлись в земляную стену. Я
встал на ноги, выпрямился и больно ударился головой обо что-то железное.
Ощупав темноту вокруг себя, я пришел к выводу, что стою в неглубокой яме,
над краем которой находится какая-то железная плоскость. Между этой
плоскостью и поверхностью земли оставался зазор примерно в полметра; я
протиснулся в него, прополз метр или два, раздвигая заполняющее его сено,
и наткнулся на широкое колесо из литой резины. Тут же я вспомнил огромный
стог, возле которого постоянно дежурил неразговорчивый башкир с винтовкой,
и понял, куда делся чапаевский броневик. Через секунду я уже стоял возле
стога - с одной его стороны сено было разбросано, и виднелась приоткрытая
клепаная дверь.
завораживающим, как, впрочем, и всякий большой пожар. Метрах в пятидесяти
от нас среди деревьев горел другой костер, поменьше, - это пылала баня,
где совсем недавно сидели мы с Чапаевым. Мне показалось, что я вижу вокруг
нее людей, но это вполне могли быть изломанные тени деревьев, смещающиеся
каждый раз, когда огонь вздрагивал под дуновением ветра. Видел я их или
нет, люди, несомненно, там были: со стороны пожарищ прилетали безумные
крики и стрельба. Если бы я не знал, что там происходит в
действительности, можно было бы подумать, что какие-то два отряда ведут
яростный ночной бой.
металлический рычаг вроде тех, которыми заводят моторы.
отсутствие. Одна мысль о том, что этот пьяный сброд...
решил, что мы там и останемся.
началась...
повелительным жестом.
про что можно было бы сказать, что я это понял.
вставил рычаг в отверстие радиатора и несколько раз крутанул магнето. Тихо
и мощно заурчал двигатель.
последовали за ней. Захлопнув дверь, Чапаев щелкнул выключателем, и в
ослепительном после подземной тьмы свете я увидел знакомый интерьер -
обитые кожей узкие диваны, прикрученный болтами к стене пейзаж и стол, на
котором лежали заложенный томик Монтескье и пачка "Иры". Анна быстро
поднялась по винтовой лестнице и села на вращающееся сиденье пулеметчика,
по пояс скрывшись в башне.
как я догадался, был башкир-часовой, которого бойцы между собой называли
Батыем), и сказал в нее:
и проехала несколько метров вперед. Сверху долетел какой-то механический
шум - я поднял голову и увидел, что Анна вращает что-то вроде ручки от
кофемолки, и башня вместе с ее сиденьем поворачивается вокруг оси.
установлены по всему периметру броневика, и, когда они зажглись,
показалось, что это включились фонари, освещающие какой-то сумрачный сад.
был намного ярче, чем зарево пожара - прыгающие тени, которые казались
людьми, снующими в темноте, исчезли, и стало видно, что вокруг нас никого
нет.
появляться ткачи с винтовками в руках - закрываясь от слепящего света фар,
они молча глядели на нас. Скоро вокруг броневика сомкнулось ощетинившееся
стволами живое кольцо. Стали слышны обрывки разговоров:
дура, своих накроет...
брони. Лопнула одна из фар, и в толпе вокруг нас раздался дружный рев
восторга.
внимание...
близко к смотровому глазку, и я на всякий случай отодвинулся от него
подальше. Склонившись над пулеметом, Анна припала к прицелу, и ее лицо
исказилось гримасой холодной ярости.
поворачиваться вокруг оси. Пулемет молчал, и я с недоумением посмотрел на
Чапаева. Он сделал успокаивающий жест рукой. Башня совершила полный оборот
и остановилась.
Абсолютно все звуки, долетавшие снаружи, исчезли. Осталось только тихое
урчание мотора, которое снова стало слышным.