опять капризничает старикан, опять чудит. Ему стало смешно, и он
захихикал, глядя на них.
никого! Сто пятьдесят километров туда, столько же обратно. По хорошей
автостраде. Зачем мне охрана? На автостраде - безопасно, а по бетонке
поедем с генераловым эскортом. Да и зачем мне ВООБЩЕ охрана, чудики вы
мои? Будьте же хотя бы последовательны в своих суевериях!
достаточно. На любой случай.
Сергеевич, останетесь в городе и будете держать крепость. Потому что так
получается, что сейчас все, с похоронами связанное, падает на вас. И
хватит об этом. Эдик, идите к себе и займитесь статьей и прочим... Кузьма
Иваныч, вы заметили: когда я уезжаю, всегда что-нибудь здесь у нас
происходит... Понятно, да? Только на вас вся надежда... Динаре Алексеевне
объясните, пожалуйста, что к чему. И расскажите про Николаса. Она его
любила, так что - помягче как-нибудь... Ну, обнимаю и жму! Связь по радио.
пятнадцать журналистов - под бдительными взорами мальчиков Боба (и самого
Боба, разумеется), а также - муниципальной охраны (в черных кожаных
костюмах, распухших от бронезащиты, в касках с рацией, с коротенькими
смертоносными ОСАми наизготовку). Журналисты немедленно все повскакали,
как по тревоге, и с топотом кинулись со всех сторон наперерез. Засверкали
блицы, грянули вопросы в дюжину дюжих глоток.
повысится.
Как? Кто? Когда успели?
академика Киконина?
нет?...
его встают стенкой на пороге. Галдящая толпа остается за этой твердой,
неприязненной и небезопасной стенкой. Прорвался! Правда, здесь, вокруг
подъезда, опять толпа, но это уже не страшно. Во-первых, сейчас их немного
- человек сто, не больше. Во-вторых, это, главным образом, любопытствующие
интуристы да безвредные фанаты. Эти сразу же узнали его и подняли обычный
гвалт - взлетели фосфоресцирующие лозунги и вспыхнули изумрудно-зеленые
огоньки "фонариков удачи", дорогу перегородили протянутые блокноты,
алчущие автографов... Нет. Нет, друзья. Простите, ради бога - не могу
сегодня, очень спешу. Люблю вас, спасибо вам, но - спешу!... Клянусь,
честное слово, ни минуты сейчас не могу задержаться...
вечно в первом ряду, сияющая, радостная, по-марсиански прекрасная - с
огромными радостными глазами на пол-лица. А потом напросилась на прием,
очередь выстояла двухмесячную, прорвалась и сказала: "Я вас люблю и не
могу без вас, и не хочу..." Ему не слишком нравилось вспоминать эти дни, и
все равно, а может быть, именно поэтому, он вспоминал их каждый раз, когда
оказывался в галдящей, улыбающейся, излучающей преданную любовь и
беззаветную преданность толпе... Там, в прошлом, остались некие
подробности, которые вспоминать теперь было не то чтобы стыдно, но как бы
неловко, а они ни в какую не забывались, не желали угомониться, не желали
раствориться навсегда).
за плечо и приказал брезгливо: "Назад. На заднее сидение пошел!" Лицо
Ванечки плаксиво перекосилось, но спорить не посмел - исчез в недрах
салона и затаился там, пришипившись. А он сказал Бобу: "Спасибо, дружок.
Все ОК. Пожелай мне удачи". "Удачи вам, господин Президент", - немедленно
откликнулся Боб, неулыбчивый, всегда озабоченный и послушный как рука.
"Спасибо еще раз. Удача мне сегодня очень понадобится..." - он ласково
ткнул Боба пальцем в железные ребра и покряхтывая полез за руль. Дверца
едва слышно чмокнула, захлопываясь.
утверждалось: запах кедра. Очень может быть. Машина была - экстра-класс,
уника - фантастическое творение фантастической фирмы "Адиабата", возникшей
из небытия пяток лет назад и сразу же ставшей знаменитой, - он был без ума
от этой машины, никак не мог к ней привыкнуть и с некоторым даже стыдом
по-детски радовался каждому случаю посидеть за рулем.
было только по приборам - никаких звуков, ни малейшей вибрации, только
россыпь доброжелательных разрешающих огоньков на пульте. У этой машины
двигатель можно было услышать только во-время форсажа, когда автомобиль
превращался в ракету. Но тогда уж и звук у нее делался как у ракеты.
взял с места - прямо на беззвучно галдящую толпу, озаренную белым и желтым
светом. Толпа подавалась неохотно и туго, как вода, как жадная трясина -
не пуская, не желая отпускать, и все-таки подаваясь, открывая дорогу,
давая волю - и вот уже нет никого впереди, пустая площадь, мокрый асфальт
в бело-желтом свете, и только тут стало видно, какой плотный, какой слепой
и безнадежный стоит в городе туман.
неразличимых фонарей, вдруг витрина выплывала справа из молочного мрака,
расплывающаяся, словно нелепо яркая акварель, тускло отсвечивали мокрыми
крышами ряды темных унылых автомашин, забивших обочину... Пару раз с
воющим клекотом выскочили, ослепляюще мигая желтым и синим, патрульные
машины, опасно подрезали справа-слева и снова пропали в шевелящемся
молоке, словно хищные животные, промахнувшиеся по намеченной жертве.
толстые (из-за бронежилетов) фигуры... Фосфоресцирующие пятна на
плащ-накидках... светящиеся жезлы... мокрые стволы с отблесками,
наведенные откровенно и неприязненно прямо тебе в лоб... Проверили
документы, подсветили лицо, откозыряли... напряженно-угрюмые глаза на
мгновение утратили свирепость: "Счастливого пути, Хозяин..." И - снова
пустые улицы, набережные, черный провал справа, где Нева.
Патруль останавливает машину, старший проверяет документы и отпускает,
откозыряв. Второй номер спрашивает: "Это кто был, на МЕРСЕ?" "Не знаю, -
отвечает старшой в ошеломлении. - Не знаю, кто там на МЕРСЕ был, но
водилой у него - сам Хозяин?" На самом деле анекдот был старинный, еще
застойных времен, а может быть даже и - сталинских: начальство всегда
любило, особенно в поддатом виде, посидеть за рулем служебной машины. Но,
все равно, ему нравилось, что про него если не сочиняли еще новые
анекдоты, то, хотя бы, приспосабливали к нему старые... Что-то я последнее
время частенько оказываюсь в ситуации анекдота, подумал он вдруг. Как
нарочно. Вот и Ванечка спросил, сразу после свадьбы: "Не понимаю, ей-богу,
Босс. Ведь ей сейчас шестнадцать... Вам будет восемьдесят, а ей - двадцать
шесть. И что вы будете делать?" Он тотчас же вспомнил соответствующий
анекдот и ответил почти с наслаждением: "А проще простого: разведусь и
снова женюсь на шестнадцатилетней..." Тогда он еще колебался: а не
сотворил ли он глупости с этой женитьбой, и все они колебания эти его
очень хорошо чувствовали и позволяли себе шутить, а он все отшучивался.
Потом, впрочем, - и довольно скоро, - надоело, и шутки замерли. Шутить на
эту тему стало неприлично, приличным сделалось - демонстрировать
подчеркнутое уважение и окружать деликатным вниманием... И он больше уже
не колебался - он знал, что поступил странно, но правильно. У него
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Маркеев Олег
Грабб Джеф
Марко Джон
Флинт Эрик