свершит, то воскреснет Русь. А ежели сожидать иньшего спасителя себе, как
по рассказу твоему ныне у греков, то не помогут ему ни митрополит Алексий,
ни троицкий игумен Сергий! - Он еще помолчал и докончил: - Пока не
свершены деяния, коими определит грядущее, до той поры и неможно
предсказать будущую нашу судьбу! Мыслю землю языка нашего способною к
подвигу, а что свершим - ведает токмо Господь! Спи, Леонтий, из утра
охлупень подымать!
руках, в веселой дрожи всего тела, - как двигалось, медленно отрываясь от
земли, неохватное бревно, как трещали, прогибаясь, покаты, как, зацепивши
за свес крыши, долго не двигался охлупень и даже едва не поплыл вниз, как,
наконец, подоткнув вагами, вздернули и, тяжело оборачиваясь, бревно
поползло в веревочных петлях вверх по кровле, и как принимали, и как
сажали, выдирая одно за другим долгие ужища и потом выбивая клинья,
приздымавшие охлупень над коневым бревном... И как он сам, выбивши
последний клин, озорно шел, ликуя, по охлупню и холодный ветер задирал ему
рубаху и развеивал волосы, остужая разгоряченное и счастливое чело, и
далеким-дал°ко виднелось сверху - до окоема, до края небес, словно вся
московская, укрытая лесом земля простерлась у него под ногами!
прав: не баять, а делать, творить надобно! Тружающему воздается по трудам,
а подвижнику - в меру подвига! И, верно, у народа, у всякого языка сущего,
так же как и у всякого смертного, есть молодость и старость, и то, что
возможет народ на заре своей, уже не возможет на закате дней. Так, должно,
у греков закат, а у нас - заря?>
Сергием. И думал и гордился, пока не притекло в ум, словно облако,
омрачившее весенние небеса: <А Литва, а Ольгерд? Какую хмурь пригонит из
далекого далека холодный осенний ветер? Какие испытания еще ожидают Русь?>
Наследник Андрей Костянтиныч уехал в Орду за ярлыком.
митрополии, расшатанное за два года его недогляда, заставил новгородцев
выплатить задержанный бор, посещал князей, строжил бояр, властно
вмешиваясь в дела соседних княжеств.
Иваныча, десятилетнюю девочку, за сына Кориада, брата Ольгерда. Из Литвы и
в Литву скакали послы, и Шура Вельяминова деятельно собирала и готовила
приданое для дочери.
тем облегчал непрестанные труды настырного русского митрополита. Они как
бы поменялись местами: митрополит карал и строжил, князь же прощал и
миловал.
кипела праздничная суета. Литовские послы в долгих корзнах и островатых
шапках своих горячили коней. В узорные сани грузили сундуки и укладки.
Невесту под колокольный звон выводили с красного крыльца разнаряженную, в
собольей шубке и жемчугах, к расписному княжескому возку, а она глядела
круглыми от страха и любопытства глазами, немножечко гордясь, что за нею
приехали все эти большие мужи в богатом платье на разукрашенных конях, и
еще не понимая, что навсегда прощается с отчим домом.
отороченных мехом, вышитых разноцветными шелками и шерстью шубейках, в
узорных валенках, в праздничных повойниках, самшурах и рогатых киках,
вышитых золотом и серебром, замотанные кто в пуховые, кто в узорные, из
рисунчатой тафты, платы, концы которых за спиною свисали почти до земли,
стройно и громко запевали <славу> будущей молодой, кричали приветное.
праздничной сряде на крыльце, и Шура, вся в золоте, гордо поджимающая
губы, и верхоконные Вельяминовы, все четверо, в бобровых опашнях, бархате
и серебре, и спесиво поглядывающий на противника Хвост на долгогривом коне
под шелковою попоною с бухарским бирюзовым седлом, и клир церковный, и
Алексий в торжественном облачении, благословляющий юную княжну, - все
являло вид полного княжеского благополучия и должно было (дай-то Бог!)
помочь оттянуть, задержать подольше неизбежную и страшную ныне для Москвы
сшибку с Литвой.
Ростов рукополагать на епископию своего ставленника Игнатия. В исходе зимы
он поставил другого своего подручника, Василия, епископом в Рязань.
поставлении нового епископа и имел затем встречу с Алексием и долгую
беседу, в которой между делами святительскими изъяснено было, что
московское правительство не вступается в лопаснинские волости, но и Олег
обещает поддерживать мир со свои соседом <без пакости>. Большего пока в
Рязани Алексий не мог совершить.
епископа на смоленскую кафедру, Феофилакта, и добился обещания от князя не
вступать в союз с Ольгердом противу Москвы. И, уже воротясь из Царьграда,
рукоположил игумена Иоанна епископом в Сарай. Четыре новых епископа были
поставлены им в единое лето, и теперь Алексий мог твердо сказать, что все
епископии Владимирской Руси, кроме тверской, находятся в его полной воле.
зачастую забывают правители при назначениях на должности: то, что надобен
прежде всего на месте любом муж смысленый, добрый хозяин и разумный,
уверенный в себе делатель. Что ничтожный, хотя бы и преданный внешне,
управитель навредит еще более, чем открытый враг. Навредит неумелостью
своею в делах, навредит неспособностью решать самому потребное, навредит
из тайной зависти, которую всегда имеет бездарность к таланту, и потому в
час испытания всегда изменит, отшатнет, погубит благодетеля своего. Посему
и отбирал и ставил Алексий всюду мужей смысленых, могущих самостоятельно
решать дела правления и преданных ему не слабости ради, а по твердому
сознанию и смыслу служения своего.
неодолимо накладывает на них тяжкую десницу свою Ольгерд?
Алексий (и было ему искушение, и тогда он целый день без хлеба и пития
провел в лесной тишине на берегу Москвы, следя восстающее, а потом низящее
солнце и долгие тени на зеленой вечерней траве, и, не шевелясь, лишь
крепче натягивая на плеча монашескую сряду свою, думал и думал), что
Киевская Великая Русь умерла и что грядет новая Русь, рождается в муках
иной народ, и ей, этой новой Руси, уделял он с тех пор все силы свои и
старанья. Ибо знал: из семени прорастет росток, из ростка - древо, а
кроною древие то накроет и те края, где ныне запустение духа и угнетение
веры православной. И всю борьбу за единство митрополии с Феодоритом, а
теперь с Романом (и всегда - с католиками и Литвой!) вел он ради одного:
дабы охранить росток, прозябнувший на землях владимирских, дать ему
вырасти и укорениться, и корень ростка сего мыслил в земле московской
совсем не ради того, что был сыном великого московского боярина Федора
Бяконта, и совсем не потому, что семья его связала судьбу свою с
московскими Даниловичами. Трудно это постичь и поверить трудно, но видел
Алексий иное, важнейшее, и ради того, иного, не пожалел бы и Московской
волости, кабы это занадобилось русской земле. Но видел, чуял: Новгород уже
не возможет ничего, Тверь неостановимо сближается с Литвой и никогда не
сумеет поладить с Ордою, а потому возможет и погубить все дело языка
русского. (И видел, и сомневался в молодости своей, и, иская спасения
мыслям, прибегал к покойному митрополиту Петру, первым поверившему в град
Московский, и зрел теперь правоту святого Петра, и верил, свято верил уже
в правду собственного выбора.) Суздаль, подымавшийся у него на глазах, еще
менее мог перенять тяжкое дело Москвы, и не Рязань, конечно!
нового суздальского князя Андрея и уговорить его подписать ряд с Иваном
Иванычем, теперь уже на правах младшего брата великого князя
владимирского. Обласкав и всячески одарив, Андрея отпустили домой.
обеспечивался мир и ратная помочь суздальских полков, а значение Москвы и
московского князя укреплено и поднято в земле владимирской.
приобретения новых земель, оставалась растущая неодолимая Литва, с которой
чуялся долгий спор и за спиною которой вставали римские, католические
прелаты, с победою которых не только хитрость книжная переменит себя, но и
всякая память о прошлом великой страны погинет, исчезнет, уничтоженная
бестрепетною рукою во славу латинского креста, и погибнет Русь. И тогда
погибнет Русь всеконечно! Это знал тверже греческих богословов и витий,
знал славянским смыслом своим. И потому еще, вслед святому Петру,
сдерживая изо всех сил Ольгерда и всячески мешая разделению митрополии,
растил росток.
укрепляя здешние владения церкви прежде всего, покупая в Цареграде иконы и
книги для своих владимирских обителей и церквей, хлопоча о том, чтобы
Сергиева пустынь стала поскорей наследницей лавры Печерской-Киевской,
утверждая новые и новые монастыри на Москве, уча и наставляя и прямо
теперь взявши в руки княжеские заботы вместо Ивана Иваныча, Алексий растил
росток, лелеял древие плодоносное. Так понимал сам. И тому же учил других.
Муроме, где Федор Глебович выгонял Юрия Ярославича из города и одолел-таки
в ордынском споре перед судом хана; беда стучала в ворота Брянска, где
утвердился было на столе князь Василий, вступивший в Брянск, но умерший
всего два месяца спустя. И тогда в вечевых смутах весь город передрался и
Панов Вадим
Самойлова Елена
Русанов Владислав
Володихин Дмитрий
Лукин Евгений
Шилова Юлия