Тютекаш. Все были незнакомые, верно - из Мамаевой Орды.
внимательнее выслушал все, касающееся татарского посольства. Похоже, - по
тому, как принимали ордынских гостей, - посольство было важное. Татары...
Быть может, это и есть спасение! В голове у него лихорадочно слагались
замыслы, один другого чуднее. И вдруг простая мысль ожгла, словно удар
хлыста. - А обо мне знают? Ведают обо мне?! - повторил он настойчиво и
страстно.
Можешь ты сообщить, токмо сообщить, сказать, передать с кем угодно! Что
ныне на Москве схвачен великий князь тверской, что Дмитрий замышляет все
княжества забрать под себя и потом перестать давать дани Орде! Сможешь ты
это сказать? Только сказать?
вонзает нож в спину Алексию. Но с братом поступили так бесчестно, и так
жутко было думать, что его в конце концов просто убьют, что она решилась.
Дела такого скрыть было неможно на Москве. Ведали гости торговые, ведала
челядь в Кремнике, а значит, ведал посад, а там и до ордынского подворья
недалеко! Во всяком случае, посоветовавшись друг с другом, татарские
князья, как записал позже летописец, <усомнились>. Чем могло окончиться
невольное заключение тверского князя - они понимали по многочисленным
ордынским примерам слишком хорошо, лучше даже самого князя Дмитрия и
владыки Алексия, который казнить тверского князя все-таки не хотел,
надеясь попросту сломить его волю, а затем - укрепить грамотой.
доверенную княгинину татарку, что передавала записку Михаилу.
трапезу. Ояндар, развалясь на подушках, грыз мозговую кость. Кожаные и
серебряные блюда и тарели с мясом и пряностями громоздились перед ними на
низеньком ордынском стольце, стояли узкогорлые кувшины с вином и медом.
Закон Магомета, запрещающий вино, знатные ордынцы все еще не научились
исполнять, особенно будучи на Руси.
Проведший ее русский слуга только глазами хлопал, почти ничего не понимая.
Третий татарин, Карачай, слушал, кивая головой и приговаривая по-татарски:
<Так, так, так!>
протянул ей жирную кость, и пока та, присев на корточки, торопливо грызла
мясо, озираясь на важных посланцев хана, послы молчали, переглядываясь и
покачивая головами. Наконец татарка кончила есть, поклонилась, припав на
колени и лбом коснувшись ковра, и вышла, пятясь задом.
потребует сбавить дань! Ежели мы не поможем теперь тверскому коназу, Мамай
будет сердит! - сказал Тютекаш. - Дмитрий и так мало платит дани!
головой, Ояндар.
чашею и кувшином меда. - Мамай ведет переговоры с Ольгердом, это можно
сказать! - докончил он и начал наливать мед.
войны сразу с Литвой и с Мамаем!
тотчас бросился к Алексию. Началась мышиная возня боярской растревоженной
господы. Дума разделилась на ся, и сперва Акинфичи, потом Редегины,
Зерновы, князья Фоминские, а там и едва ли не вся дума высказались за то,
чтобы Михаила отпустить, удовлетворясь тем, что отбирают у него Городок и
часть княж-Семеновой волости.
через день, за ним пришли и повезли его, причем не в возке, а подав
верхового коня, прямо во дворец.
все. Он уступал Еремею, уступил с болью и задавленным гневом Городок. Ему
обещали, выпустить бояр из узилища и отослать их в Тверь. Он должен был,
обещался, но не теперь, а позже, подписать клятую грамоту, отдающую
великое княжение владимирское навечно московскому князю. Ему воротили
холопов. Провели по Кремнику в виду у татарских гостей...
и, только миновавши Дмитров, уверился, постиг, что его не схватят на пути
и не воротят назад, в затвор. Он скакал, чуя сперва бешеную радость
освобождения, и только когда загнал третьего по счету коня, на подъезде к
Твери, в нем родилась злость. Холодная, твердая, как проглоченный острый
камень.
с Семеновыми селами), но Городок он Дмитрию не отдаст! И он не успокоится
до того часу, пока не отомстит властолюбивой Москве!
дальних замыслах тверского князя. Очень вскоре на него двинулась собранная
Дмитрием московская рать. Городок, сметя силы, пришлось-таки отдать на
этот раз без бою. Укрепив Тверь, Михаил ускакал в Литву.
Вот я весь тут, перед тобою: князь без земли и дружин! Один! Вспомни отца,
мать, братьев - они все в земле! Тверь вот-вот будет осаждена Дмитрием, а
земля наша разорена и испустошена! Наш святой дед, брат отца, отец, Федор,
которого ты не помнишь, погибли в Орде по наущению Москвы! Город, по праву
стоящий во главе Руси Владимирской, город - украшение земли, скоро будет
взят москвичами, святыни наши опозорены, домы разбиты, сильные преданы
гибели, смерды уведены в полон! Запустеет наша земля! И Русь, вся Русь,
лишась этой жемчужины городов, осиротеет и оскудеет! В ней воцарит зло,
воцарят ордынская воля и злоба людская; учнут вадить один на другого,
клятвопреступничать и предавать! Упадет книжная молвь, и гласы церковные
угаснут, исчезнет художество иконное, и храмы наши падут во прах! Я
ведаю: здесь твой дом, супруг, дети - все... Вспомни то, чего уже нет!
Наши игры, нашу детскую радость! Как бегали мы с тобою по терему, как
прятались на чердаке, как пробирались тайком в людскую и слушали сказки!
Вспомни все! Воспомни матушку: разве ей в том, горнем мире, глядючи оттоле
сюда, на землю, не горька станет загробная радость, егда узрит всеконечное
крушение дома нашего?! Разве батюшка наш там, в выси, сопричтенный сонму
блаженных, не мыслит и ныне о сохранении родимой земли? От тебя, Ульяния,
от тебя, от супруга твоего Ольгерда зависит ныне судьба Твери и Руси
Великой. Помоги, сестра!
мужские, неумелые слезы. Горечь, гнев, страдание поднялись в ней ответной
волной.
этого лица, на котором доднесь видела только улыбку или разгарчивый образ
мужества.
хотела верить, что поможет, заставит, принудит Ольгерда помочь брату
своему...
в тот тесный верхний покой, куда ходил один и где хранились его самые
тайные грамоты.
Тверской шурин сумел до того возмутить Ульянию, что ему, Ольгерду, не
стало отдыху даже в супружеской спальне.
ликом. - Я чудом оказался на свободе! Я не прошу тебя о том, о чем должен,
могу и имею право просить: о помощи родственнику своему. Я даже не прошу
помочь союзнику! Я прошу тебя об одном - помыслить! Строго помыслить, и
вот о чем: кому платит дань Новгород? Кто помогает Пскову? Кто нынче снова
взял у тебя Ржеву? Кто сегодня - не завтра, нет! - сегодня, ныне, сейчас!
- жадает захватить Тверь и с тем утвердить свою безраздельную власть в
Руси Владимирской?! И кто завтра, вкупе с Ордою, обрушит полки на твои
волости, Ольгерд?! Ты идешь от победы к победе, Ольгерд, но церковь
православная вновь в руках Алексия и Москвы! Но северские князья держат
руку Москвы! Но Мамай согласил с тем, чтобы великое княжение владимирское
считалось вотчиною Москвы, хотя об этом и мало кто знает! И уже Суздаль
подчинен князю Дмитрию, уже Белоозеро, Галич Мерской, Вологда в его руках!
Пока ты станешь ждать, дабы русские князья ослабили друг друга, не останет
ни единого русского князя, не подчиненного воле Москвы! И что тогда,
Ольгерд? И где будет твой хваленый ум пред волей владыки Алексия? Я говорю
правду! И Тверь ныне не соперник тебе! Ты ведаешь это, Ольгерд, и медлишь,
и ждешь нашей гибели!
сидел, исподлобья глядючи на этого настырного русского родича и убеждаясь
все более, что тот - прав! Союза с Ордою, на который втайне рассчитывал
он, может и не быть, и надобно нынче, теперь, пригрозить князю Дмитрию и
упрямому русскому митрополиту. Теперь... И тут уже не хватит нескольких
полков, врученных Михаилу! В этом он опять прав...
Акунин Борис
Дальский Алекс
Прозоров Александр
Прозоров Александр
Конюшевский Владислав