ног убитого князя.
в Вильну. Честно везти! Ведь задавился, убился-то сам!
встречают, окружают тысячи, тысячи плачущего народа, который хоронит
сейчас свою недолгую славу в долгих веках!
устраивается торжественная, последняя в истории Литвы языческая тризна. На
огромном костре - тела любимого слуги и лучшего из верховых коней князя,
заколотые четыре пары охотничьих княжеских хортов, рысь, медвежьи когти и
охотничий рог. Пусть там, в загробном царстве своем, весело гоняет дичь на
веселой охоте умерший князь! Пусть герой Литвы, переставший быть надобным
своей родине, не ведает ни в чем недостатка в полях мертвых, куда вслед за
ним не уйдет уже никто, разве супруга через много лет последует вслед ему,
дабы соединиться с любимым своим в царстве вечной молодости...
нарушила некогда обет безбрачия, за что ей по древнему литовскому
языческому закону полагается смерть. (И обвиняет ее не язычник, а
христианин Ягайло!) Казнить жену героя, впрочем, все же не решаются.
Умерла она только в 1416 году, в Палангене, в том святилище, откуда более
шестидесяти лет назад была она похищена, юная и прекрасная, тогдашним
молодым и веселым Кейстутом... <С великой честью, - говорит летописец, -
была погребена Бирута на одном из прибрежных холмов, недалеко от того
палангенского храма богини Прауримы, в котором она была в молодости
вайделоткою>. Литвины-язычники и после смерти долго почитали ее как
святую.
Видумунд и внук Бутрим по приказанию Ягайлы были посажены на кол. Трем
троюродным братьям и двум внукам отрубили головы на плахе...
Ягайлу при виде всех этих зверств? Пустой вопрос, не нам, теперешним,
спрашивать... Но тогда, в те в самом деле великие века, тогдашние литвины!
Почему?!
нервной горячкой. Ждали только выздоровления, чтобы и его тоже казнить. И
тут капризный поток истории вновь повернули в иное русло, на сей раз две
женщины: Анна, супруга Витовта, княжна смоленская, успевшая к тому времени
уже и второго сына родить, и ее служанка Елена.
обязательным для воина. Елену он изнасиловал походя (жена беременна,
захотелось женщину), потом спустя время еще и еще, а затем, сам не ведая
почему, накрепко привязался к девушке, с немым обожанием отвечавшей на его
ласки. Витовта, впрочем, любили многие. Любили женщины, любила челядь,
любили воины. Что-то было в его круглом лице, прищуре глаз, голосе, в
радостно-дерзких вспышках гнева такое, что располагало и влекло. И, зная
это, Витовт зачастую даже капризил, забывая надолго соратников своих,
небрежничая и вдруг обращаясь снова за помочью, за поддержкой. И,
переменяя обиду на новое радостное обожание, люди бросались помогать ему,
жертвовать, даже дарить свои жизни этому неверному, гордому, жестокому и
обворожительному князю.
впала было в бурное отчаяние. Скрепилась, пережила. Князю слова не
высказала, хотя иногда, замирая в его руках и смежив очи, чтобы не
показать слез, представляла Елену в тех же любимых объятиях и с отчаянием
думала тогда о том, какими ласками и как утешает служанка ее Витовта. И
когда та расчесывала волосы госпоже, Анна тоже порою прикрывала глаза,
начинала задыхаться под волнами непереносимой ревности. А опоминаясь,
дарила той то ожерелье, то перстень и тихо радовалась, видя свои
драгоценности на Елене и вновь представляя, что хоть так, хоть через
драгоценности эти Витовт, даже когда лежит в постели с Еленой, неволею
прикасается и к ней, к своей законной и венчанной жене... Так это и шло и
невесть, чем бы кончило, ежели бы не гибельный плен Витовтов, не участь
Кейстутова, за которой - Анна понимала это слишком хорошо - должна была
вскоре последовать и гибель ее благоверного.
откидывая голову и прикрывая глаза, произносит низким грудным голосом:
длятся немые мгновения. - Я знаю вс°! - говорит Анна. - Давно знаю и не
сужу тебя. Мы обе его любим! - доканчивает она с силою и скорее угадывает,
чем слышит робкое <да>.
Перемениться платьем с Витовтом и выпустить его из плена!
палате и никого нет, кроме одной Анны.
идти мне, поклянись, что не оставишь их без помощи!
вернее, даже не думает, а собирает себя к подвигу. Она все поняла уже и
знает, что идти надобно ей. И что за любовь надо платить. Иногда -
смертью.
госпожа!
явились вдвоем. Витовту не надо было долго объяснять задуманное, и
уговаривать его принять эту жертву не надо было тоже. Он всю жизнь властно
брал чужие судьбы и отбрасывал, когда они ему переставали быть нужными.
Анна стала у решетчатого глазка двери, загораживая его спиною. Елена и
Витовт оба торопливо сбрасывали одежду, и Анна на долгое мгновение
прикрыла глаза, видя рядом и близ два этих обнаженных тела. Витовт сурово
и просто, уже не стесняясь жены, привлек к себе, кратко и мужественно
поцеловав, трепещущую девушку и тут же начал, путаясь, облачаться в
женский наряд - долгую рубаху, мягкие выступки (женщины догадались
захватить большие, по ноге Витовта), долгое платье, под которое насовали
что попало под руку, сотворяя груди, и перевязали снурком, еще одно долгое
платье посверх, бусы, наконец пушистый пуховый платок. Меж тем как Елена
влезала, тоже отчаянно путаясь, в штаны, сапоги, мужскую рубаху, шелковый
зипун, долгий русский летник и плащ, надевала шляпу, заматывала голову,
пряча волосы, и успела еще нервически не то всхлипнуть, не то рассмеяться,
узревши Витовта в женском платье. Наконец Елена забралась в постель,
укрылась. Договорились, что она будет изображать больного сколько возможно
дольше. И Анна, отлепившись наконец от дверей, склонилась над нею (теперь
пускай стража смотрит - жене пристойно попрощаться с супругом), склонилась
над Еленою, которая быстро и крепко обвила руками шею своей госпожи, и они
поцеловались долго, горячо, в первый и последний раз, поцеловались как
сестры, оставившие и ревность, и соперничество здесь, на пороге смерти.
платье. Но Елена отчаянно - глазами, лицом - молча закричала: <Не надо!> И
он отступил, понял и даже устыдился на мгновение, что оставляет виселице
или топору эту еще только расцветающую жизнь.
женщин, низко опустивших платки. Угрюмо заглянул внутрь, узрел Витовта,
лежащего на постели. <Болен! - сказала Анна сурово. - Не тревожьте его!>
из которых велено было в случае хотя бы попытки побега немедленно убить
Кейстутова сына, и вышли на глядень. Осенний вечер был темен, небо (так
отвычно, так легко вздохнулось Витовту в этот миг!), небо заволочено низко
бегущими над головою облаками. Сеялся мелкий, словно пыль, дождь. Темнело,
и Витовт шел, будто гуляя, туда, к дальней стене замка, где по указанию
жены должна была его ждать веревка, свисающая со стены, а под стеною,
внизу, лошади. Сто раз могли остановить, окликнуть, схватить, но -
обошлось! Счастливая судьба парила над его головою. Был страшный миг,
когда он остался один и, щупая руками зубцы (стемнело уже совсем, так что
и рядом увидать что-нибудь было трудно), не находил и не находил вервия.
Тут вот почуял было отчаяние, но сообразил не закричать, не кинуться
назад, за Анною (и тогда бы погиб!), а остановиться, сдержать сердце и
снова начать перебирать камни стены. Веревка нашлась наконец. Обрывая
руки, едва не упав - дни заключения не минули бесследно, - все же сумел
перевалить через стену, ухватить скользкую от дождя веревку и начать
спускаться вниз по стене.
не мог унять дрожь в ногах, не мог оторвать от уже ненужного вервия
окровавленные пальцы.
кустов женскую сряду, он скатился, сполз вниз. Чьи-то руки подхватили его,
когда искал ногою круглое стремя. Еще были улицы, еще дозоры и стража.
Впрочем, женская одежда спасала и тут. Его пересаживали в крестьянскую
повозку, снова везли... И только уже когда выбрались на ночную пустынную
дорогу и кони перешли в рысь, а с рыси в скок, можно стало откинуть клятый
бабий платок, полною грудью хлебнуть влажного ветра свободы и коротко,
жестоко засмеяться нечаянному своему освобождению.
Доставалов Александр
Лондон Джек
Афанасьев Роман
Пехов Алексей
Березин Федор
Роллинс Джеймс