порядок был возможен только в Калифорнии, где все приучены к лагерной
жизни. Но Харниш и слышать не хотел о том, чтобы его жена превратилась в
кухарку, горничную и официантку только потому, что у нее нет штата прис-
луги. Впрочем, Харниш не возражал против общих ужинов в просторной гос-
тиной, во время которых Дид пускала в ход сверкающую медную жаровню, а
он каждому из гостей поручал какую-нибудь работу и неуклонно следил за
ее выполнением. Для единичных гостей, остающихся только на одну ночь,
правила были другие. Исключение делалось и для брата Дид, который вер-
нулся из Германии и уже опять ездил верхом. Во время каникул он жил у
них на правах третьего члена семьи, и в его обязанности входила топка
камина, уборка и мытье посуды.
посоветовал использовать воду, которая на ранчо имелась в избытке и про-
падала зря. Пришлось Харнишу объездить несколько лишних лошадей, чтобы
добыть деньги на необходимый материал, а его шурину потратить трехне-
дельные каникулы - и вдвоем они соорудили водяное колесо. Сначала колесо
только приводило в движение пилу, токарный станок и точило, потом Харниш
присоединил к нему маслобойку; но самое большое торжество наступило в
тот день, когда он, обняв Дид, повел ее к колесу и показал соединенную с
ним стиральную машину, которая в самом деле работала и в самом деле сти-
рала белье.
Харнишу вкус к поэзии, и теперь нередко случалось, что, небрежно сидя в
седле, шагом спускаясь по лесистым тропам, испещренным солнечными блика-
ми, он вслух читал наизусть "Томлинсона" Киплинга или, оттачивая топор,
под жужжание наждачного колеса распевал "Песню о мече" Хенли. Однако
обоим наставникам так и не удалось окончательно обратить его в свою ве-
ру. Поэзия Браунинга, кроме стихов "Фра Филиппе Липпи" и "Калибан и Се-
тебос", ничего не говорила ему, а Джордж Мередит просто приводил его в
отчаяние. Зато он по собственному почину выучился играть на скрипке и
упражнялся с таким усердием, что в короткий срок добился больших успе-
хов; много счастливых вечеров провел он с Дид, разыгрывая с ней дуэты.
чете. Скуки они не знали. Каждое утро начинался новый чудесный день,
каждый вечер наступали тихие прохладные сумерки; и неизменно тысяча за-
бот осаждала его, и эти заботы она делила с ним. Яснее прежнего он по-
нял, насколько все на свете относительно. В новой игре, затеянной им,
маленькие радости и огорчения волновали и радовали его с не меньшей си-
лой, чем перипетии чудовищно азартной игры, которую он вел прежде, когда
обладал могуществом и властью и полконтинента сотрясалось от его
убийственных ударов. Сломить сопротивление непокорного жеребца, твердой
волей и твердой рукой, рискуя жизнью или увечьем, заставить его служить
человеку - Харнишу казалось не менее блестящей победой. А главное - кар-
точный стол, за которым велась эта новая игра, был чистый. Ни лжи, ни
обмана, ни лицемерия. Та, прежняя, игра утверждала грязь, разложение и
смерть, эта - чистоту, здоровье и жизнь. И Харниш не имел других жела-
ний, кроме как вместе с Дид следить за сменой дней и времен года из сво-
его домика на краю глубокого ущелья; скакать по горам ясным морозным уг-
рюм или в палящий летний зной или укрыться в большой, уютной гостиной,
где ярко горели дрова в сложенном его руками камине, меж тем как снаружи
весь мир содрогался и стонал от юго-восточного ветра.
он схватил ее в объятия и прижался губами к ее губам. Минуту спустя он
пояснил свой ответ словами:
дешево я еще не покупал ничего, в чем имел бы такую крайнюю нужду. -
Немного погодя он прибавил: - Да, об одном я жалею, и как еще жалею! Че-
го бы я ни дал, чтобы сызнова добиваться твоей любви! Хотелось бы мне
порыскать по Пиедмонтским горам, надеясь встретить тебя. Хотелось бы мне
в первый раз увидеть твою комнату в Беркли. И - что уж говорить - я до
смерти жалею, что не могу еще разок обнять тебя, как в тот день, когда
ты под дождем и ветром плакала у меня на груди.
веранде и шила какие-то - очень маленькие предметы одежды, а Харниш чи-
тал ей вслух. Время было за полдень, и солнце ярко светило на зазеленев-
ший по-весеннему мир. По оросительным канавкам огорода струйками текла
вода, и Харниш иногда откладывал книгу, сбегал со ступенек и передвигал
шланг. Кроме того, чтобы подразнить Дид, он проявлял повышенный интерес
к тому, что она шила, на что она отвечала счастливой улыбкой; но когда
его нежные шутки становились слишком нескромными, она краснела от смуще-
ния или чуть обиженно надувала губы.
разбросанными по ней фермерскими домами, с пастбищами, полями и виног-
радниками. Долину замыкал горный кряж, где Харнишу и Дид знакома была
каждая складка и каждый выступ; белые отвалы заброшенной шахты, на кото-
рые падали отвесные солнечные лучи, сверкали, точно алмазы. На переднем
плане этой картины, в загоне возле сарая, Маб с трогательной заботой
следила за жеребенком, который, пошатываясь на дрожащих ногах, терся
около нее В мерцающем от зноя воздухе разливалась дремотная лень. С ле-
систого косогора позади дома доносился крик перепелок, сзывающих птен-
цов. Тихо ворковали голуби, а из зеленых недр каньона поднимался горест-
ный стон дикой горлицы. Куры, расхаживающие перед крыльцом, внезапно за-
кудахтали и бросились врассыпную, а по земле скользнула тень ястреба,
высоко парившего в небе.
ния, - как бы то ни было, но Харниш и Дид заметили, что в загоне подня-
лось какое-то волнение: там заново разыгрывалась ныне безобидная, а не-
когда кровавая сцена из древней, как мир, трагедии. Припав к земле, вы-
тянув морду, молча и бесшумно, словно призрак, собака, как будто забыв,
что она приручена человеком, выслеживала соблазнительную дичь - жеребен-
ка, которого Маб столь недавно произвела на свет. И кобыла, тоже во
власти первобытного инстинкта, вся дрожа от страха и тревоги, кружила
между своим детенышем и грозным хищником, во все времена нагонявшим ужас
на ее предков. Один раз она повернулась, чтобы лягнуть Волка, но больше
старалась ударить его передней ногой или наскакивала на него, прижав уши
и оскалив зубы, в надежде перегрызть ему хребет. А Волк, повесив уши и
еще больше припадая к земле, отползал прочь, но тут же, сделав круг,
подбирался к добыче с другой стороны, и кобыла опять начинала волно-
ваться. Наконец Харниш, по просьбе Дид, прикрикнул на собаку; услышав
низкий, угрожающий голос, она тотчас покорно отказалась от охоты и с ви-
новатым видом ушла за сарай.
шланг, обнаружил, что вода перестала течь. Он достал из мастерской моло-
ток и гаечный ключ и, вскинув на плечо кирку и заступ, вернулся к веран-
де.
зиму я боялся оползня. Видно, трубу завалило.
обогнув дом, начал спускаться по тропинке, которая вела на дно каньона.
колько тонн земли и раскрошенного камня. Но они двинулись с высоты пяти-
десяти футов, и трубопровод, не выдержав тяжести, разошелся на стыке.
Прежде чем приступить к работе, Харниш посмотрел вверх, на путь, проде-
ланный оползнем, посмотрел наметанным глазом рудокопа. И вдруг взгляд
его остановился, зрачки расширились.
вдоль, потом поперек. В этом месте, если не считать травы и сорняков, да
редких искривленных деревцев мансаниты, склон каньона был голый. Харниш
заметил признаки частого перемещения почвы, вызванного тем, что сильные
ливни смывали выветренную почву через край ущелья.
Харнише с новой силой ожил страстный охотник за золотом. Бросив ключ и
молоток, он с киркой и лопатой вскарабкался по оползню к тому месту, где
виднелся смутно очерченный, прикрытый землей выход коренной породы. Он
был едва заметен, но опыт Харниша подсказал ему, что скрывается под сло-
ем земли. Он принялся то здесь, то там пробивать киркой крошившийся ка-
мень и отваливать лопатой мешавшую ему землю. Несколько раз он брал по-
роду в руки и разглядывал ее. Попадались куски такие мягкие, что он лег-
ко разламывал их пальцами. Он поднялся выше футов на десять и опять за-
работал киркой и лопатой. И на этот раз, очистив кусок породы и присмот-
ревшись к нему, он вдруг выпрямился и судорожно перевел дыхание. Потом,
словно олень у водопоя, опасающийся врагов, он быстро глянул вокруг - не
видит ли его посторонний глаз. Посмеиваясь над собственной глупостью, он
снова принялся рассматривать кусок породы. Косой луч солнца упал на не-
го, и он весь засверкал крупицами чистого золота.
ниш, вгоняя кирку в податливую почву.
него так не пылали щеки, не горели глаза. Давняя страсть золотоиска-
тельства, которой он подчинялся столько лет своей жизни, опять овладела
им. Лихорадочное возбуждение усиливалось с каждой минутой. Он работал,
как одержимый, задыхаясь от усталости; пот ручьями стекал с его лица и
капал на землю. Он исследовал поверхность оползня от одного края до дру-
Афанасьев Роман
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Мичурин Артем
Шилова Юлия
Афанасьев Роман