готовностью отозвался Саша, стараясь бодрым тоном скрыть неловкость.
достанешь? Разве что в архивах Тайной канцелярии. -- Саша не без ехидства
рассмеялся.
начитанный народ. Все, что надо, читали, и свое мнение имеют. Не глупее вас,
молокососов.
дальний родственник. Я его и не видел никогда. Может, и читал он эти
тетради. Ведь могли же пашквили попасть в Смоленск?
Избавил бы от лишней работы...
болью. Господи, неужели опять начинается? Раньше он понятия не имел, что
такое головная боль... Словно ведро с водой на плечах держишь, и только
судорожно выпрямленная спина удерживает голову в равновесии и не дает боли
выплеснуться в позвонки и жилы.
хозяйской дочке, чтобы кофею принесла.
вертится, возвращается на уже прожитое. Словно одно огромное дело, а
подследственный -- сама Россия. Смоленское дело! Много народу тогда висело
на дыбе... И было за что. Заговорщиков обвиняли не только в поношении и
укоризне русской нации. Они посягали на жизнь самой государыни Анны
Иоанновны.
в сороковом году Федора Красного-Милашевича -- бывшего камер-пажа княгини
Мекленбургской Екатерины Ива-" новны. Милашевича арестовали за крупную
растрату и взятки, и ни"кто не ждал, что он вспомнит на допросе дело
семилетней давности.
Так ярко и щедро солнце светит только в марте. Красный-Милашевич сидел
против окна, щурился и, горбя плечи, прикрывал глаза рукой. Вопросы
выслушивал внимательно, согласно кивал головой, мол, все понял, все
расскажу, только слушайте.
смоленского губернатора. Он вспомнил его сам, вспомнил слезливо и злобно.
Распрямил вдруг плечи, подбоченился, опер локоть о стол. Когда-то холеная, а
теперь грязная, синюшная рука в оборках рваных кружев метнулась, словно
держал что-то в кулаке, да бросил вдруг в лицо следователю.
Вы все думаете, что он о пользе Елизаветы, дщери Петровой, радел? АН нет.
Ничего этого не было. И послания Черкасского к герцогу Голштинскому я не
возил.
"Режьте мне руку, но послание Черкасского ты возил".
Черкасский, да генерал Потемкин, да шляхта смоленская посадить на престол
малолетнего внука Петрова при регентстве отца его герцога Голштинского или
тетки Елизаветы Петровны, а государыню Анну Иоанновну с трона сместить. И
еще написано в ваших опросных листах, что послание с этими предложениями я,
Красный-Милашевич, должен был отвести в Киль, к герцогу. Все это вранье,
молодой человек, хотя в экстракте, мною составленном, я изложил дело именно
так.
был влюблен. Из всех фрейлин, украшавших когда-либо Летний дворец, из всех
этих потаскушек она одна сияла чистотой.
Милашевич опять засмеялся и утер слезы: -- Князь Черкасский в амурных делах
был скор. О похождениях этого мерзкого, подлого донжуана знали обе столицы.
Он был женат на прелестной женщине, но ему нужен был гарем, он не пропускал
ни одной юбки. Но отвернулась от него фортуна. Ссылка! Почетная ссылка --
губернатор... Но ведь всего лишь Смоленск, сударь! Расстался он с прелестной
фрейлиной, не буду здесь порочить ее чистое имя. "Бог мой, -- думал я, --
она моя! " Но скоро я узнал, что лукавый князь обольстил ее скабрезной
перепиской. Я должен был отомстить. Я еду в Смоленск... Что вы на меня так
смотрите? И писарь перо опустил. Пусть пишет! Я медленнее буду говорить.
Итак, я еду в Смоленск. А там ропщут, недовольны заведенными порядками и
поговаривают, мол, Петр Голштинский
но не в Киль... Вы меня понимаете? Я поехал в Гамбург к Алексею Петровичу
Бестужеву. Это был человек, который смог бы сжать пальцы на шее Черкасского.
И сжал! Зачем ему нужен был Черкасский? Да ни за чем... Бестужев в ту пору в
опале был, а каждому сладко раскрыть заговор. Бестужев сам повез меня в
Петербург. Мы меняли лошадей каждые три часа. Вечерами на постоялых дворах
Алексей Петрович перечитывал мое послание со слезами на глазах, с восторгом.
Все, хватит! Черкасского я оклеветал и -- баста.
выдумал все про клевету, боясь, что дотошные следователи сами вспомнят
старое дело, начнут розыск и найдут возможность отягчить и без того тяжелые
вины подследственного.
капель и большая сосулька, сорвавшись с карниза, брызнула снопом осколков, и
Лядащев подумал тогда с внезапной жалостью: "Это твоя последняя весна,
Милашевич... "
руками и, обжигаясь, стал пить кофе. Саша выжидающе молчал.
тебе может один человек -- князь Черкасский, -- сказал Лядащев, внимательно,
даже, как показалось Саше, испытующе в него всматриваясь. -- Он был
смоленским губернатором и стоял во главе заговора. Знаю, что был пытан, в
хомуте шерстяном висел, но никогда никого не выдал, ни одной фамилии не
назвал, и это спасло ему жизнь. Казнь заменили пожизненной ссылкой в Сибирь.
Год назад вернулся он в Петербург.
бумагу за подписью самого вице-канцлера.
наказаны, и делу конец.
с Лопухиными, и с Бестужевой. Казнь у Двенадцати коллегий состоялась, ты
знаешь, но дело не прекращено... нет.
от волнения, и боясь, что волнение это просочится наружу, он как можно
беспечнее сказал:
его местожительство? Отцовскую книгу у меня арестовали в вашей канцелярии...
то бишь, конфисковали...
Книга распухла, поистрепалась в чужих руках, обложка украсилась каплями
застывшего стеарина и чернильными разводами, но все страницы были целы.
местожительство государыни императрицы не указано, -- и вспомнил, что уже
говорил эти слова ретивому следователю. "По всем этим адресам будем обыски
делать и допросы снимать! "вопил тот. -- "Какие допросы? -- сказал тогда
Лядащев. -- В этой книге -- вся Россия, кроме государыни и великих князей".
вдруг задержал руку: -- Знаете что, Василий Федорович... Хотите я эту книгу
вам подарю?
только -- зачем вам нужен берейтор наш. Котов? Помните, разговор был?
Поганый человек-то. Почему он вас интересует?
канцелярии.
вдруг Лядащев, потрясая перед Сашиным лицом кулаком, но внезапно остыл,
подошел к окну.
собирается... А князь Че... ский -- это и есть смоленский губернатор, --
подумал Лядащев уверенно. -- Интересный узелок завязывается -- Зотов, Котов,
Черкасский... И всем этим Белов почему-то интересуется. Значит, пустим его
по следу... Господи, а мне-то это все зачем? О, богатая вдова подполковника
Рейгеля, я жажду твоих костлявых объятий... "