наконец, добрался до пряжки и спокойно вздохнул.
Они возвращались к себе, неожиданный вызов спутал им все карты.
- Нам ваших знаков хватит, - убеждал теоретиков Ипполит.
- Странно, как может знания хватить? - спросил Борис, когда они
ввалились к себе. Марат сходу к прибору, шеф в большое кожаное
кресло для раздумий. - И зачем нам гости, тем более, дамы?
- Им чисел не надо, у них и так все есть.
- Он, кажется, ненормальный, - задумчиво сказал Борис.
6
- Он, конечно, ненормальный, глаза какие... Придурок! - презрительно
сказала Альбина, вернувшись от Ипполита. Дело было незадолго до ее
отъезда. Дама вырядилась в голубое платье с огромным вырезом сзади,
спереди нечего было демонстрировать. Платье означало протест, но он
остался без внимания.
- Пора переходить на рыб, - убеждал ее Ипполит, - убийство
теплокровных может оттолкнуть высокий разум.
- Нас теперь некому защитить, Штейн удрал, хитрец!
7
- Штейн - ...! - Сказала Фаина, бросившись в кресло, яростно
стряхнув с ног тесные туфли, так, что они отлетели в угол. -
Разговоры разговорами, а если попытается - на одну сиську положу,
другой прихлопну!
Она не думала о науке, о пользе дела и прочих глупостях, но
Ипполитову систему не могла принять: все, что она умела, оказалось
не нужным.
Ипполит же пришел в восторг от восточной роскоши, вложил в глаз
упавший монокль, и, вызвав все того же Тимура, приказал:
- Эту без очереди - всегда!
За сто комнат от Фаины Марк уловил трепещущие в воздухе флюиды,
каких-то резвящихся юрких бесенят. В эти минуты он был обезоружен,
повержен, не знал, что делать, как быть, и, конечно, в таких случаях
в голову лезут самые простые решения, жизнь толкает нас в очередной
тупик. Он вспомнил все хорошее, а ничтожное и подлое просто-напросто
забыл, как и должен поступать мужчина, вступающий на проторенный
путь.
Он поднял трубку, набрал номер, и голос ответил ему. Она тоже была
одинока, неуверенна в будущем, а значит держалась за прошлое... И
все покатилось снова, хотя Марк сознавал, что разлагается, как
всякий искренний человек, вынужденный из-за своей слабости и
неопределенности крутиться среди давно пройденных лиц, пейзажей,
представлений, бездарно их повторять, без притока свежего воздуха и
новых впечатлений.
Ему было бы легче, будь он приучен к обычным человеческим делам:
болтать - ни о чем, просиживать штаны у чужих газовых плит - просто
так: гонять чаи, пересказывать сплетни, только бы придушить
внутренние голоса, которые когда-то несли ему спокойствие и свет, а
теперь одну сумятицу и неприятности. Помощники его, безликие фигуры,
давно разбежались - Ипполит платил втрое больше, к нему валили
толпами. Марк, оставшись один, испытал облегчение. Он и в лучшие-то
времена никому не доверял - из-за своей дотошности, а также
окружающей распущенности и небрежности, а теперь и подавно ему никто
не был нужен. Он равнодушно включал и выключал приборы, разливал
растворы по пробиркам с помощью автоматических пипеток, вовсе
лишивших его связей с наилучшими минутами студенческих лет. Нет, он
что-то микроскопическое еще делал, выяснял кое-какие детальки, но не
радовался этому. "Какие-то вещества... При чем тут я?" - он теперь
говорил.
- Вы слишком горды, - смеялся Штейн, - понемногу, понемногу Москва
строилась.
"Нет, это не Штейн... Тогда не так было!" Что раньше, что потом - с
этим у него стало вовсе туго. Он то и дело говорил себе - "надо
хлеба прикупить, Аркадий не может без хлеба..." и потом уж
вспоминал, что сам положил бледного молчаливого Аркадия в ящик,
забил гвоздями и опустил туда, где черно, сыро и холодно. Старик всю
жизнь мечтал о тепле, и надо же...
2
- Что ты думаешь о душе? - он как-то спросил у Фаины.
Они снова встречались, без особой радости, но с великой страстью,
будто наверстывали упущенное время. А сколько было упущено, или
пропущено - месяцев? лет? - спроси его, он бы задумался. Теперь их
объединила общая тревога - что будет с жизнью? Под этим вопросом
каждый понимал свое.
- Душа... странный вопрос... - она нахмурилась в темноте. Он
чувствовал, что нахмурилась. Начал остро чувствовать то, что раньше
не замечал - оттенки цветов, вкус воздуха, запахи травы и воды. Он
становился все более открыт и уязвим - потерял уютную щель в
пространстве, где мог чувствовать себя в безопасности, имел друга,
радовался беседе, простой еде... Аркадий создал все это для двоих,
одолев на время свои страхи. Но каким хрупким оказалось их
убежище!..
Теперь перед ним пыльный голый линолеум, пустой стол, лампа,
светившая не туда, куда нужно, грязная плита, чай - не тот, и все
постыло.
- На черта я возился с вами, - сказал бы насмешливо и горько
Аркадий, - надо было бросить в воду, и плывите.
Нет, он был бы глубоко тронут привязанностью юноши. "Теперь малец
становится взрослым, должен понять, что хочет..."
- Надо решиться... что-то сделать... выяснить... Пойти к Ипполиту,
поставить все недостающие точки... - Но вспоминал убогие фокусы и
медлил. Притаился в своих комнатушках, копался, доделывал - чего-то
ждал.
Может, это вам знакомо, жизнь, что называется, течет и течет.
Встретишь старого приятеля, когда-то вместе штурмовали Эвересты:
- Ну, что, брат?..
А он тебе:
- Да так, брат, ничто, живу себе, как все.
И усики у него какие-то крысиные, и весь подобен таракану - гладок,
суетлив, подчеркнуто вежлив, причесан до последнего волоска...
Оставшись наедине с зеркалом, глянешь - все то же.
3
Усилиями Глеба здание постоянно перемещалось по местности; здесь
ничего не ремонтировали, а все стремились дальше, выше -
пристраивали корпуса и этажи... при этом нижние, чудовищно тяжелые и
прочные, уходили все глубже в вязкий грунт. Недаром сплетничали -
негодная ракета... Не стало Глеба, все внимание нового начальства на
двор, замкнутый этажами, на ограду, а здание быстро приходило в
упадок - обнажались прорехи, рушились временные стены, нарушался уют
тупичков... Уже никто не выходил в коридор послушать ветер,
полюбоваться качающимся на сквозняке фонарем, напитаться, как
говорил местный поэт, впечатлениями, чтобы вернуться в лабораторию
освобожденным от лирики разумным чудотворцем, извлекающим истину из
живых тканей, превращенных в мутноватые растворы.
- Вы все ругаете наши уголки и тупички, - когда-то заметил Аркадий,
- а напрасно, в другом бы месте мне давно хана. Пенсию в зубы, это
уж коне-е-чно - и поселили бы в прямых углах, ни закоулков тебе, ни
извилин, ни стащить, ни построить тайком. А я выхватывал из огня,
тащил, терпя ругань и насмешки... и в овраге копался, зато свою
лабораторию имею.
4
Теперь он стал заботиться о своем жилье - даже по-новому расставил
мебель, на которую раньше внимания не обращал. Малюсенький столик с
резными тонкими ножками, напоминающий косулю, придвинул к окну, за
ним пристроил кресло, что досталось от Аркадия, и теперь сидел в
углу, окруженный стенами, и смотрел сквозь щель между занавесками на
березу с ослепительно желтыми листьями.
- Слушай, выйди, спустись со своих высот к людям, - говорила ему
Фаина.
Он иногда заставлял себя, выходил, слушал, говорил глупости, смеялся
и смешил других, и уходил еще более опустошенным. Люди были такими
же, как он, не лучше и не хуже, и оправдывали его бездействие,
неумелость, страх перед жизнью... Оказывается, прекрасно можно вот
так жить: обсасывать сплетни и слухи да талдычить о "высоком" - все
одно и то же, по предисловиям к мудрым книгам, которые остались не
прочтенными и считать, что просто мудрец! "Нет, должен быть какой-то
план, верный путь, он выведет меня из тупика! Только бы узнать его,
а тогда уж действовать, действовать..."
- Ты бы хоть что-нибудь делал... - говорила ему Фаина.
- Я должен узнать свое направление...
- О-о, вы делаете успехи, - усмехнулся бы Аркадий. - Решили
подумать. И что бы вы хотели сделать, интересно знать?
- Я бы хотел... выразить...
- Немного вы сказали.
- Странно, - пожал бы плечами Штейн, если б вмешался в беседу, -
я-то думал, вам хочется понять.
Шломо Вульф
Суворов Виктор
Жюль Верн
Березин Федор
Доценко Виктор
Махров Алексей