который, несмотря на маленькую скрипочку в руках - он ведь играл в
продолжение всего танца, - к концу каждой фигуры выскакивал на лестничную
площадку; Билльсметти же младший, когда остальные танцоры уже окончательно
выдохлись, исполнил матросский танец, надев тарелку на голову, а в руку взяв
трость, что вызвало беспредельный восторг всего общества, после чего синьор
Билльсметти, заметив, что вовсе незачем им расходиться, когда им всем так
хорошо вместе, настоял на том, чтобы гости остались к ужину, и предложил
послать Билльсметти-младш·го за пивом и вином. Но тут два джентльмена в
самых энергичных выражениях заявили, что "пусть их повесят, если они
потерпят это", и чуть не подрались между собой за право оплатить угощение;
тогда вмешался мистер Огастес Купер, попросив джентльменов любезно уступить
эту честь ему. Джентльмены эту честь любезно уступили, и Билльсметти-младший
принес пиво в жестяном ведерке, а ром - в большом кувшине. Пировали
напропалую. Мисс Билльсметти тихонько, под столом, пожала руку мистеру
Огастесу Куперу; от мистера Огастеса Купера последовало ответное пожатие.
Когда же он прибыл домой, было уже без малого шесть часов утра, и приказчику
пришлось употребить силу, чтобы уложить его в постель, причем он
неоднократно и безудержно порывался почтенную свою родительницу выкинуть из
окошка второго этажа, а приказчика задушить его же собственным шейным
платком.
заплачено семь шиллингов шесть пенсов, уже изрядно пообносились, когда,
наконец, наступил долгожданный день костюмированного бала, на котором
впервые в текущем сезоне должны были сойтись все семьдесят пять учеников и
за свои четыре шиллинга и шесть пенсов насладиться ярким освещением и
музыкой. Мистер Огастес Купер нарочно, в честь торжества, заказал себе новый
фрак за два фунта десять шиллингов у портного в Тарнстайле*. Это был его
первый выход в свет, и тут же, вслед за великолепным сицилианским па-де-шаль
в исполнении четырнадцати девиц, одетых в национальные костюмы, он должен
был открывать кадриль в паре с самой мисс Билльсметти, с которой он, с тех
пор как познакомился, успел уже сойтись на короткую ногу. Словом, настоящий
бал! Все было продумано до мельчайших частностей. Мальчик - тот, что шагал
меж двух щитов, - стоял у входной двери, принимая цилиндры и шляпки. В
задней комнатке стояла складная кровать, на которой мисс Билльсметти
заваривала кофе и чай для тех кавалеров, которые пожелали бы - за
дополнительную плату - вкусить какой-либо из этих напитков, а также для тех
дам, которых эти кавалеры пожелали бы угостить; тут же можно было получить
глинтвейн и лимонад - восемнадцать пенсов стакан. И, наконец, по уговору с
хозяином пивной, что за углом, один из его слуг обносил гостей пивом.
Словом, устроители вечера не ударили лицом в грязь. Зато и общество
собралось самое, можно сказать, блистательное. Одни дамы чего стоили! А их
шелковые розовые чулки! А искусственные цветы! А карет-то, карет! Не
успевала одна карета привезти двух-трех дам, как тут же подъезжала другая, и
из нее выходили еще две дамы. И все они были знакомы - не только между
собой, но еще и с большей частью кавалеров, что создавало атмосферу приятной
развязности и оживления. Синьор Билльсметти, во фраке с узкими в обтяжку
панталонами и огромным голубым бантом в петлице, представил кавалеров тем
дамам, с которыми они еще не были знакомы. Дамы болтали без умолку и
смеялись так, что сердце радовалось.
еще не видывал! Что тут творилось! Все было вихрь. Юбки гремели, мелькали
веера, дамы путались в гирляндах искусственных цветов, кавалеры их
вызволяли... Что же до мистера Купера, то он с честью справился со своей
ролью в кадрили. Правда, время от времени он как бы отлучался от своей дамы,
и в таких случаях оказывался пятым в другой четверке, где и отплясывал с
похвальным усердием, либо его заносило совсем уже бог знает куда, и он
скользил в одиночку по паркету, без видимой цели. В общем же, его все-таки
удавалось так направить, что к концу фигуры он оказывался на своем месте. Во
всяком случае, после кадрили дамы и кавалеры обступили его толпой и осыпали
комплиментами, уверяя, что им никогда не доводилось наблюдать столь
блистательных успехов у новичка. Огастес Купер, чрезвычайно довольный собой,
а заодно и обществом, "поставил" изрядное количество виски с содовой,
глинтвейна и всевозможных смесей, потчуя ими десятка два-три особенно
близких своих друзей, которых он обрел в избранном кругу, состоящим из
семидесяти пяти учащихся.
причине, а только случилось так, что мистер Огастес Купер отнюдь не
отклонял, а скорее даже поощрял лестные знаки внимания, оказываемые ему
некоей девицей, одетой в коричневое кисейное платье поверх миткалевого чехла
и на которую он, видимо, произвел сильное впечатление с самого начала. Между
тем как Огастес Купер благосклонно принимал ухаживания девицы, мисс
Билльсметти мало-помалу начала проявлять признаки досады и ревности,
выразившиеся, наконец, в том, что она назвала девицу в коричневой кисее
"тварью", на что девица в коричневой кисее незамедлительно отвечала
репликой, в которой заключался, намек на четыре шиллинга и шесть пенсов,
составлявшие квартальную плату за уроки; мистер Огастес Купер, будучи в
состоянии духа несколько растерянном, намек этот полностью поддержал, что
побудило столь вероломно отвергнутую им мисс Билльсметти издать
пронзительный вопль со скоростью четырнадцати взвизгов в минуту. Затем,
после неудавшейся попытки выцарапать глаза сперва девице в коричневой кисее,
а затем и самому Огастесу Куперу, мисс Билльсметти принялась истошным
голосом взывать к остальным семидесяти трем учащимся, чтобы они ее
немедленно снабдили щавелевой кислотой для ее личных нужд; и так как ее
просьба была оставлена без внимания, она со свежими силами бросилась на
мистера Купера. Тут ей разрезали шнуровку корсета и уложили ее в постель.
Мистер Огастес Купер, не отличавшийся чрезмерной сообразительностью, не
знал, что и думать, пока синьор Билльсметти не разъяснил настоящего
положения вещей, объявив своим ученикам, что после неоднократных и
убедительнейших обещаний жениться на его дочери мистер Огастес Купер самым
подлым образом ее бросил. Сообщение это вызвало живейшее негодование
учеников, и наиболее рыцарски настроенные из них подступили к мистеру
Огастесу Куперу и стали настойчиво спрашивать его, "не дать ли ему как
следует", в ответ на каковые расспросы он решил благоразумно и не мешкая
ретироваться. Кончилось же тем, что наутро адвокат прислал мистеру Огастесу
Куперу извещение, а через неделю вчинил ему иск. Прогулявшись дважды к
берегам Серпентайна, куда он шел всякий раз с непреклонным намерением
утопиться и откуда тем не менее возвращался всякий раз целым и невредимым,
мистер Огастес Купер решил открыться во воем своей матушке. Та уладила дело
с помощью двадцати фунтов, которые ей пришлось изъять из торгового оборота.
Таким образом, сумма, выплаченная синьору Билльсметти, составила двадцать
фунтов четыре шиллинга шесть пенсов - не считая угощения и бальных туфель.
Сам же мистер Огастес Купер вернулся под материнское крылышко, где и
пребывает по сей день. Утеряв всякий вкус к светской жизни, он стал
совершенным уже домоседом. Так что можно быть спокойным, что он никогда не
прочтет этот рассказ о своем приключении.
как будто исключительной принадлежностью нашей столицы. В Лондоне они
попадаются на каждом шагу, повседневно, зато больше нигде вы их не
встретите. Культура чисто местная, они составляют вместе с дымом, с унылым
кирпичем и известкой неотъемлемую часть лондонского пейзажа. Мы могли бы
привести множестве примеров в подтверждение нашей мысли, но в настоящем
очерке намерены рассмотреть лишь одну разновидность данной категории - ту
самую, которую охватывает выразительный и меткий термин: благородный
оборванец.
публики за пределами Лондона не меньше, чем в нем самом. Но сочетание обоих
этих признаков благородства и оборванности - явление исключительно местное,
такое же, как, скажем, статуя на Чаринг-Кросс* или колодец у Олдгет. Заметим
мимоходом, что наименование благородного оборванца применимо к одним лишь
мужчинам. Женщина, как бы бедна она ни была, всегда сохраняет опрятный и
благопристойный облик - в противном случае она уже становится просто
неряхой. Очень же бедный мужчина, из тех, кто, как говорится, видел лучшие
дни, представляет собой причудливую смесь неряшество с потугами на какое-то
сильно подержанное, правда, но все же щегольство.
статью. Вот, например, лениво плетется по Друри-лейн или, засунув руки в
карманы серых штанов, очень широких книзу, щедро усеянных сальными пятнами и
снабженных к тому же кантом, стоит, прислонившись к фонарю где-нибудь в
Лонг-Эйкр, человек, одетый в бывший когда-то коричневым сюртук со светлыми
пуговицами и в цилиндре с сильно загнутыми полями, нахлобученном на левый
глаз. Не жалейте его: это не благородный оборванец. Завсегдатай
какого-нибудь четырехразрядного трактира, где по вечерам устраиваются
концерты, и кулис какого-нибудь захудалого театра, он питает врожденную
антипатию к какому бы то ни было труду и коротко знаком кое с кем из
статистов крупных театров. Но если вы встретите где-нибудь в переулочке
человека в возрасте сорока или пятидесяти лет, семенящего по тротуару и
жмущегося к стенам домов, одетого в старый, изношенный и порыжелый сюртук,
который от бессрочной службы лоснится так, словно его воском натерли, и в
панталоны, подхваченные тугими штрипками - отчасти из щегольства, отчасти же
для того, чтобы стоптанные башмаки его не сваливались с ног; если вы к тому
же заметите, что пожелтевший его шейный платок заколот с особенной
тщательностью, чтобы не видно было лохмотьев под ним, и что на руках его
болтаются остатки касторовых перчаток, - знайте: перед вами благородный
оборванец. Один взгляд на его удрученное лицо, на всю эту робкую фигуру, от
Лукьяненко Сергей
Володихин Дмитрий
Гуль Роман Борисович
Орлов Алекс
Белов Вольф
Ильин Андрей