Чтение 63–й страницы книги ~Тени в раю~

хотя и довольно приятное опьянение и передо мной то тут, то там мелькали
коричневые и золотые вспышки.

На следующее утро я не имел ни малейшего представления ни о том, где
бродил ночью, ни о том, как попал к себе в комнату. Скотт попытался
напомнить мне, что произошло.

- Вы продали два рисунка, которые здесь висели, Роберт, - сказал он. -
Они были ваши?

Я оглянулся. Голова у меня гудела. Рисунки Дега отсутствовали.

- Кому я их продал? - спросил я.

- По-моему, Холту. Режиссеру, у которого снимается Танненбаум.

- Холту? Понятия не имею. Боже мой, ну и напился же я.

- Мы все перебрали. Вечеринка была чудесная. И вы Роберт, были просто
великолепны.

Я посмотрел на него подозрительно.

- Вел себя как последний болван?

- Нет, по-дурацки вел себя только Джими. Как всегда, плакал пьяными
слезами. Вы были на высоте. Одного только не знаю: когда вы продавали
рисунки, вы уже были под мухой? По виду ничего нельзя было сказать.

- Наверное, под мухой. Я ровно ничего не помню.

- И о чеке тоже не помните?

- О каком чеке?

- Но Холт же сразу дал вам чек.

Я поднялся и начал шарить у себя в карманах. Действительно там лежал
сложенный в несколько раз чек. Я долго смотрел на него. [310]

- Холт прямо зашелся, - сказал Скотт. - Вы рассуждали об искусстве как
Бог. Он сразу же и забрал рисунки, в такой он пришел восторг.

Я поднес чек к свету. Потом засмеялся. Я продал рисунки на пятьсот
долларов дороже, чем оценил их Силверс.

- Ну и ну, - сказал я, обращаясь к Скотту. - Я отдал рисунки слишком
дешево.

- Правда? Вот скверная история! Не думаю, чтобы Холт согласился их
вернуть.

- Ничего, - сказал я, - сам виноват.

- Для вас это очень неприятно?

- Не очень. Поделом мне. А рисунки Пикассо я тоже продал?

- Что?

- Два других рисунка?

- Это я уж не знаю. Как вы относитесь к тому, чтобы залезть в бассейн?
Самое лучшее средство против похмелья.

- У меня нет плавок.

Скотт притащил из своей комнаты четыре пары плавок.

- Выбирайте. Будете завтракать или уже прямо обедать? Сейчас час дня.

Я встал. Когда я вышел в сад, моим глазам представилась мирная картина.
Вода сверкала, несколько девушек плавали в бассейне, хорошо одетые мужчины
сидели в креслах, читали газеты, потягивали апельсиновый сок или виски и
лениво переговаривались. Я узнал седого человека, у которого мы были
накануне вечером. Он кивнул мне. Три других господина, которых я не узнал,
также кивнули мне. У меня вдруг появилась целая куча респектабельных друзей,
которых я даже не знал. Алкоголь оказался куда более верным средством
сближения, нежели интеллект; все проблемы вдруг куда-то исчезли, и небо было
безоблачно; поистине этот клочок земли вдали от сложностей и бурь окутанной
мглой Европы был сущим раем. Впрочем, только на первый взгляд. То была
иллюзия. Не сомневаюсь, что и здесь хозяевами положения были не бабочки, а
змеи. [311]

Но даже эта иллюзия казалась невероятной; я чувствовал себя так, словно
меня перенесли на остров Таити в благословенные моря южных широт, где мне не
оставалось ничего иного, как забыть прошлое, мое убийственное второе "я",
забыть весь горький опыт и всю грязь прошедших лет и вернуться к жизни,
чистой и первозданной.

Быть может, думал я, прыгая в голубовато-зеленую воду бассейна, быть
может, на этот раз я действительно избавлюсь от прошлого и начну все
сначала, отброшу все планы мщения, которые давят на меня, как солдатский
ранец, набитый свинцом.

Гнев Силверса мгновенно улетучился, как только я вручил ему чек. Это не
помешало ему, однако, сказать:

- Надо было запросить на тысячу долларов больше.

- Я и так уже запросил на пятьсот долларов больше, чем вы велели. Если
желаете, могу вернуть чек и опять принести вам рисунки.

- Это не в моих правилах. Раз продано, значит, продано. Даже себе в
убыток.

Силверс сидел, развалившись, на светло-голубом кожаном диване у окна;
внизу, под окном его номера, также был плавательный бассейн.

- У меня есть желающие и на рисунки Пикассо, - сказал я. - Но, думается,
будет лучше, если вы продадите их сами. Не хочу делать вас банкротом из-за
того, что я неправильно манипулирую ценами, которые вы назначаете.

Силверс вдруг улыбнулся.

- Милый Росс, у вас нет чувства юмора. Продавайте себе на здоровье.
Неужели вы не понимаете, что во мне говорит профессиональная зависть? Вы уже
здесь кое-что продали, а я ровным счетом ничего.

Я оглядел его. Он был одет даже более по-голливудски, чем Танненбаум, а
это что-нибудь да значило! Спортивный пиджак Силверса был, разумеется,
английский, в то время как Танненбаум носил готовые американские вещи. Но
ботинки у Силверса были чересчур уж желтые, а его шелковый шейный платок
слишком уж большой и к тому же слепяще-красный - цвета киновари. [312]

Я понимал, к чему клонился разговор: Силверс не хотел платить мне
комиссионных. Да я и не ждал комиссионных. А потому не удивился, когда он
сказал, чтобы я поскорее представил ему счет за вечеринку с коктейлями.

После обеда за мной явился Танненбаум.

- Вы обещали Холту приехать сегодня на студию, - сказал он.

- Разве? - удивился я. - Что я там еще наболтал?

- Вы были в ударе. И продали Холту два рисунка. А сегодня хотели
посоветовать, в какие рамы их вставить.

- Они же были в рамах!

- Вы сказали, что это дешевые стандартные рамы. А ему надо купить
старинные рамы восемнадцатого века, тогда ценность рисунков возрастет втрое.
Поехали со мной. Посмотрите хоть раз, как выглядит студия.

- Хорошо.

В голове у меня по-прежнему был полный сумбур. Без долгих разговоров я
последовал за Танненбаумом. У него оказался старый "шевроле".

- Где вы научились водить машину? - спросил я.

- В Калифорнии. Здесь машина необходима. Слишком большие расстояния.
Можно купить машину за несколько долларов.

- Вы хотите сказать: за несколько сот долларов? Танненбаум кивнул. Мы
проехали через ворота в ограде, напоминавшей надолбы; ворота охраняли
полицейские.

- Здесь тюрьма? - спросил я, когда машину остановили.

- Какая чушь! Это полиция киностудии. Она следит за тем, чтобы студию не
наводняли толпы зевак и неудачников, которые хотят попытать счастья в кино.

Сперва мы миновали поселок золотоискателей. Потом проехали по улице, где
было полно салунов, как на Диком Западе; за ними одиноко стоял танцзал. Вся
эта бутафория под открытым небом производила странное впечатление.
Большинство декораций состояло из одних фасадов, за которыми ничего не было,
поэтому ка[313] залось, будто здесь только что прошла война и дома разбиты и
разбомблены с невиданной аккуратностью и методичностью.

- Декорации для натурных съемок, - объяснил Танненбаум. - Здесь
выстреливают сотни ковбойских фильмов и вестернов с почти одинаковыми
сюжетами. Иногда даже не меняют актеров. Но публика ничего не замечает.

Мы остановились у гигантского павильона. На стенах его в разных местах
было выведено черной краской: "Павильон •5". Над дверью горела красная
лампочка.

- Придется минутку обождать, - сказал Танненбаум. - Сейчас как раз идет
съемка. Как вам здесь нравится?

- Очень нравится, - сказал я. - Немного напоминает цирк и цыганский
табор.

Перед павильоном •4 стояло несколько ковбоев и кучка людей в старинных
одеждах: дамы в платьях до пят, бородатые пуритане в широкополых шляпах и в
сюртуках. Почти все они были загримированы, что при свете солнца казалось
особенно странным. Я увидел также лошадей и шерифа, который пил кока-колу.

Красная лампочка над павильоном •5 потухла, и мы вошли внутрь. После
яркого света я в первое мгновение не мог ничего различить. И вдруг окаменел.
Человек двадцать эсэсовцев двигались прямо на меня. Я тотчас круто
повернулся и приготовился бежать, но налетел на Танненбаума, который шел
сзади.

- Кино, - сказал он. - Почти как в жизни. Не правда ли?

- Что?

- Я говорю, здорово у них это получается.

- Да, - с трудом выдавил я из себя и секунду колебался, не дать ли ему по
физиономии.

Над головами эсэсовцев на заднем плане я увидел сторожевую вышку, а перед
ней ряды колючей проволоки. Я заметил, что дышу очень громко, с присвистом.

- Что случилось? - спросил Танненбаум. - Вы испугались? Но вы же знали,
что я играю в антифашистском фильме. [314]

Я кивнул, стараясь взять себя в руки.

- Забыл, - сказал я. - После вчерашнего вечера. Голова у меня все еще
трещит. Тут забудешь все на свете.

- Ну, конечно, конечно! Мне бы следовало вам напомнить.

- Зачем? Мы ведь в Калифорнии, - сказал я все еще нетвердым голосом. - Я
растерялся только в первую секунду.

- Ясно, ясно. И со мной бы это произошло. В первый раз со мной так и
случилось. Но потом я, конечно, привык.