шахматистом. Он меня переоценивал: я играл в русские шашки. Настоящим
шахматистом оказался Крутованов, он всегда считал на много ходов вперед...
Тише, Хваткин! Не гони, почти приехали, скоро дом Актинии. Он здесь живет.
Он живет здесь и при мне. Мы друзья и невидимые миру соавторы. Цезарь
Соленый -- негр еврейской национальности. Литературный негр. А я -- красный
плантатор, белый господин. Мне заказывают музыку, я объясняю Актинии, что
нужно. Он пишет. Я подписываю и издаю. Деньги пополам. Плюс -- масса мелких
льгот, возникающих для него от дружбы со мной. Мы оба довольны. Мы друзья.
Вместе работаем, вместе отдыхаем. Почти забылось даже, что он мой старый
законсервированный агент. Да и поручениями я его обременяю редко. А если
случается, то они, поручения эти, совсем несложные, нетрудные, по-своему
даже приятные. И выгодные. Он дружит с иностранцами. С самыми разными
иностранцами: фирмачами, журналистами, переводчиками, мелкими дипломатами. И
всех-то трудов его -- разговаривать с ними. Не выведывать, не выспрашивать,
упаси Боже! Просто разговаривать. И пробалтываться время от времени Большое
это дело -- вовремя проболтаться кое о чем. Актиния, маленький, никому не
ведомый стукачок, затруханный сексотик, -- == один из распределительных
клапанов в очень длинном и извилистом канале, по которому наш народ получает
абсолютно надежную, совершенно достоверную информацию, именуемую лклевета
из-за бугра". Достаточно часто бывает, что Контора хочет сообщить славному
нашему населению какую-то весть: ненадежно-лживую, соблазнительно-манкую,
официально-зыбкую. Во всем мире для этого существуют газеты. Но у нас же
народ особый, ни на кого не похожий. Пропечатай в газете -- не прочтут.
Трудный народ, тяжелые люди. Приходится ухищряться. Перед Актинией ставится
задача, и в течение одного-двух дней он пробалтывается шведскому атташе,
испанскому посольскому секретаришке, бразильскому стрингеру, французскому
лфирмачу", американскому профессору-слависту о важной новости. Его личный
друг, ответственный работник ЦК и, несмотря на это, очень порядочный и очень
интеллигентный человек, вы уж поверьте мне, там такие тоже есть, особенно из
нового, молодого поколения; так вот, этот самый друг-партфункционер под
большим секретом сообщил, что сокращение еврейской эмиграции происходит
из-за болезненной реакции правых ортодоксальных партийных руководителей на
нежелание еврейских эмигрантов ехать к себе, в Землю Обетованную, а
драпающих из Вены по всему свету. Если бы, мол, с Западом было достигнуто
соглашение о том, чтобы всех пархачей гнать прямо из Москвы этапом на их
историческую родину, тогда бы, мол, все стало тип-топ. Подавляющее
большинство всей этой иноземной шелупони -- душевных поверенных Актинии -- и
думать не думают ни о евреях, ни о диссидентах, ни о Конторе, ни об
эмиграции. Они озабочены сделать в Москве свои делишки, набить в мошну
побольше зеленых и отвалить отсюда навсегда, как из пропащей колонии. Но
кто-то один всегда поделится со знакомым журналистом из корпуса инкоров. Тот
мигом телетайпит к себе сообщение: л... из неофициальных источников,
вызывающих доверие... " Назавтра оно выходит в газете, а еще через день эту
чепуху уже передает лГолос Америки" в обзоре лАмериканская печать о
Советском Союзе". Вот и порядок! Нас ведь интересуют только те два-три
миллиона закамуристых обормотов, которые еженощно, как подпольщики, выходят
в эфир: услышать из-за бугра родной клеветнический голос, смакующий
некоторые наши трудности и еще не изжитые отдельные недостатки. Эти
несчастные радиослухачи, недовольные почемуто правдивой и прогрессивной
информацией советской печати, не обращают внимания на то, что западные
передачи -- это оживленный разговор глухого с немыми. И немые, услышав
рассказ глухого, который он прочел по шпаргалке Актинии, с воодушевлением
начинают пересказывать друг другу лСлышали? Это ведь лГолос" передал! Это
Би-би-си сказало! Они-то уж знают! Они-то врать не станут!.. " Конечно, не
стануг. Они ребята честные. У них врать стыдным счтается. А у нас это не
стыдно. И никогда не было стыдным. Тысячу лет врем обвыкли, полюбилось. Врем
всегда, везде, всем. Себе, другим, друг другу. Наше всегдашнее вранье --
проекция иной, непрожитой нами жизни. Стой, вот, кажется, и прибыли.
Неведомый город. Вообще-то считается, что это Москва, а на самом деле тоже
вранье. Странный город, в котором, кроме Актинии, никто не живет. Невиданные
адреса: площадь Хо Ши Мина, проспект 60-летия Октябрьской революции, улица
Саляма Адиля, проезд Витторио Кодовилья. Ни один москвич не ответит, где
находится этот некрополь, никто не знает, кем он населен. Наверное, здесь
живут одни Актинии. И мой Актиния. Который радостно щерился в дверях,
ручками жирными взмахивал, в дом гостеприимно приглашал: -- Какие люди нас
почтили! Кого я вижу! -- И внутрь квартиры орал: -- Нет, вы только гляньте,
кто к нам приехал! -- И вопил, и пел по-цыгански: -- Павел Хваткин к нам
приехал, наш Пашуня дорогой!.. Полумрак в комнатах, полно людишек,
алкогольно-табачный смрад, народ на кучки разбился, все врут что-то
корыстное, идет тусовка полным ходом. Наглый гостевой дизайн: всякой твари
по паре, и все пары нечистые. Архимандрит отец Александр и хлыщеватый
директор продовольственного магазина; знаменитый валютчик Фима Какашка и
нераскаявшийся постукивающий диссидент; широко известный нелегал,
популярнейший в Москве шпионский резидент Ликтор Вуи и кавказский красавец
артист в курчавом парике, похожем на маньчжурскую папаху. Икебана из мудаков
и жуликов. Девчушки-блядушки, изображающие молодых актрис и начинающих
поэтесс, танцуют с иностранцами, ритмично трясут под скупыми платьишками
тугими марокасами, жмут истово вялую зарубежную плоть наливным выменьком. А
те, апатичное мудачье, озираются по сторонам, щурятся довольные -- о-о,
бьютифул! О-о, вери гуд! О, мы совсем не так представляли себе неофициальную
жизнь России... Конечно, дорогие друзья, вы все неправильно представляли! У
нас здесь красиво и весело! И живем мы открыто, с распахнутой душой! И телки
наши сисястые -- считай, почти задаром! И где в вашем убогом мире
электронно-синтетического ширпотреба увидишь столько настоящего
антиквариата, подлинной нашей русско-народной старины! Глянь кругом: и
гжельская посуда, и жостовские подносы, и палехские доски, и хохломские
цветные деревяшки, и мелкая чугунная каслинская пластика, и ростовская
финифть, и валдайский колокольчик вызванивает старинной вязью лкого люблю,
того дарю", и фарфор кузнецовский да корниловский, и яйцо Фабержс,
оторванное у него в Пасху, золотом- эмалью дымится... Полный шандец,
абсолютный вандерфул! Красивая жизнь у нашего народа, сытая и радостная,
можно сказать. И мне навстречу всплыла откуда-то из квартирных глубин
распухшей утопленницей Тамара Кувалда -- возлюбленная супруга Актинии,
нежнолюбимая, родненькая, почти единоутробная. А шлюхи его не в счет, шлюхи
-- вместилище избыточной энергии бушующей предстательной железы. В семье
главное -- род- ство душ, и оно у них полное, на грани взаимовоплощения. Я
обожаю слушать ее леденящие душу рассказы о совместном счастье с Актинией.
-- Павлик, родной, почему ты один? А где Мариночка? Мы дружим нашими
сумасшедшими домами. Мне захотелось сказать ей пару теплых, но вдруг
почувствовал, что корень языка тонет в подступившей рвоте. Вздохнул
судорожно, икнул, сказал ей сурово: лЯ не Павлик, я кит-блювал", отпихнул ее
и рванулся в сортир, и, опережая меня, прямо с дверей ударила в голубой
унитаз плотная струя блевотины, и долго еще я, как потухший Везувий, бурлил
лавой непрогоревшей выпивки и непереваренной закуски над бирюзовыми водами
озера Титикака. Потом рыготина иссякла, унеся из меня килограмма четыре
дефицитных недоиспользованных продуктов и дорогостоящей выпивки, а также
большую часть желудка, тонкого кишечника и -- серозную фасолину. В груди
стало спокойно и просторно. И на душе полегче. Не веря себе, я стоял в
сортире, прислушиваясь к своему ливеру, боясь поверить, что Верхний Командир
снова дал увольнительную. Ощущение простора в груди, нестесненности вздоха
было так прекрасно, что я не хотел шевелиться, мысль покинуть сортир была
мне отвратительна, я решил здесь поселиться навсегда. А что? Чем плохо?
Замечательный сортир, зеркало жизни миленьких советских парвенюшек: цветной
кафель, идиллически голубая ваза пипикаки, на полочке -- том Достоевского и
аптечная бандеролька лСенейды". Пароль всех наших хомо новус -- в сортире
лБесы" и патентованный индийский дристос. Безобразие какое! В стране
продуктов не хватает, а они без слабительного просраться не могут! Хлопнул в
гневе дверью, покинул с возмущением сортир, поскольку догадался, что
примирить меня с этим уродливым не- совершенным миром может сейчас только
крепкая выпивка. А в коридоре меня дожидалась Кувалда с взволнованным лицом,
на котором виднелись следы былой красоты. Я ее трахал лет двадцать назад, и
тогда на ее лице были заметны следы недавней былой красоты. Она, наверное,
прямо родилась со следами былой красоты. Теперь у нес вместо былой красоты
климакс: шум ее приливов гудел у меня в ушах, океанская волна гормонов несла
похотливое тело Кувалды мне навстречу. -- Подруга! -- заорал я. -- В
задницу! Ни слова! Летом поговорим! Срочно надо выпить!.. -- и умчался,
обескуражив верную подругу моего лучшего друга, бывшую свою любимую девушку
со следами былой красоты. Не сердись, Кувалда, я себя так плохо чувствую и
времени у меня осталось так мало, что его просто не может хватить на
разговоры со всеми бывшими любимыми девушками, незабываемыми спутницами. Она
слабо вякнула вслед: -- Там американские корреспонденты пришли, я тебя
хотела представить... На столе было полно прекрасной трофейной выпивки.
Актиния мастер вынимать из этих отвратительных зарубежных скаред подарки.
Виски, джин, кампари, тоник, баночное пиво -- тут было над чем потрудиться,
и я, не теряя ни секунды, сразу же, как кашалот, заглотал два больших
стакана джина со швепсом. И вместе с дыханием открылся слух; до этого они
суетились передо мной, махали лапками и ножками сучили, будто в немом кино.
А сейчас пришел звук. Отец Александр рассказывал озабоченно, что знакомый
ему иерей изучил карате и перед Масленицей изувечил нескольких
комсомольцев-атеистов, которые пришли в храм хулиганить в пьяном виде. А
теперь попа-каратиста извергают из сана как священника-убийцу...
Постукивающий диссидент поведывал девулькам-шлюхам нечто антисоветское,
неслыханно революционное. У него наверняка есть от КГБ справка, разрешающая
ему с 17 до 23 часов говорить что угодно. Всенародно любимый шпион, глубоко
законспирированный нелегал рассказывал артисту в парике-папахе, как ему
удалось сорвать провокацию империализма, опубликовав на Западе искаженные
мемуары Светланы Аллилуевой. А артист не слушал, ерзал от нетерпения,
томился сокровенным вопросом бытия, расспрашивал осторожно -- как бы через
шпиона подсосаться к таможне, перевезти надо кое-чего из вещичек. Хлыщеватый
директор гастронома прислушался краем уха к ним, махнул рукой: -- Подумаешь,
Русанов Владислав
Шилова Юлия
Марко Джон
Херберт Фрэнк
Журавлев Владимир
Шилова Юлия