Для тебя же брал.
тускло поблескивала сталь примкнутых штыков. Некоторые сидели, поставив на
колени жестяные котелки, и завтракали положенной по рациону овсянкой. При
первой встрече с патрулем Мэллори приветственно помахал рукой, однако
отважные защитники отечества смотрели на проносящуюся мимо машину с таким
агрессивным недоверием, что больше он этого эксперимента не повторял. Чуть
подальше, на углу Лонгакр-стрит и Друри-лейн, солдаты активно учили
уму-разуму небольшой отряд растерянных лондонских полицейских. Полицейские
бестолково суетились со своими ни на что не годными дубинками. Некоторые
успели лишиться шлемов, у многих были забинтованы руки и головы.
Фрейзер и Мэллори пошли наводить справки. По сведениям битых лондонских
фараонов, ситуация к югу от реки полностью вышла из-под контроля. По всему
Ламбету бушевали схватки; главным оружием пролетариата были булыжники и
кирпичи, но слышалась и стрельба. Многие улицы были перекрыты баррикадами.
По сводкам, кто-то открыл ворота Бедлама и выпустил сумасшедших на свободу.
от усталости. Всех их подняли по тревоге и бросили патрулировать улицы,
затем Комитет по чрезвычайному положению ввел в столицу войска и объявил
комендантский час. В Вест-Энде создаются отряды самообороны, добровольцев -
из приличной, конечно же, публики - вооружают не только дубинками, но и
винтовками. Нет худа без добра, думал Мэллори, слушая это горестное
повествование. Уж теперь-то не приходится сомневаться в законности и
уместности похода в Вест-Индские доки. Фрейзер молча повернулся и зашагал
к ?Зефиру?, на его лице застыло выражение мрачной решимости.
охраняемой силами правопорядка, обстановка начала быстро меняться к худшему.
День близился к полудню, с грязного, как вода в сточной канаве, неба светило
болезненное тускло-оранжевое пятнышко. Помоечными мухами роились на
перекрестках люди; любопытные и озабоченные, голодные и отчаявшиеся, они
толклись безо всякой видимой цели, однако в воздухе отчетливо ощущался
грозовой запах зреющего мятежа. Веселые гудки ?Зефира? прорезали аморфную
толпу; люди по привычке расступались.
набитых мрачными громилами. Из разбитых окон громоздких, пьяно виляющих
машин торчали винтовочные стволы, на подножках висели размахивающие
пистолетами люди, крыши щетинились ножками краденой мебели. Огибая
неожиданное препятствие, Томас выехал на тротуар; под колесами ?Зефира?
захрустело стекло.
подъемного крана, висевшую на высоте четвертого этажа.
размахивают разноцветными тряпками и что-то кричат оставшимся на мостовой.
Грузных першеронов пристрелили и оставили валяться на мостовой, не
распрягая, только обрезали постромки. Чуть подальше обнаружилась подвода без
колес, окруженная дюжиной больших - и безнадежно пустых - пивных бочек; над
липкими вонючими лужами густо роились мухи. От веселья, царившего здесь
совсем недавно, остались только разбитые кувшины, грязные лохмотья женской
одежды и непарные башмаки.
швырнул в крышу кабины куском угля, и ?Зефир? остановился.
потревожить рану, последовал Фрейзер.
столько слоев, что стена казалась сделанной из сырной корки. Имелись здесь и
шедевры капитана Свинга - те же самые аляповатые, скверно напечатанные
прокламации. Крылатая, с пылающими волосами, женщина гордо возвышалась над
двумя столбцами подслеповатого текста. Некоторые слова - похоже, совершенно
произвольные - были выделены красным; смазанные, перекошенные буквы почти не
поддавались расшифровке. Через несколько секунд Том пожал плечами и фыркнул.
хозяева земли. ОТВАГА принесет вам победу в битве с Вавилондонской блудницей
и всем ее ученым ворьем. Кровь! Кровь! Отмщение! Отмщение! Отмщение! Мор,
гибельный мор et cetera на всех, кто не внемлет голосу высшей
справедливости! БРАТЬЯ И СЕСТРЫ! Довольно стоять на коленях перед
кровососами-капиталистами и их идиотской наукой! Пусть рабы коронованных
разбойников пресмыкаются у ног Ньютона. МЫ разрушим Молох Пара и разобьем
его оковы! Вздерните на фонари сотню-другую тиранов, и ваши счастье и
свобода гарантированы вам навечно! Вперед! Вперед!!! Мы уповаем на Людской
Потоп, всеобщая война - единственное наше спасение! Мы поднимаемся на бой за
СВОБОДУ нищих и угнетенных, мятежных и непокорных, за всех ИЗМУЧЕННЫХ
семижды проклятой Блудницей, чья плоть - адская сера, чей конь - из стали, и
имя ему - Ужас...?
Мэллори; в голове у него гудело.
просто бред буйнопомешанного преступника!
нижнюю строчку плаката. - Он расписывает какие-то страсти, но ни разу не
объясняет, что же это такое...
резня поможет его бедам, какие уж там они есть...
Фрейзер. - Вы были правы, доктор Мэллори. Будь что будет - мы должны от него
избавиться! Другого выхода нет!
Мэллори поглядел на братьев, их воспаленные глаза горели суровым мужеством и
непреклонной решимостью. Фрейзер высказался за всех; они были спаяны
единством цели, надобность в словах отпала. Убогую безнадежность гибнущего в
собственных своих испражнениях Лондона озарил свет истинного величия.
Впервые за многие дни - века - Мэллори почувствовал себя целеустремленным,
очищенным от всякой скверны, свободным от всех сомнений.
начало понемногу спадать, сменяясь тревожным предвкушением грядущих событий.
Мэллори поправил маску, проверил механизм ?баллестермолины?, перекинулся
парой слов с Брайаном. Теперь, когда все сомнения остались позади, когда
жизнь и смерть ожидали остановки катящейся игральной кости, говорить было
практически не о чем. Если прежде Мэллори иронизировал над тем, как Брайан с
нервозным тщанием осматривает проплывающие мимо дверные и оконные проемы,
сейчас он поймал себя на том же самом.
словоизвержениями этого мерзавца. Некоторые прокламации были откровенно
безумны, однако многие другие хитро маскировались под что-нибудь безобидное.
Мэллори насчитал пять лекционных афиш с клеветой на себя. Не исключено, что
какие-то из них были подлинными, поскольку текста он не читал. Вид
собственного имени болезненно царапал по нервам.
плакат Английского банка призывал делать вклады в фунтах человеческого мяса.
Приглашение к железнодорожным экскурсиям в вагонах первого класса
подстрекало публику грабить богатых пассажиров. Дьявольская издевка этих
обманных листков не проходила даром; после них и в самой обыкновенной
рекламе начинало мерещиться что-то не то. Мэллори выискивал в объявлениях
скрытые двусмысленности, и каждое печатное слово превращалось в тревожный,
угрожающий бред; он никогда раньше не осознавал, сколь вездесуща лондонская
реклама, ее назойливые слова и образы.
временем накатила невыразимая душевная усталость. Это была усталость самого
Лондона, его физической реальности, его кошмарной бесконечности, его улиц и
дворов, проулков и террас, одетого в туманный саван камня и закопченного
кирпича. Тошнотворность навесов над витринами, мерзость оконных переплетов,
уродство связанных канатами лесов; ужасающее изобилие чугунных фонарей и
ломбардов, галантерейных и табачных лавок. Город казался безжалостной
бездной каких-то неведомых геологических времен.
трое оборванцев в масках. ?Зефир? резко затормозил, тендер занесло вправо.
компании. Долговязый юнец, на чьей бледной, словно вылепленной из грязного
теста физиономии угадывались все вообразимые и невообразимые пороки, был
одет в засаленную куртку и вельветовые брюки; облезлую, неизвестно на какой
помойке подобранную меховую шапку он натянул чуть не до бровей - в явной,
хоть и безуспешной попытке скрыть тюремную стрижку. Второй, здоровенный
громила лет тридцати пяти, щеголял клетчатыми брюками и заскорузлым,
насквозь пропотевшим цилиндром, носки его высоких ботинок были окованы
медью. Третьим был кривоногий, плотно сложенный хмырь в кожаных бриджах,
грязных гетрах и еще более грязном шарфе, намотанном на нижнюю половину
лица.
расхлюстанные молокососы в рубашках с короткими широкими рукавами и в
чрезмерно узких брюках. Они вооружились подручными средствами - массивными
щипцами для завивки волос и чугунной сковородкой с ручкой длиною в добрый