верхушки в зеленоватое небо. Как всегда за полдень, было жарко и влажно, так
что даже реденький, хорошо продуваемый кафтан из дырчатой ткани пришлось
расстегнуть до пупа.
спутницы.
пеньками; на Лилевой дороге, говорят, тоже встречались такие деревца, что
срубишь - а в середине мякоть желтоватая, она как высохнет, так и пригодна в
пищу, хоть вареная, хоть молотая в муку. Но своими глазами он видел это
впервые, и ему снова стало хорошо, потому что он шел по тропе, доселе ему
неведомой, и встречал если и не чудеса и диковины, то во всяком случае то,
чего не ожидал, будь то лесинка в роще или былинка в поле. И спутница шла
молча, придерживая на поворотах золотистую юбочку-разлетайку. После делянок
лес пошел богатый, широколиственный, наполненный таким ветряным гулом,
словно над верхушками проносился нечувствительный внизу ураган. Но,
приглядевшись, Харр понял, что это шлепали друг о друга листья, толстые, как
пухлые ладошки, и их шум совсем не мешал птицам, сливавшим свой щебет с
переливчатыми руладами каких-то мелодичных трещоток, лишь отдаленно
напоминающих слабосильных степных цикад его родимой Тихри.
непонятное молчание Мади.
даже голову не стал задирать - поверил.
водяной лилии, листьями.
рукой, другой подрезал под корень и кидал в сетку. У Мади ни ножа, ни
кинжала, естественно, не имелось, и он кивнул ей - отдохни, мол, в тенечке,
я и сам управлюсь. Управился в два счета, подошел, волоча за собой сетку, и
опустился рядом, прислонившись спиной к ноздреватой упругой коре громадного
краснолиственного орешника - во всяком случае, кто-то вверху, невидимый,
звучно щелкал клювом и сыпал вниз скорлупу.
горазда?
руки, строфион меня залягай!..
про золото голубое, про анделисов пестрокрылых, про чернавок обреченных... Я
же до вечера тебя тешить буду!
плешивая да тощегрудая. Не пойму только, чем тебе твой-то не пришелся? Корми
себе птах лесных, с птенцами их тешкайся... Что тебе не ладно?
бога не вымолить...
бог надобен, а... гм...
голосок. - Я прошу тебя: сделай так, чтобы у меня родился мой маленький!
перестала сыпаться ореховая скорлупка:
прощебетала.
Лихолетец я тебе, что ли? Придет твоя пора, девка ты пригожая, и будет все
чин-чинарем, найдешь себе по сердцу...
нем задрожали дождевые капли. - Шелуда отвозил рокотан в Межозерный стаи, а
там мудродейка живет, что гадает по рожкам горбаней черномастных. И
предсказала она, что жить еще Иоффу тридцать лет без одного года. А тогда я
уже перестарком буду, никто меня не возьмет. И младенчики у таких вековух
только мертвыми рождаются...
к месту начинает покрываться горьковатыми росинками жалости. - Нашла кому
верить - ворожейке корыстной! Твой дед от силы год проскрипит, а там и дуба
врежет, это как пить дать. Видал я его на холме. Так что будешь ты первой
невестой на все Зелогривье - и богата, и краса писаная. Что еще?
Шелуда унаследует. Потому и прошу у тебя...
конфуза не случалось. Но чтоб вот так, по заказу...
беззвучно покачивались чашечки весов: на левой, что ближе к сердцу, лежала
жалость, на правой - несовместимость самого сладкого, что ни есть на
человечьем веку, с расчетливой, хоть и бескорыстной сделкой. - Да ежели тебе
так уж невтерпеж, заводи себе дитятю от первого встречного-поперечного; дед
у тебя богатый, где внучку кормит, там и на правнучка достанет.
мне не дед? Он мой муж.
листьями земли. Левая чашка весов круто пошла вниз.
рукой пришиб! Девчонку несмышленую под боком держать - ни себе, ни другим!
он и маленького моего выпестует. Только б родился!
что до малолеток охочи: у них вместо совести шиш ядреный, крапивой
утыканный!
все Многоступенье рокотаны ладит, а чтоб они сладкозвучны были, он красотой
должен быть окружен, куда глаз ни положит. У нас и утварь вся в доме
изукрашенная, и цветы по стенам небывалые...
левую чашку весов.
станам искал, вот и выбрал меня. А сколько лет мне было - это Иоффу без
разницы. Он ведь на меня только глядит, прищурясь.
солнца, и реденькая ее юбчонка, и накидочка наплечная - все это просвечивало
насквозь, четко обозначив силуэт ее юного тела, пряменького, как щепочка.
После роскошной Махиды такую обнять - что после доброго вина сухим
кузнечиком закусить.
весов, и она угрожающе потянулась книзу.
возгласил отпетый бабник, сам ужасаясь той неслыханной ереси, которую
выговаривал его язык, - надо было заглушить последний писк желторотой
жалости.
их, и прошептала:
плечики, встряхнул так, словно хотел вытрясти из нее саму память о подобном
паскудстве:
такого! Да я сейчас...
бешенства, и в такт его дыханию хрустальный колокольчик на его ожерелье,
одурело метавшийся между ее остренькими птичьими ключицами и курчавой
звериной шерстью, покрывавшей его грудь, на каждом вдохе подпрыгивал и,
звеня, царапал ее подбородок, а на каждом выдохе неизменно ложился в смуглую
ямочку у основания шеи...
что обратного пути уже нет, - а это не очень больно?..
пригвоздило ее к земле.
сторону. Потом сообразил: да к ручью, разумеется, юбчонку замывать. Охо-хо,
ведь чуял же - ни ей радости, ни себе спасибо. А во рту точно земляничина
неспелая - дух остался, а сладости никакой. Он поднялся и принялся
соображать, в какой же стороне ручей - за тучными кронами деревьев, чьи
листья уже начинали по-осеннему багроветь, Успенной горы видно не было. Он
пошел наугад, забирая влево и надеясь напасть на тропу. Было ему как-то
тягомотно, и недовольство собой толкало найти кого-то другого, виноватого в
непоправимо приключившемся. Виноватый отыскался сам собой - ну конечно же,
лесовой амант, запродавший девочку в вековечную кабалу и, естественно, не
даром - с каждого рокотана, проданного на сторону, небось половину имел.
Харр твердо решил, что рано или поздно повстречает его на узкой дорожке. А
Корнев Павел
Махров Алексей
Посняков Андрей
Круз Андрей
Посняков Андрей
Прозоров Александр