детской площадке играют Садик и другие дети, или - как это часто
получалось со взрослыми - дети вовлекали его в какой-нибудь свой проект;
это могла быть группа отчаянных семилетних плотников или пара серьезных
двенадцатилетних топографов, у которых что-то не ладилось с триангуляцией.
Потом они с Садик пешком отправлялись в комнату; когда Таквер кончала
работу, они встречали ее и все вместе шли в баню и в столовую. Через час
или два после обеда он и Таквер отводили девочку в ее общежитие и
возвращались в комнату. Дни были полны бесконечного покоя, в свете
осеннего солнца, в молчании холмов. Для Шевека это было время вне времени,
вне потока, ирреальное, постоянное, зачарованное. Иногда они с Таквер
разговаривали до глубокой ночи; в другие вечера они ложились в постель
вскоре после захода солнца и спали одиннадцать часов, двенадцать часов в
глубокой, кристально-прозрачной тишине горной ночи.
черной тушью было выведено его имя; все анаррести брали с собой в дорогу
такие чемоданчики, из оранжевой фибры, исцарапанные, помятые, а в них -
бумаги, сувениры, запасную пару сапог. В его чемоданчике лежала новая
рубашка, которую он взял, когда проезжал через Аббенай, пара книг, бумаги
и странный предмет, который, когда лежал в чемодане, казалось, состоял из
множества плоских проволочных петель и нескольких стеклянных бусин. На
второй вечер после приезда Шевек с довольно таинственным видом, показал
его Садик.
носили довольно много украшений. В искушенном Аббенае люди больше ощущали
разлад между принципом не-владения и стремлением украсить себя, поэтому
там пределом, допускаемым хорошим вкусом, были колечко или брошка. Но в
других местах никто не задумывался о глубинной связи между эстетикой и
приобретательством; люди беззастенчиво увешивались украшениями. В
большинстве районов был свой ювелир-профессионал, работавший ради любви и
славы, а также и ремесленные мастерские, где можно было самому сделать
украшение по своему вкусу из имевшихся скромных материалов - меди,
серебра, бусинок, шпинелей и гранатов и желтых алмазов Южного Взгорья.
Садик не приходилось видеть особенно много хрупких блестящих вещиц, но
ожерелье она видела, а потому сразу узнала.
загадочный предмет за нитку, соединявшую проволочные петли. Вися у него в
руке, предмет ожил, петля стала свободно вращаться, описывая, одна внутри
другой, круги в воздухе, стеклянные бусины засверкали в свете лампы.
для одежды, а потом я возьму со склада гвоздь. Знаешь, Садик, кто это
сделал?
любимый, который висел над письменным столом. Остальные я отдал Бедапу. Я
не собирался их оставлять этой старой... как ее там... завистнице с того
конца коридора.
засмеялась. Она смотрела на динамический объект так, словно боялась его.
Садик стояла и молча глядела, как он беззвучно вращается в поисках
равновесия.
одну ночь пользоваться им над кроватью, в которой я сплю в общежитии.
плечи. Оба они все еще были взвинчены, напряжены. Садик секунду смотрела
спокойным, внимательным взглядом, как они стоят, обнявшись, а потом снова
стала разглядывать "Занятие Необитаемого Пространства".
разговаривали о Садик. У Таквер не было близких друзей, поэтому она была
немного слишком поглощена дочерью, и материнское честолюбие и материнские
тревоги часто брали верх над ее сильным здравым смыслом. Это было ей не
свойственно; ни конкуренция, ни излишнее стремление защитить не были
сильными побуждениями в жизни анаррести. Присутствие Шевека давало ей
возможность выговориться и тем избавиться от своих тревог. В первые вечера
говорила в основном она, а он слушал, как слушал бы музыку или журчание
ручья, не пытаясь отвечать. Последние четыре года он мало разговаривал; он
отвык вести разговор. Таквер освободила его от этого молчания, как раньше,
как всегда. Потом он стал говорить больше, чем она, но только если она
отвечала.
наступила зима, и в комнате - самой дальней от топки барака - даже при
широко открытой заслонке никогда не бывало особенно тепло. Шевек надел
очень старую, застиранную рубашку, чтобы не застудить грудь, потому что
любил сидеть в постели. Таквер, на которой ничего не было надето, до ушей
укрылась одеялом.
сентиментальная. Это было первое одеяло, под которым мы спали.
ты спрашивал?
с места на место, и наконец попал на Остров Сегвина, да? А потом Дап
потерял его из вида.
это было так давно. Она была глупая. Остроумная - Тирин всегда был
остроумен. Но глупая. Да, правильно, она была про одного уррасти. Как он
спрятался в резервуар с гидропоникой на грузовике с Луны и дышал через
соломинку, и ел корни растений. Я же тебе говорю - глупо! И так он
пробрался на Анаррес. И начал бегать, то пытался покупать всякие вещи на
складах, то - что-то продавать людям, копил золотые самородки, пока не
набрал столько, что не мог никуда двинуться. И пришлось ему сидеть на
месте, и он построил себе дворец и назвал себя Владельцем Анарреса. И там
была такая жутко смешная сцена, когда он и одна женщина собрались
совокупиться, и она прямо вся готова, ждет не дождется, а он не может
ничего сделать, пока не даст ей сперва свои самородки, чтобы заплатить ей.
А они ей не нужны. Это было так смешно - как она плюхнулась на пол и стала
болтать ногами, а он то бросится на нее, то вскочит, будто его кто укусил,
с криком: "Я не должен! Это аморально! Это невыгодно!"... Бедный Тирин! Он
был такой смешной и такой живой.
выбирать... Бедап всегда считал, что его заставили поехать на Сегвину, что
его травили, пока он не попросился на лечение. Не знаю. Когда я его
увидел, через несколько лет после лечения, как личность он был разрушен.
убежище, укрытие. Судя по публикациям их синдиката, они, по крайней мере,
альтруисты. Я сомневаюсь, что это они довели Тира до такого состояния.
какую хотел?
послушай, если человека может свести с ума такое морализирование, такие
нотации, значит, он уже и так сумасшедший. Он же мог просто не обращать
внимания, и все дела!
творец. Изобретатель-разрушитель, из тех, кто обязательно должен
перевернуть все вверх ногами и вывернуть наизнанку. Сатирик, человек,
который хвалит при помощи ярости.
дюйм-другой высунувшись из-под одеяла и разглядывая профиль Шевека.
было только двадцать лет, когда он ее написал. Он ее все время
переписывает. Он больше ничего не написал, ни одной вещи.
делал вид, что читаю, и пытался спорить с ним о ней. Ему отчаянно хотелось
Майер Стефани
Шилова Юлия
Никитин Юрий
Херберт Фрэнк
Курылев Олег
Сертаков Виталий