отцы.
зависит от точки зрения.
приготовил и дал ей некий сильно и радикально действующий.., медикамент. Она
считает это ремедиумом против хлопот. Она настроена весьма решительно.
Весьма.
панацея. У меня три сестры, я знаю, что говорю. Она, кажется, думает, что
вечером выпьет отвар, а наутро двинется вместе с нами. Ничего подобного.
Ничего. Понадобится не меньше десяти дней, прежде чем можно будет посадить
ее на лошадь. Ты, Регис, должен ей об этом сказать до того, как дать
лекарство. А дать сможешь только тогда, когда мы найдем для нее кровать.
Кровать и чистую постель.
прикидывайтесь, будто не понимаете.
вопросах решающий голос остается за женщиной. Никто не может влиять на ее
решение. Регис сказал, что Мильва решила.., воспользоваться медикаментом.
Только поэтому, исключительно поэтому, я начал невольно думать о предстоящем
как о свершившемся факте. И о его последствиях. Но я - чужеземец, не
разбирающийся в ваших... Я вообще в такие дела не имею права вмешиваться.
Простите.
дикарей, нильфгаардец? За примитивное племя, подчиняющееся каким-то
шаманским табу? Разумеется, только женщина может принять решение, это ее
неотъемлемое право. Если Мильва решается на...
ты проводишь среди нас нечто вроде плебисцита. Зачем? Медик - ты. Снадобья,
которые она просит... Да, снадобья, к слову "медикамент" у меня как-то душа
не лежит - гляньте-ка, опять душа вылезла! Только ты можешь это снадобье
приготовить и дать. И ты это сделаешь, если она попросит опять. Не откажешь.
стекла. - Если она попросит снова, я не откажу. Если попросит!
ожидаешь?
что надо сделать. Но поскольку спрашиваешь, отвечаю. Да, Геральт, дело
именно в этом. Да, именно это следует сделать. Нет, этого ожидаю не я.
нет. Верно, Геральт?
побери, верно. Но почему ты смотришь на меня? Это должен сделать я? Но я не
умею. Не смогу. Я совершенно не гожусь на эту роль. Совершенно, понимаете?
что он понимает. Я явно нуждаюсь в пояснениях, но сначала мне велят молчать,
потом я слышу, что нет нужды, чтобы я понимал. Благодарствую. Двадцать лет
на службе поэзии достаточно много, чтобы знать: есть вещи, которые либо
понимаешь сразу, даже без слов, либо не поймешь никогда.
***
он. - От этого не уйти. Нечего тянуть. Надо это сделать.
***
лесу, в яме от вывороченного дерева, вдали от шалаша лесорубов, где ночевали
остальные. Она не вздрогнула, услышав его шаги. Словно ожидала его. Только
подвинулась, дав ему место на поваленном стволе.
Наделала я вам дел, а?
компанию брал? Небось думал, ну и что, что хамка, что дурная девка
деревенская? Разрешил ехать. Потрепаться с ней в дороге о мудростях всяких -
небось думал - не потрепешься, а сгодиться может. Здоровая, крепкая баба, из
лука шьет, задницы в седле не натрет, а станет опасно, не наделает в портки,
польза от нее будет. А вышла не польза, а одно горе. Колода на ноге.
Разобрало дурную девку...
Брокилоне? Ты же знала...
узнают, что с девкой, от них не утаишься. Они узнали, прежде чем я сама...
Но, мнилось мне, так-то быстро меня слабость не возьмет. Думала, будет
нужда, выпью спорыньи или другого какого отвара, и не заметишь, не
догадаешься...
колебалась. Теперь уж гладко не пройдет...
Потому как видела, что он токо пыжится, а сам-то пустышка, слабак, к труду
не привычный, того и гляди дальше идти не сможет и придется его бросить.
Думала, будет плохо, вернусь с Лютиком... А глянь, Лютик-то хват, а я...
движение, которого она ждала, которое ей было невероятно нужно. Шершавость и
жестокость брокилонской лучницы мгновенно испарились, осталась дрожащая,
тонкая мягкость испуганной девушки. Но именно она прервала затянувшееся
молчание.
Что буду я ночью кричать, в темноту... Ты здесь, я чувствую твое плечо рядом
с моим... А кричать все равно хочется... О-ей-ей... Ты почему дрожишь?
живую гусеницу яйца откладывает. Из яиц осята вылупляются, гусеницу заживо
съедают... Изнутри... Сейчас во мне такое же сидит. Во мне, внутри, в моем
собственном животе. Растет, все растет и заживо меня сожрет...
яйцом, не Коршун... Мильва с дриадами хохотала на побоище, вырывала стрелы
из окровавленных трупов - не пропадать же добру, жаль доброго наконечника! А
ежели который еще дышал, то ножом его по горлу! Вжик! На такую судьбу Мильва
предательством выводила тех людей и хохотала... Их кровь кричит теперь. Та
кровь, словно осиный яд, пожирает теперь Марию изнутри. Мария расплачивается
за Мильву. За Каню-Коршуна.
прильнула к его плечу.
это было, в июне, с неделю до соботки. Загнали нас, битва была, ушли мы в
семь коней: пятеро эльфов, одна эльфка и я. До Ленточки с полверсты, но
конные за нами, конные перед нами, кругом тьма, мочага, болоты... Ночью
упрятались мы в лозники, надо было коням передышку дать. Да и себе. Тогда-то
эльфка разделась без слова, легла... Уйти или прикинуться, мол, не вижу?
Кровь в виски колотит, а она вдруг и говорит: "Кто знает, говорит, что утром
будет? Кто, говорит, Ленточку перейдет, а кто землю охватит? En'ca, говорит,
minne. Так и сказала: маленько, дескать, любви. Только так, говорит, можно
победить смерть. И страх". Они боялись, она боялась, и я боялась... И
разделась я тоже и легла непоодаль, попону под спину подстелила... Когда
меня первый обнял, я зубы стиснула, потому как не готова была, испуганная и
сухая... Но он мудрый был, эльф ведь, токо с виду молодой... Умный...
Нежный... Мхом пахнул, травами и росой... К другому я сама руки протянула...
С желанием... Маленько любви? Бес один знает, сколь в том было любви, а
сколь страху, но страху было поболе, так мне мнится... Потому как любовь-то
была притворная, хоть и добрая, но притворная все ж, словно в ярмарочной
игре, как в вертепе, ведь там-то, если актеры способные, то даже забываешь,
что притворное, а что правдивое. А страх был. Настоящий был страх.
до берега Ленточки дошли. Из тех трех, что выжили, ни одного боле не видела.
Мамка моя говорила, что девка завсегда знает, чей плод в животе носит... А я
не знаю. Я даже и имен-то тех эльфов не знала, откуда ж мне ведать-то?