Чтение 64–й страницы книги ~Азеф~

гадость идти, возиться. - И эту перемену Савинков знал, она была редка, но
он ее видел. Азеф казался внезапно разбитым, подавленным.

- Эта история, - проговорил он, - меня совсем убьет, если вы не
положите ей конец... Убить бы эту гадину Бурцева...

Играя спичечной коробкой, Савинков сказал.

- Немыслимо. Это будет скандал, а не реабилитация. Азеф молчал.

Ночью, когда Азеф вошел в комнату, Хеди проснулась, зажмуриваясь от
зажженного света. Азеф ощущал озноб, проигрыш, гибель, ужас. Увидев
выпроставшиеся руки, половину груди, разрумянившиеся ото сна щеки, даже не
выговорил слов. Тихо, быстро раздевался. Шлепая босыми ногами, скользнул
голый, громадный, накренил матрац. Хеди ждала его и обожгла горячими ногами.

События развивались, как в стремительном, уголовном романе. Менялись.
Колебались. Но вдруг узнали все, что Азеф ездил не в Берлин, а в Петербург,
к Лопухину, именем детей умоляя пощадить его, не выдавать революционерам. За
Азефом у Лопухина зазвенел шпорами генерал Герасимов, грозя именем
Столыпина, смерть. За Герасимовым к Лопухину пришел следователь партии
Аргунов.

- У меня были Азеф и Герасимов, - сказал Аргунову Лопухин. - Меня
обещают арестовать и сослать в Сибирь за государственную измену. Это меня
ничуть не пугает. Но не думайте, что я выдаю революционерам Азефа из-за
сочувствия революции. Я противник всякой революции. Я стою по другую сторону
баррикад. Я делаю это из-за соображений морали.

Собрав последние силы, Азеф возвращался в Париж. От генерала Герасимова
было четыре паспорта, две тысячи рублей на побег. Герасимову он оставил
завещание в пользу семьи, прося помочь ей, если его убьют в Париже.

Азеф приехал к жене, Любови Григорьевне на Бульвар Распай No 245. И без
Хеди был беспокоен. Оба сына были при нем. Мысль, что убьют именно тут, на
глазах жены и детей была невыносима.

- Ваня, Господи, как ты изменился, как они тебя мучат и за что? За то,
что ты десять лет ходил с веревкой на шее? Негодяй, этот Бурцев...

- Ну, хорошо, хорошо, не скули, без тебя тяжело, - и Азеф прошел в
комнату детей. Сев там, он рассматривал школьные рисунки сына. Любовь
Григорьевна готовила завтрак. Азеф листал и листал рисунки. Пока не понял,
что не видит их, а листает от непокидающего его страха.

- Ваня! - крикнула Любовь Григорьевна. Азеф вздрогнул. И в тот же
момент раздался звонок.

"Они", - подумал, вскакивая, Азеф, желая предупредить жену, бросился в
коридор. Но Любовь Григорьевна уже открыла. И он увидал: - Чернова,
Савинкова и боевика Павлова.

- А, Любовь Григорьевна! - улыбался в дверях Чернов. - А мы к Ивану!
Дома?

Азеф, молча, шел из темноты навстречу им медленными шагами.

Поздоровавшись, не глядя повел в крайнюю комнату, в свой кабинет.
Грузно сел за стол, слегка приоткрыв ящик, где лежали два револьвера.

- В чем дело, господа? - проговорил Азеф. Оглянувшись, он увидел, что
они стоят, загородив выход.

- В чем дело? - собирая силы, чтобы скрыть волнение, дрожанье челюстей,
проговорил Азеф.

Чернов вытащил из кармана сложенный вчетверо лист.

- Прочти документ, Иван. Из Саратова. Савинков стоял необычайно
бледный, узких глаз не было видно, губы словно вдавились, вид был
болезненный. Павлов глядел спокойно на Азефа.

Савинков видел как, бледнея, Азеф встал спиной к окну, начав читать
разоблачающий его документ, но он не читал, он только собирал силы, чтоб
оторваться.

Овладев собой, Азеф грубо проговорил:

- Ну, так в чем же однако дело?

- Нам известно, - сказал Чернов, - что 11 ноября ты ездил в Петербург к
Лопухину.

Азеф ответил спокойно.

- Я у Лопухина никогда в жизни не был.

- Где ж ты был?

- В Берлине.

- В какой гостинице?

- Сперва в "Фюрстенхоф", затем в меблированных комнатах Черномордика
"Керчь".

- Нам известно, что ты в "Керчи" не был. Азеф захохотал звонким смехом,
который так хорошо знали Чернов и Савинков.

- Смешно, я там был...

- Ты там не был.

- Я был! - бешено закричал Азеф. - Что за разговоры! - Азеф выпрямился,
подняв голову. - Мое прошлое ручается за меня! Я не позволю!

Тогда Савинков приблизился к нему, держа руку в кармане. Он был
синебледный. Азеф смотрел ему в глаза.

- Если ты говоришь о прошлом, - глухо сказал Савинков, - скажи, почему
в покушении на Дубасова, когда карета ехала мимо Владимира Вноровского - у
него не оказалось бомбы?

- Это ложь! - бледнея, проговорил Азеф, у него дрожали ноздри и губы. -
У всех метальщиков были бомбы. Карету Дубасова пропустил Шиллеров. Я не знаю
почему.

- Мы допросили Вноровского. Дубасов проехал мимо него. Но у него не
было бомбы. Ты ему не дал.

- Ложь! - закричал Азеф. - Было так, как я говорю!

- Стало быть Вноровский лжет?

- Нет, Вноровский не может лгать.

- Значит лжешь ты? - Савинков смотрел в упор, его лицо дрожало. Азеф
был бел, но как каменный, он собирал последние силы.

- Нет, я говорю правду.

- Подождите, Павел Иванович, мы должны сначала выяснить вопрос о
Берлине, - перебил Чернов.

- Иван, зачем ты ездил в Берлин?

- Я хотел остаться один, Виктор. Я устал. Я хотел отдохнуть. Я думаю,
это понятно.

- Почему ты из "Фюрстенхоф" переехал в "Керчь"?

- В "Керчи" дешевле.

- Так ты переехал из-за дешевизны? С каких это пор, ты вдруг стал
расчетлив? Ты всю жизнь жил глухими ассигновками и, кажется не копейничал?

- У меня были и еще причины.

- Какие?

- Это не относится к делу.

- Ты отказываешься отвечать?

- Я переехал из-за дешевизны. Остальное не касается дела.

- Скажи, как ты понял мои слова, - проговорил запинаясь Савинков, -
когда я говорил тебе, что некто, имени которого я назвать не могу, сказал
Бурцеву, что ты служишь в полиции и разрешил сообщить это мне?

- Я понял, что некто разрешил Бурцеву сказать это тебе.

- Некто - Лопухин, - проговорил Чернов. - Он не называл вовсе фамилии
Савинкова. Но ты, со слов Павла Ивановича, понял, что Лопухин назвал его
фамилию.

- Ну?

- И потому ты вошел к Лопухину со словами: - вы сказали Савинкову, что
я агент полиции, сообщите ему, что вы ошиблись.

Вот сейчас дрогнул и стал зелен Азеф. И в тот же момент, прорезая
пространство меж пришедшими, заходил по комнате.

- Что за вздор! Я не могу ничего понять! Надо производить
расследование!

- Тут нечего понимать, - повернулся Чернов. - Иван, мы предлагаем тебе
условия, расскажи откровенно о твоих сношениях с полицией. Нам нет нужды
губить тебя и семью.

Азеф услыхал в этот момент, как отворилась дверь, из школы пришли
мальчики и, зашикав, Любовь Григорьевна повела их по коридору на цыпочках.

- Иван, скажи все без утайки. Разве ты не мог бы поступить так, как
Дегаев? Ты мог бы больше, Иван. Азеф ходил, молча. Голова была опущена.

- Принять предложение в твоих интересах. Азеф не отвечал.

- Мы ждем ответа.

Азеф остановился перед Черновым, смотря в упор, в глаза, заговорил:

- Виктор, неужели ты можешь так думать обо мне? Виктор! - проговорил
дрожаще. - Мы жили душа в душу десяток лет. Ты меня знаешь, также, как я
тебя. Как же ты мог прийти ко мне с такими гнусными предложениями?

- Если я пришел, стало быть я обязан прийти, - ответил Чернов,
отстраняясь от Азефа.

- Борис! - проговорил Азеф, обращаясь к Савинкову. - Неужели ты, мой
ближайший друг, ты веришь в эту гадкую выдумку полиции? Господи, ведь это же
ужасно!

- Мы сейчас уйдем, Иван. Ты не хочешь ничего добавить к сказанному? Ты
не хочешь ответить на вопрос Виктора Михайловича?

- Мы даем тебе срок до 12-ти часов завтрашнего дня, - проговорил
Чернов.

- После двенадцати мы будем считать себя свободными от всяких
обязательств, - подчеркивая каждое слово, произнес Савинков.

Эта ночь в квартире Азефа была ужасна. Дети спали спокойно. Но вид
освещенного камином кабинета Азефа был необычаен: стулья сдвинуты, ширмы
повалены, на полу бумаги, вещи, дверь раскрыта. Растрепанный, в одной
рубахе, в помочах Азеф торопливо просматривал кучи бумаг, часть утискивал в
чемоданы, часть бросал в пылавший камин. В спальной у темного окна, дрожа,
стояла Любовь Григорьевна.