сексуально необузданная жрица дионисийского культа. Те,
помнится, вводили наркотическое снадобье прямо во влагалище
и, полубезумные, едва прикрытые лохмотьями, держа в руках
задушенных змей и искусственные, позже трансформированные в
ритуальные свечи фаллосы, гонялись себе по просторам Греции
в поисках мужчин, а бывало, и жеребцов. Буйствовали,
неистовствовали, вытворяли черт знает что, рвали все живое
на части, пили кровь своих жертв.
кухонном столе. По идее теперь надо было бы вытащить другой
шприц, всадить иглу - куда, не важно, лишь бы поглубже,
коротко нажать на шток... Затем отвязать холодеющее тело,
бережно опустить его в ванну, тщательно замести следы.
внезапного инфаркта. Такую молодую сгоревшую на страже
родины... В задумчивости Хорст смотрел на корчащееся тело,
на выпуклую метку на округлом плече, оставленную некогда его
ножом. Нажать на шток - и не будет ни этих великолепных
бедер, ни каменно-твердых, похожих на виноградины сосков, ни
чувственных губ, ни алчущих глаз, ни пламенных горячечных
стонов. И чего ради? Ради торжества ублюдков, отнявших у
него Марию? Придумали тоже - фашизм, социализм, коммунизм.
Онанизм. Будь ты хоть в СС, хоть в КПСС - кровушка-то у всех
на разрезе одного цвета, красная. И почему это люди не могут
быть просто людьми? Так что не стал убивать Хорст Валерию
Воронцову. Развязал ее, отнес в комнату, бросил на широкую
кровать. Да и сам пристроился рядом. И полетели ко всем
чертям и противостояние двух систем, и мировая
напряженность, и преимущество идей социализма перед догмами
агонизирующего нацизма. Не осталось ничего, только губы,
прижатые к губам, судорожно сплетенные тела, стоны упоения и
восторга. Еще - жалобные скрипы готовой развалиться кровати.
И так всю ночь.
разъяренной львицы в ласковую и кроткую усталую овечку. Уж
больно дрессировщик был хорош.
обнимая его широкую, с рельефной мускулатурой грудь. - Ты
меня задушишь? После того, что я тебе наболтала, так будет
лучше для всех.
на испуг.
и похлопал ее по ягодице. - Да и Дездемоне до тебя... А не
махнуть ли нам куда-нибудь на океанский берег, продолжить
наши романтические отношения? Судя по тому, как ты дурачишь
родину, особая любовь к отечеству тебя не обременяет... Ну,
куда бы тебе хотелось - на Гаваи, на Канары, на Багамы?
того - эти бедра, ягодицы, плечи. А умна, а шикарна...
славянином. - Фыркнув, Воронцова рассмеялась и, вроде бы
играючи, но больно, щипнула Хорста за сосок. - А значит, не
a/.$.!(+ao бы никогда найти янтарную комнату и загнать ее
под носом у всех американскому миллиардеру. Это у нас с
тобой, дорогой, наследственное, от скифов, те тоже, говорят,
были нечисты на руку. А что касаемо романтики, здесь я
предпочитаю Багамы. Куча приятных воспоминаний. - Она
потерла рубчик на плече, чмокнула Хорста, встала и с
легкостью двадцатилетней подошла к окну. - Ого, уже утро.
Ах, как скоро ночь минула. Только что-то птички не поют,
какой-то паразит весь сквер перекопал. Ты, случаем, не
знаешь, кто? - Снова фыркнула, снова рассмеялась и, сверкая
ягодицами, отправилась в ванную.
Кремля, рыбаки выловили утопленницу - грудастую широкобедрую
блондинку с объеденным до неузнаваемости лицом, подушечками
пальцев и правым плечом. Наверное, раки постарались.
Утопленница была одета в форму полковника ГБ, вооружена
пистолетом Макарова и имела при себе служебное удостоверение
на имя Валерии Евгеньевны Воронцовой. В красную книжечку
была вложена записка, расплывшаяся, химическим карандашом:
"Устала... Нервы... Ухожу... Прошу никого не винить. Дочке
не говорите, не надо". А еще через день к полковнику в
отставке Елизавете Федоровне Воронцовой, урезающей малину на
своей даче в Сиверской, подвалил какой-то странный, видимо,
глухонемой человек.
забору, сунул в щель между штакетинами записку и поковылял
прочь.
поднялась на крыльцо, предчувствуя недоброе, развернула
послание и, побледнев, изменилась в лице - это был личный
шифр графини Воронцовой, составленный по ее просьбе еще
бароном фон Грозеном.
Федоровна, сдерживая себя, шмыгнула в дом, сняла с книжной
полки томик Мопассана, быстро нашла страницу, заветный
абзац, ключевое слово. - Призадумалась, пошевелила губами и
прочла: "Мама, не верь слухам, мы еще увидимся. Позаботься о
Ленке. Р. S. Я не могу иначе..." Ох верно говорят, малые
детки - малые бедки..
щедростью расплескивая "Ахтамар", чокнулся, выпил и, пустив
слезу, по-родственному облобызался с Андроном. - За вас с
Анжелкой! За внуков!
Сталина!" Очень по-командирски, пронзительно и впечатляюще.
А что, хорошо у человека на душе, не фиг собачий, только что
дочку замуж выдал. Любимую, Анжелочку. Эх ма, горько,
горько! Ишь какая гладкая определилась, прямо королева. И
жених, то бишь зятек, не подкачал, орел. Сокол. Беркут. Надо
с ним еще выпить коньячку, на брудершафт. Андрюха, ты меня
c" & %hl? То-то, наливай.
Первый день - с размахом в "Застолье", следующие два - дома,
по-семейному, в своем кругу. А своих - не меньше полуроты, в
ванне отклеившихся этикеток плавает словно осенних листьев.
Эх, хорошо... Да, крепко было выпито, изрядно. Только делу
время, а потехе час. Погуляли, погуляли - и будя.
ветчины, с чувством пожевав, придвинул заливного судака. -
Такой небось на инженерские гроши лакать не будешь. Ряженку,
и то по праздникам. А ты, зятек, что, все думаешь по
институтской части? Водоплавающим?
но передумал, загарпунил вилкой маринованный грибок, -
получу диплом, Бог даст за-визируюсь, за кордон буду ходить.
А что, валютные сутки, опять-таки чеки, боны, "Березки",
"Альбатросы", чем плохо-то?
шумом отодвинул тарелку, и обычно добродушное лицо его
сделалось злым. - Ты ведь, Андрюха, уже женатый мужик, а до
сих пор все не понял - у нас как ни вкалывай на государство,
все равно оно тебя оставит с голой жопой. На себя надо
работать, зятек, на себя. И вот на них, - он как-то сразу
подобрел и кивнул в сторону Анжелы, с ленцой ковырявшейся
ложкой в шоколадном пломбире. Талия ее уже заметно
округлилась.
Насмотрелся на этот мир предостаточно - и из бронещели
танка, и с госпитальной койки, и с высоты начальственного
кресла. Так уж получилось, что всех людей он делил на своих
и чужих, и в жизни вел себя словно на поле боя: пленных не
брал - брал трофеи. Работал в таксопарке начальником шинного
цеха. Долго, пока враги не подсидели. Чуть не кончилось
тюрьмой, но вмешались старые друзья-однополчане - кто
генерал, кто полковник, кто пенсионер союзного значения, и
Иван Ильич отделался испугом. Да собственно, он в жизни и не
боялся ничего, потому как знал, что цена ей копейка.
Отомстил врагам, пображничал с друзьями и пошел себе
трудиться контролером на рынок. Точнее, в цветочный филиал -
пятьдесят столов под тентами аккурат напротив метро. Работа
живая, с людьми, опять-таки на свежем воздухе. К тому же
сезонная. После летней трудовой вахты зимой можно и
Панов Вадим
Флинт Эрик
Прозоров Александр
Роллинс Джеймс
Афанасьев Роман
Прозоров Александр