павильончик - не слишком пустой в этот час, не слишком переполненный, -
протиснулся меж залитых пивом столиков к заставленной кружками стойке.
работавшую когда-то в закусочной на бульваре; прежним, пышущим здоровьем
несокрушимо веяло от ее лица, только слишком броско были накрашены губы,
подчернены ресницы, а халат бел, опрятен, натянут торчащей сильной грудью.
Шурочка. - Сколько я тебя не видела! Чего ж ты! Женился небось? И дети
небось?..
ясное! - сказал Константин, рассовывая "Приму" по карманам, обрадованный
этой встречей. - А ты как? Пятеро детей? Парчовые одеяла? Солидный муж из
горторга?
никакого мужа, что ты!.. Откуда? - сказала она со смешком, а брови ее
неприятно свело, как от холода. - Пьяница только какой возьмет!
столетия.
давно! Посиди. Как живешь-то? Совсем интересный мужчина ты, Костя!
его, как близкого знакомого, своими золотистыми кокетливыми глазами, в
углах которых заметил Константин сеточки ранних морщин. И вдруг поймал
себя на мысли: уверенно считал себя еще совсем молодым, но тут ему
захотелось очень внимательно посмотреть на себя в зеркало. Он подмигнул
Шурочке дружелюбно и отпил глоток пива.
поговорка? "Тяжела ты, шапка Мономаха, на моей дурацкой голове". Крупицы
народной мудрости. Алмазы. Японские летописи! Найдены в Египте. Времен
Ивана Шуйского. - И он сам невольно усмехнулся, повторил: - На моей
дурацкой голове.
сказала, махнув рукой перед своей торчащей грудью:
Шурочка и, опустив глаза, тряпкой вытерла стойку. - Водочки, может, а? - И
наклонилась к нему через стойку, виновато добавила: - Может быть, зашел
как-нибудь, я здесь недалеко живу. За углом. Одна я...
Константина стукнул о стойку пустой кружкой; белела кайма пены на толстом
стекле.
приятность, умиление; бабьего вида лицо благостно расплывалось,
добродушные щелочки век улыбчивы. - Еще... если разрешите...
подтолкнула кружку к человеку с бабьим лицом, он взял и подул на пену.
Константину, извинился и отошел к столику.
брови. - Целыми днями тут торчит. - И договорила по-прежнему виновато; -
Может, придешь, Костенька, а?
в каскетках и обляпанных глиной резиновых сапогах - видимо, метростроевцы;
здоровыми глотками закричали что-то Шурочке, спинами загородили ее,
осаждая стойку, и Константин из-за их плеч успел увидеть ставшее
неприступным Шурочкино лицо; она еще искала глазами Константина,
передвигая на стойке пустые кружки. Он кивнул ей:
смешанных разговоров, - жадно вдохнул щекочущий горло воздух, зашагал по
Климентовскому.
кипевшей, бегущей толпой на тротуарах затихала позади.
Большая Татарская, куда он вышел возле наглухо закрытых ворот дровяного
склада; темные заборы, темные окна, темные подъезды. Лишь пусто белел снег
под фонарями на мостовой.
медленно, ему некуда было торопиться, знал: домой он не пойдет сейчас.
подбородок в воротник. - Жизнь была бы простой и ясной, как кружка пива.
Понимание, покой, обед, теплая постель... И все было бы как надо. Но все
ли?"
парикмахерской покачивался с пьяным бормотанием черный силуэт человека -
он делал что-то, нелепо двигая локтями; похрустывал под его ботинками
снег.
зеркало, почти касаясь его лицом, говорил прерывистым сипящим баритоном:
Константину в клоунском поклоне, едва устоял на ногах. - Добрый вечер,
молодой челаэк! Я р-рад...
распахнуто, кашне висело через шею, не закрывая крахмального воротничка,
спущенного узла галстука.
заговорил человек. - В домашней постели в любовной судороге забыться до
утра, уйти от насущных проблем. Дикость! Бутафория... Трусость! Философия
кротов!.. - Он горько засмеялся, все лицо исказилось, и не смеялось оно, а
будто плакало.
здесь живете? Может быть, вас проводить? Я охотно это сделаю из чувства
товарищества.
кашне вокруг шеи. - На земле... Частичка природы, познающая самое себя.
Когито эрго сум! Декарт. Смешно подумать! Сжигание самого себя во имя
идеи. Свой дом, стол, кровать, жена... Сжигание! Боимся потерять все это.
А он доказал...
в глаза сказал декану, что тот бездарность и, мягко выражаясь, калечит
студентов... А мы... мы предали его. Человека... Мы молчали... Во имя
собственной безопасности. Мразь! Отвратительные животные. Молча похоронили
светило с мировым именем. А Михайлов был вне себя. Он один декану заявил:
"Вы вне науки, вы по непонятным причинам сели в это кресло, вы просто
администратор в языкознании... вы... лжец, карьерист и догматик!" А мы...
не смогли...
Идемте, я вас провожу.
уже не рождается в спорах. Нет столкновений мнений. Есть, мягко говоря,
директива.
начал искать на пальто пуговицы. - Подлость живуча. Подлость вооружена.
Две тысячи лет зло вырабатывало приемы коварства, хитрости. Мимикрии. А
добро наивно, в детском чистом возрасте. Всегда. В детских коротких
штанишках. Безоружно, кроме самого добра... Не-ет, добро должно быть злым.
Иначе его задавит подлость. Да, злым! А я ученик профессора Михайлова.
Я...
холеное лицо, круглые мешки под глазами этого незнакомого и неприятно
пьяного человека.
вдруг съежилось, и он, бросив под ноги шляпу, стал топтать ее ногами,
вскрикивая: - Мы не интеллигенты, нет!.. Мы не интеллигенты. Мы не
представители науки. Мы не соль земли. Мы не разум народа. Мы попугаи.
Комплекс бутафории!
рукав Константина, прижал трясущуюся голову к его плечу - запахло
одеколоном.
Лондон Джек
Шилова Юлия
Никитин Юрий
Корнев Павел
Володихин Дмитрий
Шилова Юлия