закрыла лицо руками.
разваренные былки седьмичника, жалея добро, растряс их за печкой на железке
и, как ни старался сдержаться, с прорвавшейся неприязнью проговорил:
кишкой, а ее на шею! Е-ка-лэ-мэ-нэ! - и притормозился - устал, конечно,
извелся, но он-то мужик, а тут человек нездоровый, притосливый, брезгливый,
стало быть, не в себе человек, из города, из Москвы самой. Он-то ко всему
привычный, лесной-тундряной, не женатый, холостой, и, смиряя себя,
миролюбиво продолжал: - Охотник пушнину ради хлеба добывает - сам мехов не
носит. - И, вспомнив, как друг его верный Колька зверовал на Дудыпте,
добавил еще: - Не до мехов! Может такой сезон выпасти - без штанов
останесся...
за этими зверьками. Я одна, одна... так жутко, так жутко! Не ходи,
пожалуйста, не ходи, а?..
и добывается", - с огорчением думал Аким, выходя к ловушкам после того, как
Эля засыпала.
лыжни, заблудился и добрался до избушки еле жив, в брякающей льдом одежде
перевалился через порог, грохая обувью, на карачках пополз к печке. Эля дала
ему кипятку, спирту из флакончика, помогала раздеваться, но сил ее не
хватало разломить, стянуть с него одежду. Она в голос выла, ломая ногти,
дергала с охотника валенки.
перевернуто, непонимающе и валился с ног, засыпал. Она колотила его, трясла,
умоляла: - Не спи, простынешь! Не спи! Не спи! Не спи-и-и! - И как-то все же
раздела его, растерла спиртом, затащила на нары.
одежды и засыпая, заснув уже, успел еще повторить: - Топи! Топи! Иначе...
от печки к нарам - пощупать, жив ли хозяин, Эля напарила ягодного сиропа,
суп сварганила из птичины, а когда обессилела, легла рядом, прижалась к
охотнику, стараясь согреть его своим слабым теплом. Горячий, разметавшийся,
он ничего не чувствовал и, проспавши остаток дня и долгую-долгую ночь,
поднялся как "огурсик", зубы только ныли, правая щека припухла, и он изжевал
две таблетки анальгина.
котелок с печи, поставила солонку, положила по сухарю себе и хозяину.
отозвался на пригласье, зачем-то понюхал в котелке, скосил на нее слезящиеся
глаза - все же простужен, хоть и уверяет, будто он как "огурсик".
филона наверх овчиной вывернет!
когда у нее и башка-то не держалась, падала, как у рахитного младенца, а
поди ж ты - запомнила!
тропил соболя по свету, и сердце его обливалось кровью - густ был соболиный
нарыск оттого ли, что давно на Эндэ никто не зверовал, тронула ли бескормица
от северной кромки зверье туда, где урожай ореха, где скапливалась белка,
птица, мышь и всякая другая кормная живность. Поредел рябчик на Эндэ,
осторожней сделалась белка, прибавлялось нарыску, шире кружил соболь, реже
становился сбег следов, но чаще встречались места схваток - оседлый соболь
отстаивал свои владения, изгонял с них ходового соболя. Побеждал сильнейший.
колонком и горностаем двинулись песец, волк, росомаха. Припоздав к ловушкам,
охотник находил в спущенных капканах лапку или шерстку соболя. Следовало в
погодье чаще обходить ловушки, строить кулемы и пасти на песцов, травить
волка, росомаху. Почти не спят охотники такой порою, ловят, промышляют,
работают - схлынет зверь, минет урожайное время, хоть заспись.
него удача. Торопился приделать домашние делишки - кухонные хлопоты отымали
столько времени! Выскакивал в лес на часок-другой, носился на лыжах
невдалеке от стана, топтался вокруг десятка капкашок. Смазанные, новые,
добрые капканы висели на вышке, кулемы и слопцы он настораживать перестал -
выедает из них зверька и глухаря росомаха, до того обнаглела, к избушке
подобралась, поцарапала Розку. За ней, за росомахой-разбойницей, гонялся в
погибельную ночь Аким, стрелял, вроде бы ранил, пыху не хватило достать,
добить. Рожень бы на нее, на подлую, изладить - видел как-то в тайге, на
Сыме, простую с виду, но хитрую ловушку Аким - "русамага" лезет на рожень,
снимает приправу с острия, и где так хитра, а тут толку нет спрыгнуть,
ползет по глади рожна задом и вздевается рылом на заостренный конец.
году, когда Колька шарашился по Таймыру возле речки Дудыпты - в тундре мор
лемминга, голод стронул оттудова зверька. Снег еще неглубок, зима не жмет
особо, морозы ухнут позже разом, видать, завернет землю в белый калач,
держись тогда. А пока больше верховая, редкая здесь об эту пору погода,
озолотеть можно в такой сезон, но... На вот тебе, расхлебывай Гоги Герцева
грехи! Договорились стреляться, так он и тут исхитрился, выбрал месть
потяжельше, подбросил свое имущество в зимовье, да еще и с прицепом...
работать, работать, работать необходимо для жизни, для существования. Хоть и
сдвинулось в человеке кое-что, а все выходило так, что будничное, грязное,
нудное кто-то должен делать за нее - человека вроде бы иной, высшей породы,
а она бы только рассуждала по поводу сделанного, деля все на две части - это
ей нравится, это нет.
могу больше! Надоели! Травой пахнут! Горьким чем-то! Невыносимо!.." Розка
тушку рябчика подобрала, зажала в лапах, смотрела на Акима. Он рябчика у
собаки отнял, кинул в берестянку над печкой и, чувствуя в себе тошноту и
отвращение к птичьему супу, хлебал его остервенело.
хынькала.
не сделать ему так никогда, сдерживая в себе клокочущее бешенство, как можно
скучней Аким проговорил:
обхохочутся!
обыденное, скучное ко всему тут терпение, и он, чувствуя неприязнь,
зарождающуюся между ними вражду, терпеливо толковал:
чего хочешь, или универсам, неблизко, а еду трудно сделалось добывать,
дальше и того трудней будет. Надо сматываться, и поскорее. Чтобы дойти -
сила требуется. Чтобы силы накопить, кушать требуется, чтобы кушать, свалить
сохатого требуется, не сохатого, дак оленя, не оленя, дак глухаря, не
глухаря, дак куропатку, не куропатку, дак хоть рябчика...
волос обвисли на плечи - с такой растительностью да на столичный бульвар -
цены бы не было кавалеру! В тайге же грива - помеха, и докучливая помеха,
потеет, обмерзает, грязнится - мыться, стричь волосы времени нет, время и
мыло уходят на постоялку, запасы брал на одного себя и особо на туалеты не
тратился - флакон тройного одеколона, банка пахучего вазелина, смазывать
треснутые от воды и ветра руки, губы, щеки, пара печаток духового мыла,
пяток стирального и, для "форса", бутылочка шампуня, ее, эту штуку, навязала
ему продавщица в хозтоварах, расхваливая фасонный флакон с колпачком, -
можно использовать как флягу, когда опростается. Шампунем Аким мыл голову
больной - пены много, в избушке пахло парикмахерской, голова быстро
очистилась, волосы перестали сечься, струились живыми потоками - полезная,
оказывается, штука, а он думал, забава.
должна я хоть какую-то работу делать, помогать тебе.
резать прутья, огребать снег, вязать себе теплую шапочку и шарф, вместе
будем шить обутки и одежду, поскольку лето красно ты прогуляла, об зиме не
думала, не гадала.
маме фартучек сделала к Восьмому марта. Вот ножницы в руки никогда не брала,
только в парикмахерской и видела, как карнают людей... Ох-хо-хо-о-о!
Парикмахерская! - и постучала ножницами по голове Акима, туго повязанного
холщовым полотенцем. - Вам как, гражданин? А ля-бокс или под горшок?
нет, не вникала она в его слова, не понимала бедственности их положения. Она
и этот разговор о помощи начала как бы между прочим, как бы ему одолжение
делая, подмазывалась, исправляя свой каприз. - Тебе надо привыкать к тайге,
к холоду, иначе нам не выйти, - снова настойчиво начал Аким. Но Эля
дотронулась до головы сурового зверовика, и сердце защемило - волосы тонкие,
жидкие, как у ребенка, неокрепшие, и она, ровно бы самой себе, сказала об
этом вслух. Аким пощупал себя за голову, потеребил бородку и, слабовольно
переходя на другой тон, смущенно заерзал: