не испытывал. Мерзнут ноги, руки, уши, лицо, мерзнет все внутри. Мыслями
завладевает мечта о лихорадке, о лихорадочном жаре. Лежать так и дрожать,
пока лоб, лицо, все не запылает жаром.
вижу телефонный аппарат, прижимаю к уху трубку, связываюсь с Панфиловым.
сейчас не могу сделать".
Пусть поспят".
я не мог встать. Дрожал и бредил. В полусне услышал, как опять кто-то
вошел в сарай. И не один, а трое или четверо. С кем-то перекинулись
словами, сели на солому, стали разуваться. Слышу покряхтыванне, незлобную,
вполголоса, ругань, стариковский кашель.
вздыхает - в этом вздохе чувствуется откровенная досада: опять-де
напоролся на комбата, - потом произносит:
забраться куда-нибудь в тепло, притулиться к любому омету, а он ходил,
шлепал всю ночь, искал своих, пока не прибрел в свой взвод, в этот сарай.
в бреду, в лихорадке неотвязно мучит мысль о бойцах, о батальоне. Как мы
встретим утро, что станется с нами, если я не встану, не перемогусь? Но
подняться не могу. Сквозь дрему чувствую: меня бережно укрывают шинелью.
Пытаюсь открыть глаза. Надо мной кто-то склонился; поднимаю руку, касаюсь
стриженых жестковатых волос, узнаю Бозжанова.
миг послышался мерный, убаюкивающий звук: кони жуют сено. Пролетел, как
мне показалось, еще миг. Чьи-то сильные заботливые руки стаскивают с меня
сапог. Спрашиваю:
ледышки-ноги чем-то сухим, приятным, ловко обертывает свежими портянками,
потом возится с флягой, протягивает стакан. В нос ударяет запах спирта. Я
залпом выпиваю. Водка вышибает слезу, приятно обжигает. Синченко укрывает
меня еще одной шинелью. Не удовлетворившись этим, он без стеснения
переворачивает меня, словно малого ребенка, чтобы подоткнуть края шинели.
Я говорю:
ворота, сквозь щели в стенах пробивался мутный свет. Никого, кроме меня и
Синченко, уже не было в сарае. Коновод с довольной улыбкой протягивал мне
стакан и поместительный термос, ярко раскрашенный оранжевым и синим.
Разрешите, товарищ комбат, я вам налью.
глотками, попивал теплый сладкий чай.
ходом, в тыл.
поселке.
пачки. Очень-то не угощайте, не шикуйте, а то проугощаемся.
меня. Табачный дым противен, горечью осел во рту. Продолжаю спрашивать:
Слабость звала снова лечь. Ничего, превозмогу! Оправил на себе измявшуюся
за ночь одежду, туго стянул ремень.
ушла в минувшее. Зачинался новый боевой день - двадцать седьмое октября
тысяча девятьсот сорок первого года.
5. УТРЕННИЙ ТУМАН
зорьку. За ночь подморозило. Лужи были затянуты пленкой белесого льда,
трескающегося, крошащегося под сапогами. Однако под ледяной корочкой грязь
не затвердела, ее еще не схватил морозец. Черт возьми, опять грязь не
позволит нам стрелять. Как же быть?
наш передний край, фронт роты, которой теперь командовал Дордия. Бойцы
лежали в неглубоких окопах на втиснутых туда, умятых охапках соломы.
Светлая, чистая желтизна соломы прикрыла грязь вокруг окопчиков, легла на
брустверы. Для маскировки солома была раструшена и на всем поле, насколько
хватал взгляд. Все это совершалось без меня, без моего приказа, ночью,
когда я, сваленный с ног, продрогший, сдавшийся недомоганию, метался,
бредил в сарае. Теперь, пользуясь краткой передышкой в ратном нескончаемом
труде, бойцы, все как один, спят. Около каждого бойца покоится на соломе
винтовка. Блестит темная сталь смазанных затворов. В изголовьях гранатные
и противогазные сумки, тощие вещевые мешки. Здесь же, под руками, и
остальное нехитрое хозяйство солдата: его верная заступница - малая
саперная лопата, патроны в брезентовых подсумках.
ушанке, отдавая честь; проделывает это неловко, как и прежде. Я невольно
всматриваюсь: вижу рябинки на бледноватой, почти не принимающей загара
коже, светлые, негустые ресницы. Однако что-то в Дордия и внешне
изменилось. Выпуклые черные глаза устремлены прямо на меня, в них не
таится обычного смущения.
полной готовности. Бойцам и командирам я позволил спать.
четко, не запинается, не мнется. Он сообщает потери. Кроме убитых и
раненых, несколько человек пропали без вести. В их числе командир роты
Панюков. Я спрашиваю:
не умею, не могу найти мягких ноток. Дордия воспринимает мою резкость как
неодобрение. Его щеки, шея, лоб мгновенно розовеют. Однако, не опуская
глаз, он внятно отвечает:
слова - спят солдаты. Оглядывая рубеж, я нет-нет да и взглядываю на
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Шидловский Дмитрий
Свержин Владимир
Орлов Алекс
Майер Стефани