мог оказаться жертвой любого негодяя и мошенника, тюрьмы, переполненные ни в
чем не повинными людьми, которых держали там без суда и следствия, - все это
стало обычным, узаконенным порядком вещей, и хотя прошло всего лишь
несколько недель, как были введены эти законы, они так прочно вошли в жизнь,
словно так оно и было всегда и все уже давно свыклись с этим. Но самым
привычным, примелькавшимся зрелищем, без которого нельзя было и представить
себе этот город, как будто неразрывно связанный с ним испокон веков, было
чудовищное сооружение на площади - зубастая кумушка Гильотина.
Незаменимое лекарство от головной боли, верное средство, предупреждающее
седину, лучшее средство для восстановления цвета лица; народная бритва -
бреет быстро и чисто; ступай, поцелуй Гильотину, она тебе откроет окошечко,
и ты тут же чихнешь в мешок. Гильотина стала символом возрождения
человечества, она заменила собой крест. Кресты поснимали с шеи и на груди
носили маленькие изображения гильотины; ей поклонялись, в нее веровали, как
когда-то веровали в крест.
стала багрово-красной, но и земля под ней набухла и пропиталась кровью. Ее
можно было разобрать на части, как игрушечный домик с чертиком, а как только
возникала надобность, ее тут же собирали и снова пускали в ход. Она
заставляла умолкнуть речистых, повергала сильных, не щадила ни прекрасных,
ни добрых. Двадцать два друга народа - двадцать один живой и один мертвый *
- предстали перед ней в одно утро, и она мигом снесла головы всем. Именем
библейского исполина нарекли главного палача *, приставленного к гильотине,
но он с этим орудием был сильнее своего тезки, и слепота его была еще более
страшной, ибо он каждый день сокрушал врата храма господня.
сохранял твердость духа; уверенный в своей силе, он действовал осторожно и
упорно и ни минуты не сомневался, что он в конце концов спасет мужа Люси. Но
разбушевавшаяся стихия, в которой смешалось и перевернулось все, захлестнула
и перевернула время, и Чарльз вот уже год и три месяца томился в тюрьме, а
доктор все продолжал надеяться и не терял твердости духа. В декабре того
года революция вступила в такую грозную фазу, что на юге Франции реки были
запружены трупами казненных ночью, а утром с первыми лучами бледного зимнего
солнца из тюрем выводили новые партии осужденных, выстраивали их шеренгой и
расстреливали целыми партиями. И среди этого террора доктор сохранял
бодрость духа. Ни один человек в Париже не пользовался такой широкой
известностью. Эта известность создавала ему совершенно особое положение.
Спокойный, отзывчивый, всегда готовый прийти на помощь своими знаниями и
опытом любому больному, будь то убийца или жертва, он сумел сделаться
необходимым и в госпитале и в тюрьме. Искусный врач, он был предан своему
делу, а его необыкновенная внешность и легенды, ходившие об узнике Бастилии,
отличали его от всех других людей. Он был вне всяких подозрений, и никому не
приходило в голову усомниться в нем, как если бы он и в самом деле восстал
из гроба восемнадцать лет тому назад или дух его явился с того света и
остался на земле среди живых.
никогда не было уверенности, что гильотина вот-вот не отрубит голову ее
мужу. Каждый день по мостовой громыхали телеги, битком набитые осужденными
на смерть. Миловидные девушки, красивые женщины, черноволосые, белокурые,
седые; юноши, мужчины в цвете лет, старики; дворяне и простолюдины - все это
было пряным питьем для гильотины, красным вином, которое изо дня в день
вытаскивали на свет из мглы страшных тюремных подвалов и везли по улицам,
дабы утолить ее ненасытную жажду. Свобода, Равенство, Братство или Смерть!
Последнюю ты, не скупясь, жалуешь всем, о Гильотина!
бесконечным ожиданьем, в отчаянии опустила руки, в этом не было бы ничего
удивительного, - в таком состоянии пребывали многие. Но с того самого дня,
когда на чердаке в Сент-Антуанском предместье она впервые прижала к своей
юной груди седую голову отца, она поддерживала его своею любовью и
преданностью и неустанно заботилась о нем. И теперь, когда судьба послала ей
это испытание, она продолжала заботиться о нем с той же неизменной
преданностью, на какую способны лишь истинно добрые, глубоко отзывчивые
натуры.
посвятил себя своему призванию, Люси постаралась наладить их домашнюю жизнь,
и делала это так же заботливо и любовно, как если бы муж ее был здесь с
ними. Все в доме всегда было в полном порядке, всему было свое время и
место. Каждый день она занималась с маленькой Люси, уделяя этому столько же
времени и внимания, как если бы они жили по-прежнему у себя дома в тихом
тупичке в Лондоне. Словно стараясь поддержать в себе веру, что они вот-вот
заживут все вместе, по-старому, она обманывала себя разными невинными
выдумками, - вдруг затевала уборку в надежде на внезапное возвращение
Чарльза, раскладывала на столе его книги, подвигала для него кресло, - и
только в этом, да в пламенных молитвах перед сном, когда она, горячо
помолившись за всех заключенных страдальцев, томившихся в тюрьмах под
угрозой смерти, шептала имя одного дорогого ей узника, она давала выход
своему молчаливому горю.
платье и так же одевала и малютку Люси, но и эта траурная одежда отличалась
таким же изяществом и была ей так же к лицу, как и светлые нарядные платья
прежней счастливой поры. Она побледнела, и на лице ее точно застыло то
недоуменно-сосредоточенное выражение, которое прежде появлялось и исчезало.
Но она была все так же хороша.
говорила ему, что все надежды ее на него одного. И он успокаивал ее и утешал
своей твердой уверенностью:
его, Люси.
поселились в Париже, отец, вернувшись домой, сказал ей:
Чарльз может иногда постоять в третьем часу дня. Если ему удастся подойти к
этому окну - а это зависит от разных обстоятельств и случайностей, - он
сможет тебя увидеть, так он по крайней мере думает, надо только, чтобы ты
стояла на улице в определенном месте, которое я тебе покажу. Но ты,
бедняжка, не сможешь его увидеть, а если бы и могла, все равно тебе нельзя
было бы подать ему никакого знака. Это для вас слишком опасно.
часа. В два она уже была там, стояла до четырех, потом грустно уходила.
Когда на улице было не слишком сыро и можно было не опасаться за малютку,
она брала с собой маленькую Люси; в дурную погоду она ходила одна; но она ни
разу не пропустила ни единого дня. Это был темный грязный закоулок маленькой
кривой улочки. На ней в этом конце стояла только лачуга пильщика, а дальше
по обе стороны тянулись глухие стены. На третий день пильщик заметил ее.
обращались друг к другу ярые патриоты, теперь это стало обязательным для
всех.
(он раньше был каменщиком, чинил дороги), покосился на тюрьму, показал на
нее пальцем, поднес обе руки к лицу и, растопырив все десять пальцев, чтобы
изобразить прутья решетки, осклабившись уставился на Люси.
принялся пилить.
окликнул ее:
матери.
меня пила! Я называю ее моя гильотиночка. Джиг-джиг-джиг - и голова долой!
Джиг-джиг, джиг-джиг - вот и ее голова долой! А теперь малютка: чик-чик,
чок-чок! - вот и ее головенка прочь. Вся семейка!
корзину; но как можно было избежать его, когда он работал на том самом
месте, куда она приходила стоять. Теперь уже она сама первая здоровалась с
ним, стараясь задобрить его, и частенько совала ему деньги на выпивку,
которые он охотно принимал.
забыв, что он тут рядом, она всем существом своим мысленно переносилась к
мужу и потом, вдруг очнувшись, ловила на себе любопытный взгляд, - пильщик
стоял, упершись коленом в скамью, и, прервав работу, следил за нею, не сводя
глаз. - А меня это не касается, не мое дело! - спохватившись, говорил он и
принимался усердно пилить.
Корнев Павел
Сертаков Виталий
Афанасьев Роман
Мичурин Артем
Володихин Дмитрий
Володихин Дмитрий