обращается к Иисусу с заклятием. "Заклинаю тебя Богом живым, - говорит он,
- скажи нам, ты ли Христос, сын Божий?" О! Это уже крупнейшее нарушение
закона. С таким заклятием можно было обращаться только к свидетелям. Если
бы Христос теперь отрекся или ответил на вопрос председателя как-нибудь
эдак невнятно, двусмысленно - его обязаны были отпустить. Но он чтил дело
своей жизни больше самой жизни, больше матери, сестер и братьев, закона и
храма, и в этот самый страшный момент его жизни он не посмел! - слышите,
просто не по-смел! - это дело предать. Ведь скажи он только: "Нет, я
совсем не тот, за кого вы меня принимаете" - и все! Синедрион победил.
Семьдесят два судьи, а за ними стража, свидетели, секретари, служки, в
общем, человек сто, вся орава их торжественно выводит его на площадь. На
ту самую площадь, где он проповедовал, ставят перед толпой и учениками и
провозглашают: "Мы судили сего человека и нашли, что он чист. Он никогда
не выдавал себя за Христа, он не обещал вам от себя царство Божье. Он
только по своему уму и разуменью толковал вам пророков, а вы его не
поняли". И все. И Христа нет. В мире ничего не состоялось. История прошла
мимо. А он знал, что такое искушение когда-нибудь наступит и надо его
преодолеть смертью, но умереть осмысленно и свободно, не как Сенека
христианствующий, а как сын человеческий.
Сенеки смерть была освобождением от компромиссов. А в них-то Сенека ох как
был грешен! Вот осознав все это, он и написал однажды такое. Очень
красивое. Он умел писать красиво. "Куда ты ни взглянешь - ты везде увидишь
конец своих мучений. Видишь эту пропасть? В глубине ее твоя свобода. Вот
искривленное дерево - низкое и уродливое - твоя свобода болтается на нем.
Видишь это море, реку эту, колодец этот? На дне их твоя свобода". Но Иисус
и так всю жизнь чувствовал себя совершенно свободным, свободным, как
ветер, как Бог. Евангелие донесло до нас это ощущение. "Вот человек,
который любит есть и пить вино", - говорили о нем другие. "Я пришел для
того, чтоб вы имели жизнь, и имели с избытком", - говорил он о себе сам.
Жизнь для него была радостью, подвигом, а не мученьем. И вот именно
поэтому на вопрос председателя он не пожелал ответить "нет", он ответил
"да". Евангелисты передают его ответ по-разному, но, в общем, он ответил
как-то очень просто, односложно, лишь бы поскорее отделаться. Порфирий
упрекает его за это. Ему кажется, что в такой решающий момент человек
должен вырасти со скалу, разразиться громом и молнией, глаголом сжечь
сердца судей. "То ли дело, - говорит он, - Аполлон Тианский! Как он
обличал императора Домициана! Пух полетел!" Но Христос - не Аполлон, он
истомился и измаялся смертельно, его тошнило от всего, что происходило, он
хотел в этот момент только одного: скорее, скорее, скорее! Может быть, он
боялся даже, что не выдержит и рухнет. Но и судьи тоже торопились. "Итак,
ты сказал". Председательствующий рвет свою одежду до пояса. Это все равно,
что переломить судейский посох. "Повинен смерти", - говорит он. "Повинен
смерти", - подтверждает семьдесят один. Конец. "И поднялось все множество
их, и повело к Пилату". В дело вступает Рим - проконсул Иудей Понтий
Пилат.
не считался человеком первого сорта. Ведь самниты - это так называемые
союзники, а не римляне. У них и гербы разные: у римлян - волк, у них -
бык. Если помните, были даже три союзных войны, и тогда быки стадом шли на
волков. Но это было и прошло. Теперь Понтий Пилат, во всяком случае в
Иудее, чувствовал себя римским патрицием, белым человеком в дикой
восточной стране. Характер у него был деятельный и энергичный. Таких в
Риме в ту пору звали homo novus, "новый человек" то есть, в этом прозвище
нечто непередаваемое - пренебрежительное, этакий легкий щелчок по носу.
Нувориш, выскочка, мещанин во дворянстве, "из грязи в князи"; Евсевий
пишет, что Пилата прислал в Иудею Сеян - был такой свирепый негодяй у
Тиберия. Потом его, разумеется, тоже казнили. Так вот, этого Понтия Пилата
Сеян как будто назначил проконсулом именно за его ненависть к евреям.
Очень может быть. Во всяком случае, такого тирана Иудея еще не знала.
"Взяточничество, насилие, казни без суда, бесконечные ужасные жестокости"
- так, по Филону, написал о Пилате царь Агриппа I Тиберию. Что ж? Так оно,
вероятно, и было. Но Христа казнить он все-таки не хотел. Почему? Вот
отсюда и начинается путаница. Христианские писатели страшно все усложнили.
Тут мне припоминается давний разговор с одним академиком. Он мне сказал:
"А что ж, батюшка, в нем вы находите непонятного? Вот уж где воистину
никакой загадки нет. У нас, например, в нашем просвещении такими Пилатами
хоть пруд пруди. Это типичный средний чиновник времен империи. Суровый, но
не жестокий, хитрый и знающий свет. В вещах малых и бесспорных -
справедлив и даже принципиален, в вещах масштабом покрупнее - уклончив и
нерешителен. А во всем остальном - очень, очень себе на уме. Поэтому хотя
и понимает истину, но при малейшем тумане начинает крутить, умывает, так
сказать, руки. В случае с Христом это проявилось особенно ясно. Вот и
все". Ну тут, как я сейчас понимаю, академик был не совсем прав.
Действовали еще и особые причины.
иудеев. А так как и иудеи платили ему тем же, то все и запутывалось
окончательно. И в этих хитросплетениях Пилат порой даже терял голову. Он,
человек хитрый и трезвый, все время жил в таком запале, что порой забывал
обо всем. И был в такие моменты вздорен и неумен. Бык, осаждаемый
шакалами! Где мог - унижал, кого мог - уничтожал! У Луки есть такое место:
Христу рассказали однажды о галилеянах, кровь которых Пилат во время
богослужения смешал с жертвами их. И Христос спокойно ответил: "Что ж вы
думаете, эти галилеяне грешнее других?" Видите, как коротко и просто! За
что про что перебил невинных, об этом и спроса нет, перебил, и все! Самое
обыденное дело. Такое обыденное, что оно и разговора не стоит. Но
благодарное население хоть убивать-то себя и давало, а все брало на
заметочку и посылало в Рим "вопли". И когда они попадали в руки
императору, Пилат получал нагоняи. От него требовали объяснений. Тиберий
был опытный администратор и много шума из ничего терпеть не мог. Да! "О,
род рабов!" Да! Люди - льстецы, рабы, трусы и предатели, но и с ними нужно
уметь обращаться. У меня они вот не орут, даже когда я их душу. Почему же
орут у тебя, проконсул?
к оскорблению величия римского народа". За это сразу же секли башку.
в истории. Их и через две тысячи лет не очень поубавилось. Как бы там ни
было, кончил Пилат плохо. Он погиб. По одним источникам, покончил с собой
при Калигуле. По другим - его казнил Нерон, по третьим - его сослали в
Швейцарию, и он там утонул в Люцернском озере. В Альпах есть вершина,
которая называется Пилат. В великую пятницу - день суда - на ней
появляется огромная тень и все моет, моет руки. Вот там, в Швейцарии, году
в двенадцатом, я и видал мистерию - представление страстей Господних.
Зрителей было тысяч десять. Все происходило под открытым небом в
альпийской долине. Луга и ослепительные снежные вершины! И под ними
движется шествие: легионеры, разбойники и большая белая фигура - Христос.
Тогда я вспомнил Шекспира! Хроники его! Вот кто мог бы написать трагедию о
Христе! И знаете? Почти ничего не пришлось бы присочинять. Все уже есть у
евангелистов. Образы, характеры, обстоятельства, бессмертные диалоги, где
одной строчкой сказано все. Если бы еще кое-что заимствовать из некоторых
апокрифов.
твои первосвященники привели тебя сюда ко мне. Что ж ты сделал? Ты царь?
допустили, чтоб я был схвачен и предан тебе?
установить истину.
Их предают таким, как ты.
и распять и отпустить тебя.
бы тебе она не была послана свыше! Что ж! Ты не виноват, судья! Грех на
тех, кто привел меня к тебе.
"Судилище" - мраморное кресло судьи, стоящее на возвышении. Воины выводят
за ним Иисуса. Шум.
возмутителя народа. Я при вас его допрашивал, исследовал все
обстоятельства и не нашел его виновным. Так вот, я его накажу и отпущу.
(Негодующие крики.) Стойте! Идет пасха. У вас существует обычай, чтоб я
отпускал одного из узников по вашему выбору. У меня сейчас находится
Варавва. Он осужден за убийство во время мятежа. Кого же нам отпустить?
Разбойника или Иисуса, называемого Христом?
Березин Федор
Роллинс Джеймс
Лукин Евгений
Шилова Юлия
Контровский Владимир
Херберт Фрэнк