Чтение 64–й страницы книги ~Любимец женщин~

Подписывая, судья, ничуть меня не стесняясь, бессознательно, по привычке,
обнимает ее за талию.
Выходя, секретарша встречается со мной взглядом и с невинным видом
улыбается. Я решаю, что ей семнадцать. Потом оказывается, что
девятнадцать.
- Изабель, - бросил судья, когда та была уже в дверях. - Приготовь,
будь добра, пропуск для госпожи Лепаж... Мари-Мартина, если не ошибаюсь?
Я киваю в ответ. Когда дверь за секретаршей закрывается, судья говорит,
что во время оккупации видел фильм "Мари-Мартина" с Рене Сир в главной
роли.
- Как она была очаровательна, как трогательно играла! А какой
мелодичный голос! Какое мастерство!
Несколько секунд он будто грезит наяву, потом, все так же глядя
расширенными глазами в пустоту и не меняя тона, сообщает:
- Вот и на этот раз ваш подопечный ускользнул от наказания и исчез...
Знаете, чем он меня восхищает? - Судья глубокомысленно смотрит на меня. -
Упорством и отвагой, благодаря которым он всегда выходит сухим из воды и
устремляется дальше... - Следует вздох. - Чтобы в конце концов прибежать -
куда? Знаете, где его поймали? В одном из тех заведений, где он уже
однажды нашел приют и которые распорядилась закрыть Марта Ришар. Круг
замкнулся, его погубила женщина.
Судья перебирает листки в раскрытой папке, вытаскивает один и, пробежав
глазами, говорит:
- В одно сумрачное воскресенье, сумрачное прежде всего для вашего
клиента, в "Червонной даме"...
Блуждающий по моим коленям взгляд судьи наполняется такой тоской, что я
опасаюсь потока признаний, которые поставили бы меня в затруднительное
положение, - о студенческих кутежах, первых подвигах молодости, -
выслушивать все это я не в состоянии. Однако Поммери бормочет:
- Редкий экземпляр этот ваш Кристоф! Солдаты, выставлявшие девиц с их
чемоданами и птичьими клетками, нашли наверху за раскрашенной холстиной
чулан и запертого в нем парня. Вот послушайте, что пишет капрал, который
его обнаружил: "Он забился в угол, как испуганный ребенок..."
Еще раз вздохнув, судья поднимается и тяжелым шагом расхаживает по
кабинету.
- Поздно вы пришли, любезная. Он схвачен в апреле, в мае приговорен
военным трибуналом к расстрелу, в последнюю минуту помилован решением
правительства и благодаря хлопотам супруги затребован гражданским судом.
Однако военные его не выпускают. В результате образовался целый клубок
юридических проблем.
- Вот именно, удивительно то...
Он вяло машет рукой.
- Прежде всего прошу меня не перебивать. Мне и самому крайне неприятно
быть причастным к этому делу. Суд, которому предоставлены все полномочия,
собирается через пять недель в Сен-Жюльене-де-л'Осеан под моим
председательством и при закрытых дверях - семеро присяжных будут выбраны
жребием из жителей полуострова. Предполагается, что решение этого суда
обжалованию подлежать не будет.
- Но послушайте, как может...
- Так и может, - сухо отрезает Поммери и машинально ударяет ладонью по
столу. - Поверьте, я предпочел бы остаться без глаза, чем прибегать к
процедуре, которая до такой степени противоречит тому, чему меня всю жизнь
учили. Иногда я думаю, не сон ли это.
Отвернувшись, он умолкает и отдергивает на окне занавеску, чтобы
немного прийти в себя.
- Конечно, сейчас такое время, - говорит он наконец. - Кроме того,
существует прецедент. В тысяча девятьсот девятнадцатом году в Мартиге, что
в Буш-дю-Рон, чрезвычайным судом был приговорен к расстрелу Жорж-Мари
Дюме. В тысяча девятьсот восьмом он был призывником-матросом и его осудили
за убийство девочки-подростка. Дюме бежал с каторги, его схватили спустя
одиннадцать лет после совершения преступления и расстреляли. Будь моя
воля, я бы вынес вашему клиенту самый суровый приговор, и ему, как Дюме,
пришлось бы выбирать между расстрелом и гильотиной.
Щеки мои горят, и в страхе я могу выдавить из себя только одно:
- Но Кристоф невиновен.
- Невиновен в чем, детка? За то время, что вам осталось, вы не сможете
распутать и шестой доли обвинений против него! Одно только перечисление
вменяемых ему преступлений занимает двадцать три страницы! Самые мелкие из
них - дезертирство, взятие в заложники, покушение на убийство,
изнасилование, пытки, спекуляция оружием, сношения с врагом, шпионаж...
- Что?
- Шпионаж! Военные жаждут его крови! И, к несчастью для вас, вашим
самым ожесточенным противником будет герой войны, весь увешанный орденами,
бригадный генерал Котиньяк. Кому присяжные больше поверят?
Голос у меня перехватывает, я еле сдерживаю гнев. Ухожу я с огромным
досье, которое он отложил для меня, - три скрепленных ремнями "кирпича".
Прощаясь, он с сокрушенным видом треплет меня по щеке.
- Я найду всех женщин, с которыми имел дело Кристоф. Им они поверят, -
обещаю я.
Судья молчит. Он запирается в своем кабинете вместе со своим
скептицизмом и конфетами.
В вестибюле я сталкиваюсь с Изабель, секретаршей. Она протягивает мне
пропуск в тюрьму для свиданий с Кристофом: свиданий в течение часа по
вторникам и пятницам вплоть до суда - между тремя и шестью вечера.
- Я видела, как вы защищали клиента в парижском суде, - говорит
девушка. - У меня в комнате на стене ваши фотографии, я их вырезаю из
журналов. Вы лучше всех и самая красивая. Я уверена, вы выиграете процесс.
Конечно, девица немного не в себе, но от ее слов я готова разреветься.
Я шагаю по набережной с гордым видом, словно современная Матильда,
прижимающая к груди голову своего возлюбленного. Я бросаю ее на заднее
сиденье своей легковушки, черной, как мои мысли. Напрасно я твержу, что
через несколько часов увижу, обниму, въяве прикоснусь к человеку, который
навсегда остался в моей душе, - добрую минуту я плачу, склонив голову на
руль.
Спустя год после окончания войны на косе Двух Америк было не так
оживленно, как было в летние сезоны. Здесь, как в Дюнкерке, немцы сдались
лишь на следующий день после общей капитуляции 9 мая 1945 года. Повсюду
валялись снаряды, некоторые, застряв в дюнах, так и не взорвались.
Об этом мне поведал ворчливый рыбак, который подрядился довезти меня до
крепости. Черт меня дернул в это первое посещение вырядиться как на парад
- строгий темно-синий костюм, плотно облегающий фигуру, и туфли на высоком
каблуке - идеальная одежда для плавания в протекающей и к тому же
провонявшей рыбой моторной лодке Слава Богу, переправа занимает не больше
десяти минут, и плывем мы по спокойному морю под голубыми небесами.
Тюрьма, где содержится Кристоф, - это крепость, построенная при Ришелье
и лишь во время оккупации как-то обустроенная. Мы причаливаем к пристани
на ржавых сваях под высокой отвесной стеной. Меня поджидает солдат,
заприметивший нас еще издали. Он очень сожалеет, но я не могу ступить на
остров раньше трех.
Мне приходится четыре минуты просидеть в лодке, обдуваемой теплым
ветерком.
- В армии как делали все через задницу, так и продолжают. Болван на
болване, - говорит рыбак, обращаясь к солдату.
- Вот уж не думаю. Когда ты служил, болванов в ней было куда больше, ты
один стоил десятка, - парирует тот.
Наконец, поддерживая - один сверху, другой снизу, - они втащили меня на
понтон. Можно себе представить, как мне было удобно в узкой юбке,
задравшейся выше подвязок. И туфлю я чуть было не потеряла - хорошо, что
рыбак успел ее подхватить, прежде чем она шлепнулась в воду.
Не знаю, был ли солдат предупрежден о моем визите, но пропуск он у меня
потребовал. Я предъявила. Он крикнул: "Эй, там!" Со скрежетом открылась
тяжелая дверь. Меня перепоручили другому солдату. Всего, как я слышала, их
тут тридцать - из них два санитара, трое работают на кухне, - и все заняты
одним-единственным узником.
Пересекаю двор, вымощенный во время онО булыжником, теперь он весь в
колдобинах и порос травой. Со стен крепости на меня глазеют часовые, я их,
разумеется, забавляю, но посмеиваются они молча.
Перед строением, на вид не самым заброшенным, мой провожатый снова
кричит: "Эй!" Нам открывает сержант, который тоже хочет видеть мой
пропуск. Он надевает очки и, шевеля губами, читает каждое слово по два
раза. Потом заучивает наизусть мое удостоверение личности. Смотрит на часы
и сообщает:
- Вы должны уйти ровно в четыре.
Я вхожу в коридор, пропахший хлоркой. Сержант подводит меня к двери,
зарешеченной толстыми прутьями, отпирает ее привязанным к поясному ремню
ключом, мы входим, и он запирает ее за нами. Дальше мы спускаемся по
винтовой лестнице с железными ступеньками - грохот от нас, как от целого
батальона.
Внизу опять такая же решетка, и за ней - новый часовой. Вид у него
странный: на нем лишь старые штаны, обрезанные по колено, и вылинявшая,
без рукавов рубаха, а в качестве знака отличия - латунный гном из сказки о
Белоснежке - Чихун, кажется, - пришпиленный на отворот нагрудного кармана.
Солдату, довольному, что появился какой-то народ, лет двадцать пять, он
босой, и вокруг головы у него повязка с красным солнцем, как на японском
флаге.
Не говоря ни слова, сержант уходит, а я следом за своим занятным
проводником углубляюсь в нескончаемые коридоры. Я уже теряю надежду
куда-нибудь дойти, как вдруг отворяется новая бронированная дверь, запоров
на которой больше, чем в банке, и капрал в летней форме, в галстуке
защитного цвета впускает меня в помещение, куда, как я подозреваю, выходят