кашемировую юбку; мало того, на ней была обновка - очень дорогая кружевная
косынка, повязанная бантом. Подойдя к колбасной и чувствуя на себе взгляды
всего рынка, Нормандка приосанилась. Она остановилась перед дверью.
Смотрите внимательно.
направилась к двери и протянула руку прекрасной Нормандке. Лиза тоже была
весьма "комильфо": воротничок, нарукавники, передник - все сияло
ослепительной белизной.
застрекотала. Обе женщины оставались в лавке, и бараньи сальники на
витрине мешали как следует их разглядеть. Судя по всему, они вели
сердечную беседу, раскланивались друг перед дружкой и, конечно,
обменивались любезностями.
покупает... Но что же она покупает? Кажется, свиную колбасу... Ага!
Готово! Видите, видите? Красавица Лиза всунула ей в руку фотографию вместе
со свертком колбасы.
обусловленного ритуала и соблаговолила проводить прекрасную Нормандку на
улицу. Стоя на тротуаре, обе весело смеялись, демонстрируя перед всем
кварталом свою искреннюю дружбу. Их примирение было подлинной радостью для
рынка; торговки вернулись к прилавкам, заявляя, что все прошло как нельзя
лучше.
только начиналась. Все три впились в дом напротив глазами, горевшими
острым любопытством, которое жаждало проникнуть сквозь каменную стену. Они
опять заговорили о прекрасной Нормандке, чтобы утишить свое нетерпение.
свои дела, а Нормандка ведь богатая. Через два месяца они заживут своим
домком, увидите. Матушка Меюден давно уже хлопочет об этом браке.
застал ее в постели с Флораном.
приходом полиции. Я была там, когда осматривали постель. Комиссар пощупал
простыни. На них остались два еще совсем тепленьких местечка.
пакостям учил этот прощелыга маленького Мюша! Нет, вы не поверите... Там
оказалась большая связка бумаг.
Сарьетта.
Комиссар сказал, что и этого достаточно, чтобы его повесить... Флоран
просто чудовище. Портить ребенка! Да разве так можно! Конечно, Мюш не ахти
какое сокровище, но это не причина для того, чтобы этакую малявку
подводить под тюрьму вместе с красными, верно?
вам говорила: "Кеню что-то мухлюют, это скверно пахнет". Видите, у меня
нюх тонкий... Слава богу, скоро наш квартал вздохнет свободно. А для этого
надо было здесь как следует пройтись метлой; ведь люди стали бояться, что
их среди бела дня зарежут, честное слово! Просто житья не было. Всюду
сплетни, споры, чуть не поножовщина. А все из-за одного человека, из-за
Флорана. Ну вот и помирились красавица Лиза с прекрасной Нормандкой; это
очень хорошо с их стороны, они обязаны были так поступить для общего
спокойствия. Теперь все наладится, увидите... Но что это! Бедняга Кеню
смеется!
белом фартуке, и заигрывал с молоденькой служанкой г-жи Табуро. В то утро
Кеню был очень весел. Он жал руки девушке и, как истинный колбасник в
добром расположении духа, так выворачивал ей запястья, что она кричала от
боли. Лиза всячески старалась удалить его на кухню. Сейчас она в
нетерпении ходила взад и вперед по лавке, боясь, что вот-вот придет
Флоран, и звала мужа, чтобы предотвратить встречу братьев.
ничего не подозревает. Смеется, как дурачок!.. Знаете, госпожа Табуро
сказала, что порвет с Кеню, если они будут и дальше срамиться, оставят
Флорана у себя.
старуха, не приведя никаких доказательств. - Он взял даже больше, чем ему
полагалось. Нагрел Кеню-Граделей на несколько тысяч франков... Вот уж про
него можно сказать: где порок, там и деньги не впрок. Ах да! Вы, может, не
знаете: у него была еще одна женщина.
бешеные.
захочется, он и с земли подберет... Вы ее хорошо знаете: это госпожа
Верлак, жена прежнего инспектора, лицо у нее желтое-прежелтое...
Верлак смотреть противно! Тогда мадемуазель Саже вышла из себя:
найдены письма этой женщины, целая пачка писем, в которых она просит у
него денег: по десять, по двадцать франков сразу. Словом, это ясно...
Такая парочка вполне могла уморить мужа.
начинали терять терпение. Они ждали на тротуаре уже более часа. А вдруг их
лавки обворуют тем временем? Тогда мадемуазель Саже придумала новый
фортель, чтобы удержать их: ведь Флоран сбежать не может, говорила она; он
непременно придет домой; вот будет интересно - увидеть, как его
арестовывают! И она подробнейшим образом описывала устроенную полицией
засаду, а торговка маслом и фруктовщица продолжали оглядывать дом сверху
донизу, обшаривая взглядом каждую щелку, ожидая увидеть кепи полицейского
в каждой трещине. Дом на той стороне, спокойный и безмолвный, безмятежно
купался в лучах утреннего солнца.
окошко в том виде, как его застали... Ага! Смотрите, кто-то из них,
кажется, прячется за гранатовым деревцем на балконе.
колышутся. Все они, верно, сидят в комнате и не шевелятся.
павильона морской рыбы. Три женщины молча переглянулись, глаза их
блестели. Они стали плечом к плечу, выпрямившись в своих широких,
развевающихся платьях. Гавар подошел к ним.
ряду его нет. Должно быть, он зашел к себе домой... может, вы его все-таки
видели?
друг на друга, губы у них чуть подергивались.
сказала:
ее за руку и, отведя в сторону, шепнула на ухо:
нами куражился.
добавила еще тише мадемуазель Саже.
спутниц лица были по-прежнему изжелта-бледные. Все три сейчас не смели
взглянуть одна на другую, смотрели в сторону и, не зная, куда девать руки,
прятали их под передником. Но в конце концов они невольно устремили глаза
на дом, мысленно следя сквозь стены за Гаваром, живо представляя себе, как
он поднимается на шестой этаж. Когда, по их предположению, он уже оказался
в комнате Флорана, они снова переглянулись. Сарьетта нервно захихикала. На
секунду им почудилось, будто занавески на окне заколыхались, почему
кумушки и вообразили, что в мансарде идет какая-то борьба. Однако снаружи
дом был все также безмятежно спокоен; четверть часа царила полная тишина;
у трех женщин спирало дыхание в груди от все растущего волнения. Когда
наконец с черного хода вышел полицейский агент за фиакром, они едва не
попадали в обморок. Через пять минут Гавар спустился в сопровождении двух
шпиков. Лиза вышла на тротуар, однако, заметив подкативший фиакр,
поспешила скрыться в колбасной.
пистолет и коробку с патронами. По тому, как грубо обошлись с ним, по
тому, как встрепенулся полицейский комиссар, услышав его фамилию, Гавар
понял, что обречен. О такой страшной развязке он не способен был даже
помыслить; в Тюильри его не помилуют. У Гавара подкашивались ноги, словно