сущности говоря, "разъезжаемся в пятилетку"? Почему не рассказать о том, что
на этом вечере кто-то заговорил об Андрее и оказалось, что каждому из нас
по-своему не хватает Андрея? Почему не рассказать о том, как рано утром мы
вышли на улицу - Нина жила теперь в Чернышевом - и отправились к Неве, над
которой с гортанными криками носились чайки? Мы шли вперед, взявшись за
руки, во всю ширину панели. Гурий громко читал Маяковского: "Эй вы! Небо!
Снимите шляпу!", - и город был нарядный, просторный, молодой и опять
какой-то новый, в мягких красках тающей белой ночи.
* ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ПОИСКИ *
Глава первая. В ЗЕРНОСОВХОЗЕ
ВСЕ НОВО
от камешков, во все стороны разлетается пыль, а дорога уже сухая, и уже
по-прежнему печет жаркое степное солнце. Кузов грузовика, в котором я сижу,
опять нагревается, у женщин-сезонниц, едущих в совхоз на строительные
работы, начинают дымиться паром платки. Я смотрю по сторонам: все ново - и
дорога, бегущая вдоль той, по которой мчится наша машина, и то, что эта
боковая дорога изрыта гусеницами тракторов, и то, что мы обогнали один из
них, тащивший за собой огромную, похожую на утюг, походную кухню. Степь и
степь - куда ни бросишь взгляд! Скучная - лишь мелькает здесь и там на
кургане плоский памятник, каменная скифская баба. Так пыльно, что я вынимаю
из сумки платочек, и даже в нем лежит пыль, как будто я нарочно собрала ее и
положила в платочек.
рабочие, трактористы, механики. Неуклюжий человек, полный, широкий, с
большими ушами, нахлобучив кепку, гудит "Гренаду" Светлова, - все те же
первые строфы повторяются с небольшим перерывом:
так что в конце концов мне начинает казаться, будто во всем, что я вижу и
слышу, незаметно участвует эта простая мелодия. Мы знакомимся. Это механик
"Зерносовхоза-5". Фамилия его Бородулин.
расстегнутой рубашке, под которой открывается могучая грудь, сидит рядом с
Бородулиным и, посмеиваясь, ругает директора за "сухой закон" (я не знала,
что в "Зерносовхозе-5" запрещены спиртные напитки).
что они ничего не значат в сравнении с делами этого человека, - так громко и
уверенно говорит он о них, так оглушительно хохочет, с таким самодовольным
выражением поглядывает на дорогу. Впрочем, это законное самодовольство.
Дорога проложена им: "Километр в сутки, работали даже ночами, при фарах. Две
благодарности в приказах наркома!" Этот человек, о котором с первого взгляда
можно сказать, что все, что он делает, он делает с вдохновением, - инженер
Репнин, начальник дорожной бригады, в прошлом буденновец, как раз один из
тех, кто
голубоватом свете. Я присматриваюсь к третьему попутчику - средних лет, с
чемоданом, в стареньком, но аккуратном костюме. Его фамилия Маслов, он тоже
инженер, как и Репнин, и едет в зерносовхоз из Москвы. У него обыкновенная
внешность: некрупные черты лица, маленький нос, плоские губы. Он курит,
молчит. Лишь когда загорается жаркий спор о том, можно ли в здешних краях
сеять хлопок, он поднимает глаза - холодные глаза человека, никогда не
повышающего голос.
на страницах этой истории? Нет. Я рассматривала своих попутчиков хотя и с
любопытством, но с дорожным любопытством - тем самым, которое кончается
вместе с дорогой.
догадываюсь, что это освещенные окна. Вот становятся видны и самые дома,
кажущиеся странными на ровной, пустынной поверхности степи. Дома
трехэтажные, их немного, шесть или семь. Мы приехали. Это Главный Хутор
"Зерносовхоза-5". Сторож берет мой чемодан, ведет меня в общежитие и
бормочет в ответ на расспросы, что начальства нет, чаю нет и хорошо еще,
если найдется свободная койка. Мы заходим в недостроенный дом, и светом
фонарика сторож указывает мне свободную койку. Я умываюсь, ложусь. Шум
чего-то пересыпаемого, раздробляемого, свет, вдруг вспыхнувший за окнами, не
дают мне уснуть. Это, должно быть, ночная смена принимается за работу. Нужно
спать!
раскачиваются фонари, и люди в грязных фартуках стоят над всем этим
железным, бетонным хозяйством с полными забот руками.
заселенного дома, в маленькой комнате - весь Главный Хутор называет ее
"лекарней", - я сижу над письмом, в котором, ничего не преувеличивая,
рассказываю о своих делах и заботах. "Почти ежедневно я вспоминаю наш
разговор, дорогой Николай Васильевич, тот самый, помните, когда вы сказали,
что в деревне можно и должно заниматься наукой... "
виден лишь тонкий рисунок красноватых, остывающих нитей. Полно, да в деревне
ли я? Трехэтажные дома стоят в необозримой степи. Сегодня утром я видела,
как длинный, нескладный садовник вбивал колышки на площади перед управлением
и сердился, когда тракторы наезжали на его будущий сад. За машинным парком
шумит, качая воду, катерпиллер в пятьдесят лошадиных сил. Днем он почти не
слышен, а ночью шумит, как прибой. Длинный ряд домиков, построенных из
ящиков, в которых пришли из Америки тракторы, тянется через весь Главный
Хутор - это проспект Коммуны, будущая центральная улица "Зерносовхоза-5". А
там, в поле, дымятся походные кухни, трепещут под осенним ветром палатки, в
зеленых фургончиках спят коротким, тревожным сном трактористы, комбайнеры.
стороны подойти?
столе.
лестницы отряхивает и чистит пальто, и все это аккуратно, неторопливо. Когда
я впервые увидела инженера Маслова по дороге в зерносовхоз, мне и в голову
не пришло, что он будет жить в одной квартире со мной.
стоит в темном подъезде. Ноги ее до колен залеплены грязью.
проспект и останавливаюсь, потому что для того, чтобы попасть в столовую,
нужно перейти этот проспект, а перейти его невозможно. Грязь лежит на нем -
черная, блестящая, густая. Мне случалось воевать с грязью, особенно в
детстве, в Лопахине. Но разве можно сравнивать с добродушной лопахинской
слякотью эту дикую, злобную, хватающую за ноги грязь? Я делаю шаг, и нога
медленно уходит по щиколотку - удача! Следовательно, мне удалось попасть на
помост, - где-то здесь был дощатый помост. Хуже, если это доска, которую
накануне подкладывали шоферы под застрявшую подле моей "лекарни" машину. Еще
шаг - да, доска! Нога уходит до колена, и я с трудом возвращаюсь в исходное
положение. Что делать?
меня из темноты. Это инженер Репнин. Он в комбинезоне, в резиновых сапогах
выше колен, в широкополой шляпе. Веревка, переброшенная через шею, привязана