и, по приказанию ее, все ее окружающее осыпает певца рукоплесканием. Он
встает, изнемогший под бременем своего торжества. Два пажа берут его под
руки и сажают на противный конец стола, где для него поставлен особенный
куверт под беседкою из веников. Ему одному нет пары; он единствен. Во время
обеда служат ему пажи - честь, равняющая его с Шапеллем {Прим. стр. 271},
если не с Тассом {Прим. стр. 271}.
плывет лебедкою русская дева, и около нее увивается соколом ее товарищ; за
ними ломаются, как одержимые духом, в шайтанской пляске; далее пристукивают
казачка или выкидывают журавля. Тут мчатся степным вихрем цыгане: "Эй, жги,
говори! эвое, эван!", и взоры исступленно-красноречивы, и каждая косточка
говорит, каждая жилка бьется, и грудь дышит бурею любви. Но что с княжною
Лелемико?.. Она бледнеет. Пляшущая цыганка не мать ее, но ее напоминает, и
это напоминание леденит все существо Мариорицы. Она старается укрепиться,
ищет взорами Волынского, находит и оживает. Между тем цыгане пролетели,
голос их отдается слабее и слабее, наконец совсем замирает. Новые пары,
новые пляски и голоса! И страх и грусть Мариорицы промчались, как мимолетные
видения.
театров!..
отправились в прежнем порядке в ледяной дом. Здесь, при звуке труб, литавр и
гобой, под хор козлов, быков, собак и ослов, высадили их из железной клетки
и отвели с подобающею честию в спальню, где и заперли. Поезд распущен.
Часовые приставлены к дому, чтобы влюбленная чета не могла из него
освободиться. Каков алтарь Гименею?.. На что ни садятся, к чему ни
прикасаются, все лед - стены, брачное ложе, утварь, отвсюду пашет на них
холод, ближе, теснее, наконец душит, костенит их. Несколько минут утешает их
огонь в ледяном камине, на ледяных свечах; но этот фосфорный огонь не греет
- вот и он слабее перебегает по ледяным дровам, цепляется за них, бьется
умирая, исчезает... Холодно, мрачно, как под землею! Сердце замерло. Сначала
молодые силятся побороть холод: то бегают взад и вперед по комнате, пляшут,
кривляются, то кувыркаются, то колотят друг друга. Смех, да и только!.. Нет
более сил выдерживать. Стучатся в дверь, стонут, умоляют часовых выпустить
их, припадают заочно к их ногам, клянутся по гроб не забыть их благодеяний,
обещаются озолотить их. Ничто не помогает. Отчаяние берет верх. От мольбы
переходят к проклятиям: все проклинают, что только носит имя человеческое;
ломают и уничтожают все, что могут разломать и уничтожить, силятся разрыть
стену... наконец, предавшись отчаянию, садятся на постель... Глаза
слипаются, дремота одолевает их более и более; смерть уж протягивает на них
руки, усыпляет их, убаюкивает сказками, сладкими видениями; еще одна
минута... и они заснули бы навеки. Но утро отрясает уже свои белокурые кудри
из-за снежного подзора; начинает светать... К новобрачным входит караульный
офицер и, найдя их в предсмертном усыплении, старается их оживить. Их
оттирают снегом и относят на квартиру, где помощь лекаря скоро возвращает им
жизнь.
бы утешаясь победою над своим любимцем и самой собою. Унизительное внимание
герцога простиралось почти на каждого из придворных, кроме отъявленных
врагов его. Упавший временщик всегда низок.
вознаграждения поляков. Твердость ее делала успехи.
государынина кабинета. Под мышкою держал он какие-то бумаги. Его, племянника
Липмана, его, преданного Бирону, осыпанного благодеяниями герцога
курляндского, избрали для доклада о поляках, решенного в государственном
кабинете. Лучшего выбора нельзя было сделать. При этом докладе лукавый ум
Эйхлера докончит то, что начали коварство и сила временщика. Тяжкая забота
налегла на чело его; по временам трепет губ и рук обнаруживает в нем сильное
душевное волнение. То садится он на стул, разбирает бумаги, углубляется в
чтение их, с негодованием комкает их в руках, опять складывает; то встает,
утирает холодный пот с лица, подходит к окну, смотрит на небо, будто с
укоризной, то делает разные странные движения, как бы говоря с самим собой.
Это уж не тот двусмысленный, сонный Эйхлер, которого мы видели с его дядей в
домашней канцелярии герцога, когда они допрашивали Мариулу; это не тот
ротозей, который считал на небе звезды, толкнувшись с кабинет-министром на
лестнице Летнего дворца; не тот умышленный разгильдяй, приходивший
благодарить своего патрона за высокие к нему милости; это, правда, Эйхлер,
племянник Липмана, кабинет-секретарь, но Эйхлер обновившийся. Наружность его
благородна, отчетлива; на лице его, во взорах резко написаны намерение,
цель, подвиг. В душе его ворочается какой-то демон; видно, что ему надобно
разрешиться от него.
указал туда рукою, давая знать, что государыня уже там.
время поднять глаза к небу, как бы умоляя его о чем-то.
шелковой подушке, прислонилась отвратительная карлица, которая по временам
слегка терла их. Этот уродец слыл глухою... Кивнув приветливо
кабинет-секретарю, ее величество в знак благоволения подала ему свою руку
поцеловать.
вознаграждение, кроме кабинет-министра Волынского. Он один не изменил ни
себе, ни правде: одушевленный любовию к отечеству и преданностью к вашему
величеству, он один защищал ее горячо, благородно, как истинному вельможе
следует. Каждое слово его, подобно огненному мечу ангела, карателя зла,
падало на сердца его противников; сильные доводы его заставили их умолкнуть.
Но герцог уже наперед подписал свое мнение, и все молча, страшась ужасных
гонений, подписали за ним свой стыд и унижение России. Простите мне, ваше
величество, если я, увлеченный любовью к правде, к пользам вашим и России,
слишком смело изъяснился.
когда он кончил, по его лицу катились слезы.
и наследник, пестун злодейских замыслов Бирона?
герцога?
Теперь, когда она не нужна мне более, в эту решительную минуту, когда я могу
все потерять от вашего гнева и все приобресть от ваших милостей, я
признаюсь, что моя преданность к герцогу была только личина. Скидаю эту
личину, достигнув своей цели: открыть вашему величеству всю истину. Ненавижу
Бирона, который угнетает мое второе отечество, покрыл кровавым струпом народ
русский и бесславит ваше царствование; ненавижу его милости, презираю их. С
тех пор как я узнал все благородство души Волынского, я предался ему
безгранично, как друг, как сын его. Ему это неизвестно; он даже считает меня
в числе своих врагов. Вот моя исповедь, государыня! Предаю вам всего себя.
Иоанновна, качая головой; потом взяла бумаги из рук Эйхлера, читала их про
себя, перечитывала и долее всего останавливалась на мнении Волынского,
которое состояло в следующих выражениях: "Один вассал Польши может изъявить
свое согласие на вознаграждение, но русский, храня пользы и честь своего
отечества, как долг велит истинному сыну его, не даст на сие своего голоса".
карлица ускользнула из-под стола и скрылась.
мог употребить других выражений?..
чести вашей увлекся благородною пылкостью своего характера и не взвесил как
должно слов своих. Эти же слова произнес он некогда самому герцогу и ныне
хотел быть верен себе и на бумаге, которая пойдет к потомству. Герцог тогда
Посняков Андрей
Прозоров Александр
Панов Вадим
Посняков Андрей
Мурич Виктор
Кервуд Оливер Дж.