позора?..
грудь; припадок бешенства истощил последние силы, и теперь хлынули
бессильные старческие слезы.
отцом. Она не испугалась его гнева, но эти слезы отняли у нее последний
остаток энергии, и она с детской покорностью припала своей русой головой к
отцовской руке. - Папа, папа... Ведь я тебя вижу, может быть, в последний
раз! Голубчик, папа, милый папа...
В кабинете на минуту воцарилось тяжелое молчание.
тебя... И теперь я все та же. Я ничего никому не сделала дурного, кроме
тебя.
тебе?..
будет любить меня всегда... Если он дурной человек, - мне же лучше: я всегда
могу уйти от него, и моих детей никто не смеет отнять от меня!.. Я не хочу
лжи, папа... Мне будет тяжело первое время, но потом все это пройдет. Мы
будем жить хорошо, папа... честно жить. Ты увидишь все и простишь меня.
болезненно выпрямился и молча указал дочери на дверь.
VII
для Привалова промелькнули как длинный сон, от которого он не мог
проснуться. Волею-неволею он втянулся в жизнь уездного города, в его
интересы и злобы дня. Иногда его начинала сосать тихая, безотчетная тоска, и
он хандрил по нескольку дней сряду.
минут Хина.
Рассказывают, что тут разыгрался целый роман... Вы ведь знаете Лоскутова?
Представьте себе, он давно уже был влюблен в Надежду Васильевну, а Зося
Ляховская была влюблена в него... Роман, настоящий роман! Помните тогда этот
бал у Ляховского и болезнь Зоси? Мне сразу показалось, что тут что-то
кроется, и вот вам разгадка; теперь весь город знает.
до последнего слова. А вы слышали, что Василий Назарыч уехал в Сибирь? Да...
Достал где-то денег и уехал вместе с Шелеховым. Я заезжала к ним на днях:
Марья Степановна совсем убита горем, Верочка плачет... Как хотите - скандал
на целый город, разоренье на носу, а тут еще дочь-невеста на руках.
отправился к Бахаревым. Дорогой он старался еще уверить себя, что Хина
переврала добрую половину и прибавила от себя; но достаточно было взглянуть
на убитую физиономию Луки, чтобы убедиться в печальной истине.
раздеться в передней; на глазах у него были слезы, руки дрожали. - Василий
Назарыч уехал на прииски; уж неделю, почитай. Доедут - не доедут по
последнему зимнему пути...
Она встретила его с прежней ледяной холодностью, чего уж, кажется, никак
нельзя было ожидать от такой кисейной барышни. Марья Степановна приняла его
также холодно и жаловалась все время на головную боль.
проговорила она. - Костя что-то писал...
из которого только что вынесли дорогого покойника. О Надежде Васильевне не
было сказано ни одного слова, точно она совсем не существовала на свете.
Привалов в первый раз почувствовал с болью в сердце, что он чужой в этом
старом доме, который он так любил. Проходя по низеньким уютным комнатам, он
с каким-то суеверным чувством надеялся встретить здесь Надежду Васильевну,
как это бывает после смерти близкого человека.
зимнего снега, опять проснулась в сердце Привалова... Он сравнил настоящее,
каким жил, с теми фантазиями, которые вынашивал в груди каких-нибудь полгода
назад. Как все было и глупо и обидно в этом счастливом настоящем... Привалов
в первый раз почувствовал нравственную пустоту и тяжесть своего теперешнего
счастья и сам испугался своих мыслей.
первое письмо Веревкина, которое он прислал из Петербурга, несколько утешило
его. Nicolas писал, что его подозрения относительно дядюшки действительно
оправдались: последний раскинул настоящую паутину и уже готовился запустить
свою лапу, как он, то есть Веревкин, явился самым неприятным сюрпризом и
сразу расстроил все дело. Веревкин подробно описывал свои хлопоты,
официальные и домашние: как он делал визиты к сильным мира сего, как его
водили за нос и как он в конце концов добился-таки своего, пуская в ход все
свое нахальство, приобретенное долголетней провинциальной практикой. В конце
письма стояла приписка, что делом о Шатровских заводах заинтересовалась одна
очень влиятельная особа, которая будет иметь большое значение, когда дело
пойдет в сенат. "Сначала, - писал Веревкин, - я бродил как впотьмах, но
теперь поосмотрелся: везде люди, везде человеки. Даст бог, учиним знатную
викторию... А дядюшку смажем по всем правилам искусства: не суйся в калачный
ряд с суконным рылом".
положительно весь город, потому что на них фигурировал Привалов. Многие
нарочно приезжали затем только, чтобы взглянуть на этот феномен и
порадоваться счастью Агриппины Филипьевны, которая так удивительно удачно
пристраивала свою младшую дочь. Что Алла выходит за Привалова - в этом могли
сомневаться только завзятые дураки.
неисчислимые последствия. Публики было особенно много: адвокаты, инженеры,
какой-то заезжий певец, много дам. Привалов, конечно, был тут же, и все
видели своими глазами, как он перевертывал страницы нот, когда Алла
исполняла свою сонату, Хиония Алексеевна была особенно в ударе и
развернулась: французские фразы так и сыпались с ее языка, точно у Нее рот
был начинен ими. В своем увлечении Хиония Алексеевна даже не обратила
внимания на то, что Агриппина Филипьевна давно перестала улыбаться и
тревожно подняла брови кверху.
поднести ко рту ложечку клубничного варенья, Агриппина Филипьевна отозвала
ее немного в сторону и вполголоса заметила:
улыбнулась начатой еще за Вареньем улыбкой, но вдруг ей все сделалось ясно,
ясно, как день... Она задрожала всем телом от нанесенного ей оскорбления и
едва могла только спросить:
произношением...
произношением?!? И это говорите мне вы... Агриппина Филипьевна?!?
попробовала было подсластить поднесенную пилюлю Агриппина Филипьевна, но
было уже поздно: все было кончено!
Хиония Алексеевна покраснела и гордо выпрямила свой стан; в следующую за
этим минуту она вернулась в гостиную, преисполненным собственного
достоинства жестом достала свою шаль со стула, на котором только что сидела,
и, наконец, не простившись ни с кем, величественно поплыла в переднюю, как
смертельно оскорбленная королева, которая великодушно предоставила
оскорбителей мукам их собственной совести.
как капля серной кислоты, жгла мозг Хионии Алексеевны, когда она ехала от
Веревкиных до своего домика.
так мне можно делать всевозможные оскорбления", - с логикой оскорбленной
женщины рассуждала далее Хиония Алексеевна, ломая руки от бессильной злости.
рижских немок, которых по тринадцати на дюжину кладут!" - вот общий
знаменатель, к которому сводились теперь мысли Хионии Алексеевны
относительно фамилии Веревкиных.
VIII
Приваловым и Антонидой Ивановной, начиная с самого места действия, которое
сузилось наполовину. Гостиная Хины была теперь закрыта, в клубе показываться
было не совсем удобно, чтобы не вызвать озлобленную Хину на какую-нибудь
отчаянную выходку. Однако Антонида Ивановна раза два ездила туда, точно