еще не тронутый огнем. - Вы разорили своих детей! Ведь эти документы
обеспечивали им состояние...
подсвечника, передвинутого по мраморной доске.
владельцем имущества, проданного мне графом? С этой минуты дом его
принадлежит мне.
изумления. Графиня подметила удивленный взгляд, который я бросил на
ростовщика.
залилась горючими слезами. Гобсек пошел за мною следом. На улице я молча
повернул в другую сторону, но он подошел ко мне и, бросив на меня глубокий
взгляд, проникавший в самую душу, крикнул тоненьким, пронзительным голоском:
проводил по-барски в его поместьях, держал там себя хозяином, строил фермы,
чинил мельницы и дороги, сажал деревья. Однажды я встретился с ним в одной
из аллей Тюильри.
посвятила себя детям, дала им прекрасное воспитание и образование. Старший
ее сын премилый юноша.
учитель. В несчастье он многому научится, узнает цену деньгам, цену людям -
и мужчинам и женщинам. Пусть поплавает по волнам парижского моря. А когда
станет искусным лоцманом, мы его в капитаны произведем.
внушила господину де Ресто отвращение ко мне и он совсем не склонен был
обращаться ко мне за советами, я на прошлой неделе пошел к Гобсеку, решив
рассказать ему о любви Эрнеста к Камилле и поторопить его выполнить свои
обязательства, так как молодой граф скоро достигнет совершеннолетия. Старика
я застал в постели: он уже давно был болен и доживал последние дни. Мне он
сказал, что даст ответ, когда встанет на ноги и будет в состоянии заниматься
делами, - несомненно, он не желал расставаться с малейшей частицей своих
богатств, пока еще в нем тлеет хоть искра жизни. Другой причины отсрочки не
могло быть. Я видел, что он болен гораздо серьезнее, чем это казалось ему
самому, и довольно долго пробыл у него, - мне хотелось посмотреть, до каких
пределов дошла его жадность, превратившаяся на пороге смерти в какое-то
сумасшествие. Не желая видеть по соседству посторонних людей, он теперь
снимал весь дом, жил в нем один, а все комнаты пустовали. В его спальне все
было по-старому. Ее обстановка, хорошо мне знакомая, нисколько не изменилась
за шестнадцать лет - каждая вещь как будто сохранялась под стеклом. Все та
же привратница, преданная ему старуха, попрежнему состояла его доверенным
лицом, вела его хозяйство, докладывала о посетителях, а теперь, в дни
болезни, ухаживала за ним, оставляя своего мужа-инвалида стеречь входную
дверь, когда поднималась к хозяину. Гобсек был очень слаб, но все же
принимал еще некоторых клиентов, сам получал доходы, но так упростил свои
дела, что для управления ими вне стен комнаты ему достаточно было изредка
посылать с поручениями инвалида. При заключении договора, по которому
Франция признала республику Гаити, Гобсека назначили членом комиссии по
оценке и ликвидации владений французских подданных в этой бывшей колонии и
для распределения между ними сумм возмещения убытков, ибо он обладал
большими сведениями по части старых поместий в Сан-Доминго, их собственников
и плантаторов. Изобретательность Гобсека тотчас подсказала ему мысль
основать посредническое агентство по реализации претензий бывших
землевладельцев и их наследников, и он получал доходы от этого предприятия
наравне с официальными его учредителями, Вербрустом и Жигонне, не вкладывая
никаких капиталов, так как его познания являлись сами по себе достаточным
вкладом. Агентство действовало не хуже перегонного куба, вытягивая прибыли
из имущественных претензий людей несведущих, недоверчивых или знавших, что
их права являются спорными. В качестве ликвидатора Гобсек вел переговоры с
крупными плантаторами, и каждый из них, стремясь повысить оценку своих
земель или поскорее утвердиться в правах, делал ему подарки сообразно своему
состоянию. Взятки эти представляли нечто вроде учетного процента,
возмещавшего Гобсеку доходы с тех долговых обязательств, которые ему не
удавалось захватить; затем через агентство он скупал по дешевке
обязательства на мелкие суммы, а также те обязательства, владельцы которых
спешили реализовать их, предпочитая получить немедленно хотя бы
незначительное возмещение, чем ждать постепенных и ненадежных платежей
Республики. В этой крупной афере Гобсек был ненасытным удавом. Каждое утро
он получал дары и алчно разглядывал их, словно министр какого-нибудь набоба,
обдумывающий, стоит ли за такую цену подписать помилование. Гобсек принимал
все, начиная от корзинки с рыбой, преподнесенной каким-нибудь бедняком, и
кончая пачками свечей - подарком людей скуповатых, брал столовое серебро от
богатых людей и золотые табакерки от спекулянтов. Никто не знал, куда он
девал все эти подношения. Все доставляли ему на дом, но ничего оттуда не
выносили.
знакомая, - сдается мне, он все это глотает, да только не на пользу себе -
исхудал, высох, почернел, будто кукушка на моих стенных часах.
войдя ко мне в кабинет, сказал:
пожелтел, как лимон, торопится поговорить с вами. Смерть уж за глотку его
схватила, в горле хрип клокочет.
на коленях у камина, хотя там не было огня, а только большая куча золы. Он
слез с кровати и дополз до камина, но ползти обратно уже не было у него сил
и не было голоса позвать на помощь.
постели. - Вам холодно? Почему вы не велите затопить камин?
ухожу, голубчик, - промолвил он, помолчав, и бросил на меня угасший, тусклый
взгляд. - Куда ухожу - не знаю, но ухожу отсюда. У меня уж карфология[311]
началась, - добавил он, употребив медицинский термин, что указывало на
полную ясность сознания. - Мне вдруг почудилось, будто по всей комнате
золото катится, и я встал, чтобы подобрать его. Куда ж теперь все мое добро
пойдет? Казне я его не оставлю; я завещание написал. Найди его, Гроций. У
Прекрасной Голландки осталась дочь. Я как-то раз встретил ее вечером на
улице Вивьен. Хорошенькая, как купидон. У нее прозвище - Огонек. Разыщи ее,
Гроций. Я тебя душеприказчиком назначил. Бери тут все, что хочешь, кушай -
еды у меня много. Паштеты из гусиной печенки есть, мешки кофе, сахару. Ложки
есть золотые. Возьми для своей жены сервиз работы Одио. А кому же
бриллианты? Ты нюхаешь табак, голубчик? У меня много табака, разных сортов.
Продай его в Гамбург, там в полтора раза дороже дадут. Да, все у меня есть,
и совсем надо расстаться. Ну, ну, папаша Гобсек, не трусь, будь верен
себе...
вырисовывалось на белой подушке. Протянув иссохшие руки, он вцепился
костлявыми пальцами в одеяло, будто хотел за него удержаться, взглянул на
камин, такой же холодный, как его металлический взгляд, и умер в полном
сознании, явив своей привратнице, инвалиду и мне образ настороженного
внимания, подобно тем старцам древнего Рима, которых Летьер изобразил позади
консулов на своей картине "Смерть детей Брута".
инвалид.
которое я слышал от умершего, и я невольно посмотрел на кучу золы в камине,
увидев, что к ней устремлены его застывшие глаза. Величина этой кучи
поразила меня. Я взял каминные щипцы и, сунув их в золу, наткнулся на что-то
твердое, - там лежала груда золота и серебра, вероятно его доходы за время
болезни. У него уже не было сил припрятать их получше, а недоверчивость не
позволяла отослать все это в банк.
все опечатать.
привратница, я взял ключи от комнат обоих этажей и решил осмотреть их. В
первой же комнате, которую я отпер, я нашел объяснение его речам, казавшимся
мне бессмысленными, и увидел, до чего может дойти скупость, превратившаяся в
безотчетную, лишенную всякой логики страсть, примеры которой мы так часто
видим в провинции. В комнате, смежной со спальней покойного, действительно
оказались и гниющие паштеты и груды всевозможных припасов, даже устрицы и
рыба, покрывшаяся пухлой плесенью. Я чуть не задохся от смрада, в котором
слились всякие зловонные запахи. Все кишело червями и насекомыми.
Подношения, полученные недавно, лежали вперемежку с ящиками различных
размеров, с цыбиками чаю и мешками кофе. На камине в серебряной суповой
миске хранились накладные различных грузов, прибывших на его имя в портовые
склады Гавра: тюков хлопка, ящиков сахара, бочонков рома, кофе, индиго,
табака - целого базара колониальных товаров! Комнату загромождала дорогая
мебель, серебряная утварь, лампы, картины, вазы, книги, превосходные гравюры
Сертаков Виталий
Корнев Павел
Корнев Павел
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Распопов Дмитрий