Чтение 64–й страницы книги ~Китайский переезд~

- Откуда ты знаешь?

- Я читаю газеты. Но нам нужно потолковать.

В этом коротком "нам нужно потолковать" было столько значительности,
что Болотников сразу понял: Амадео Джонсон оказался тут не случайно.

- Конечно, - согласился он. - Я освобожусь в шесть.

- Я буду ждать тебя здесь. Ровно в шесть. - И Амадео посмотрел на него
таким взглядом, словно собирался не вставать из-за стола до шести часов.

Вечером они гуляли по весеннему Парижу, но Болотникову было не до
парижских прелестей. Мало того, что французы окончательно отказали в
кредите, так еще этот Джонсон!..

- Ты знаешь, что такое "колумбийский картель"? - напрямую сказал
Джонсон. - Вы можете дурачить ваших ебаных московских бандитов и играть с
Винсентом, но не с нами. Если через месяц я не увижу доходов от моей
компании, ты лично будешь за это отвечать. И мы достанем тебя в Париже,
Лондоне и в Москве, без проблем.

- Да у нас все готово! Просто военные заводы бастуют и поэтому нет
кевлара... - пытался оправдаться Болотников, без своих телохранителей он
чувствовал себя пигмеем рядом с этим громилой.

- Нас это не ебет, - ответил Амадео, множественным числом местоимения
давая еще раз понять, какая сила стоит за ним. - Заплати, и мы пошлем тебе
сколько угодно кевлара и все что угодно.

Болотников вдруг замер на месте.

- Что? - спросил Джонсон. - Кажется, у меня идея... - светлые глазки
Болотникова вдруг ожили за стеклами его очков, его осенило, как он может
одним ударом спасти и себя, и Кремль. Решительно шагнув к Джонсону, он
спросил: - Вы действительно можете достать все что угодно? Твои люди, я
имею в виду...

- Что тебе нужно?

- Доллары. Фальшивые, конечно.

Джонсон усмехнулся:

- Сколько?

- Сто миллионов.

Теперь настала очередь оторопеть Джонсону.

- Ты шутишь! Что ты будешь делать со ста миллионами фальшивых денег?

- Можете или нет? - требовательно спросил Болотников.

- Ну-у, это зависит от качества...

- Качество не имеет значения! Пусть хоть явная липа. Главное - срочно!
Идем сюда, я угощаю! - и Болотников показал на ближайшее кафе.

Белый "Мерседес-600" Болотникова летел по первомайской Москве,
украшенной немыслимым количеством гигантских настенных панно с портретами
президента и мэра города, которые пожимали друг другу руки в знак взаимной
поддержки на выборах. И такие же плакаты были укреплены на каждом фонарном
столбе и афишной тумбе. Даже в Пекине во времена культурной революции не
было такого количества портретов Великого Кормчего.

- Сколько стоит это удовольствие? - спросил Брух.

- Не важно! Зачем тебе? - отмахнулся Болотников, он был в каком-то
нервном напряжении.

- Йоп-тать! - возмутился Брух. - На мои деньги сделано, а мне и знать
нельзя? Зю Ган назвал эти фото знаешь как? "Москва прощается с ЕльТзыным!"

- Ничего, он уже дошутился! Его спонсоры парализованы налоговой
инспекцией, их счета под контролем Центробанка. Видишь - ни одного его
плаката или портрета...

Машина остановилась у зоопарка на Красной Пресне.

- Но Ле Бедь на плаву, - Брух, выходя из машины, указал на небольшой
плакат с портретом генерала Ле Бедя и лозунгом "ЧЕСТЬ И ПОРЯДОК".

- Да. Пока он работает на нас - отнимает голоса у Зю Гана и Жирика, -
объяснил Болотников, подходя с Брухом к воротам зоопарка. - Все посчитано,
старик!

- Но у штаба опять ни копья! Вы там деньги вместо икры жрете, что ли?

- Не физди! - огрызнулся Болотников. - Без тебя разберемся!

Брух подошел к контролерше в воротах зоопарка.

- Мы зайдем на минуту, сына забрать.

- Еще чего! Билеты! - грубо ответила та.

Но Брух уже увидел Робина и своего сына Марика - они стояли у боковой
аллеи подле тележки мороженщицы, Марик угощал Робина московским эскимо.

- Марик! Робин! - крикнул им Брух.

- Папа, можно мы еще побудем? - подбежал Марик. - Я хочу страусов
покормить!

- Нет, поехали. Я покажу тебе кое-что интересней.

- Что? - загорелись глаза у мальчишки.

Машина долго шла вдоль глухого зеленого забора, а когда он кончился,
свернула с загородного шоссе на пыльную грунтовую дорогу и - опять вдоль
забора - покатила к кирпичной будке КПП. Здесь, у выцветшего шлагбаума,
загорали два солдата охраны, слушали по транзистору Малинина. За ними,
вдали, на Чкаловский военный аэродром заходил на посадку зеленый армейский
"МИ-28".

Водитель "мерседеса" подъехал вплотную к шлагбауму, опустил стекло в
своей двери, но солдаты-охранники только лениво скосили глаза. Один из них
сплюнул и сказал:

- Зеньки протри, папаша! Запретная зона!

- Ты, зелень вонючая! - обозлился шофер. - Подними жопу и позови
командира!

Солдат оценивающе посмотрел на шофера и на сидящего рядом с ним Марика,
жевавшего жвачку. И вдруг спросил:

- А жвачку дашь?

Впрочем, изнутри "запретки" уже на рысях выскочил коротконогий и
заспанный толстяк подполковник, закричал солдатам:

- Открывай! Открывай, мать вашу в селедку! Армия называется!

Солдаты стали лениво отвязывать журавль шлагбаума, подполковник
заглянул в машину и угодливо сказал Болотникову:

- Извините, что не встретил, Юрий Андреич! Совершенно запарился!

- Ладно, садитесь вперед, - показал ему Болотников на переднее сиденье.

- Слушаюсь!

Машина, приняв подполковника, проехала ворота, Марик крикнул: "Лови!" -
и через окно выбросил солдатам пачку жевательной резинки.

И минуту спустя Робин понял, куда они попали - на гигантское, как
Централ-парк в Нью-Йорке или Измайловский парк в Москве, кладбище боевых
вертолетов. Крошечные, как цикады, "Ка-25" и "Ка-27", транспортные гиганты
"Ми-6" и "Ми-26", средние, двадцатиметровые в длину "Ми-8" и "Ми-24" -
утопающие в бурьяне, покосившиеся, вросшие своими шасси в землю, с
согнутыми или надломленными лопастями винтов, с выбитыми, или, точнее,
раскуроченными, стеклами в пилотских кабинах, со сбитыми замками боевых
пулеметов - они представляли странное, почти мистическое зрелище. Словно
стадо бизонов, неожиданно пораженное смертельной болезнью и рухнувшее в
грязь, в траву и крапиву.

- Папа! Папа! - закричал Марик. - Можно я в этот залезу? Он совсем
целый!

- Подожди. - Брух повернулся к Робину: - О'кей, что ты думаешь?

Робин недоумевающе посмотрел на него, потом на Болотникова. Болотников
пояснил:

- Некоторые военные вертолеты обшиты кевларом. Если их не раскурочили,
конечно. Подполковник даст тебе солдат, и ты можешь курочить эти
вертолеты, как хочешь.

"Я должен посмотреть", - показал жестами Робин.

Болотников кивнул, Робин вышел из машины и пошел к вертолетам.

Весеннее солнце слепило ему глаза и странным, тяжелым гулом вдруг
наполнился воздух. Тем самым гулом, который волной накатил на горную
долину Син Панг на рассвете 24 апреля 1975 года, когда все уже прекрасно
знали, что война закончилась. Армада северо-вьетнамских "Ми-8" возникла
тогда с востока, в лучах встающего над хребтом Куанг-Бен и слепящего
солнца и на бреющем полете вдруг обрушила шквал напалма и пулеметного огня
на спавшие в тумане американские "апачи" и "кобры". Горело все -
вертолеты, ангары, врытые в землю емкости с горючим, бараки с пилотами,
палатки с технарями и вышка командного пункта. Взрывались, детонируя,
склады с боезапасом, небо закрылось копотью горящего топлива и ошметками
вертолетов, человеческих тел и земли.

Но Робин уже не видел этого - при первом же взрыве соседнего склада с
гранатами его вознесло в воздух прямо в его спальном мешке, потом швырнуло
оземь и накрыло рухнувшими сверху дюралевыми стенами ремонтного ангара. Он
очнулся лишь на другой день - в джунглях Се-Конга, в подземном госпитале
северовьетнамцев. Как ни странно, на нем не было ни одной царапины. Но
именно это привлекло к нему внимание русских военных инструкторов, одетых
во вьетнамскую форму. Они вели себя как хозяева и главные победители в той
войне, даже вьетнамцы-офицеры высшего ранга кланялись им и угождали.

Молодой и плечистый русский лейтенант с косой челкой из-под пилотки и
мощной грудью под небрежно расстегнутой гимнастеркой долго и в упор
смотрел, как Робин пытается преодолеть немоту контузии выдавить из себя
какие-то слова.

- Он немой, товарищ Сое Кор, - сказал русскому врач-вьетнамец. -
Мутизм.

- Немой-хуей! - усмехнулся лейтенант. - Симулянт, падла! Ниче! Дьен