некуда было идти -- только Смирнову я мог доверить сейчас свой фильм.
Шестнадцать лет назад в тот самый болшевский коттедж, где я держал на
веранде своих воронят, приехал сын Хрущева Сергей. Он проехал к Андрею
Смирнову, моему соседу по коттеджу, и отдал ему на редактирование
воспоминания своего отца -- Толстую, килограммов на восемь, рукопись. Тогда
эти воспоминания существовали только в двух машинописных копиях и КГБ
охотился за ними, как за секретом атомной бомбы. Конечно, гэбисты
круглосуточно следили за Сергеем Хрущевым и буквально назавтра после его
визита в Болшево вызвали Смирнова в свой главный офис, на Лубянку. Но Андрей
"и понятия
опубликованы на Западе, в журнале "Times". Поэтому я считал кабинет Смирнова
самым надежным местом для моего фильма и не собирался никуда уходить из этой
приемной.
поезда был далеко не свежий.
моей наглостью. --Приемные дни -- понедельник и четверг.-- Ничего, меня
примет,-- сказал я. --Актовы?
секретаршей и референтом, которые сидели за своими столами у окна. Но те
только пожали плечами -- для них моя фамилия тоже была пустым звуком.
Секретарша повернулась ко мне,
уедет на съемки,
королевстве! Вы можете заменить Сталина Хрущевым, Хрущева -- Брежневым, а
Брежнева -- Андроповым или Горбачевым, но если в их приемной сидят две
секретарши и референт, то для простого посетителя никакой смены власти не
произошло. Потому что для простого посетителя именно вот эта секретарша
--вся власть. Она может пропустить вас к Нему сию минуту пли через час, а
может не пропустить Никогда. И -- точка. Я думаю, что даже при Сталине
власть его личного секретаря Поскребышева была ничуть не меньшей (если не
большей!), чем сталинская. А затем, уже в наши дни, эта верховно-
секретарская власть получила и легальный статус: главой советского
государства стал именно секретарь -- Генеральный секретарь Коммунистической
партии. И эта легализация секретарской власти интернациональна, в США звание
секретаря носит третье лицо в правительстве -- Secretary of State, а в ООН
-- первое, Генеральный секретарь ООН...
поводу интервью. Но чемодан оставил в приемной как знак того, что я не
отступлю. Конечно, десять или пятнадцать лет назад я не был бы так нахален.
Десять лет назад первым секретарем Союза кинематографистов был Лев
Кулиджанов, член ЦК КПСС. За те годы, что я проработал в кино, я встречал
Кулиджанова десятки раз, но ни разу не видел его глаз -- он никогда не
смотрел вам в глаза, а всегда проходил мимо хмурый и озабоченный "делами
высокой государственной важности". Даже в болшевском Доме творчества, когда
Кулиджанов шел по коридору в мужской туалет, у него было такое лицо, словно
он спешил на доклад к Брежневу и его нельзя отвлекать от этой
государственной сосредоточенности. А попасть к нему на прием -- через
тройной кордон секретарш и референтов -- об этом нельзя было и помыслить!
киношников сидел Андрюша Смирнов -- мой бывший приятель и собутыльник по
болшевским "оргиям", а главное, самый большой (после моего отца)
антисоветчик и антикоммунист, какого я встречал в своей жизни. Плюс самый,
намой взгляд, русский интеллигент в настоящем, дореволюционном понимании
этого слова. В своем первом, еще студенческом фильме Андрей за двадцать
минут экранного времени сказал столько правды об Октябрьской революции и
большевиках, что этот фильм тут же запретили. А его вторым фильмом был
знаменитый в СССР "Белорусский вокзал" -- смешная и трогательная история о
пяти ветеранах второй мировой войны, которые после двадцати лет разлуки
встречаются на кладбище, на похоронах своего фронтового друга, а затем
проводят вместе целый день. И за этот день они снова превращаются в один
взвод, спаянный мужской дружбой и ожившими воспоминаниями четырех лет войны.
наш "главный ветеран войны"-- раз десять смотрел эту ленту у себя на даче,
каждый раз сентиментально
очередного съезда КПСС, который как раз случшая в то лето. Практически этот
показ гарантировал авторш фильма если не Ленинскую) то Государственную
премию СССР. И все шло именно к этому -- предоставляя карпну делегатам
съезда, ведущий так и сказал:
Андрей Смирнов сделал фильм о вас--о поколении ветеранов войны, которые
принесли миру свободу от фашизма! Я уверен, что этот фильм ждет долгая жизни
и самая высокая оценка партии и народа! Предоставляю слово Андрею Смирнову.
креслах нового и роскошного Кремлевского Дворца съездов сидела вся власть --
все до единого 230 членов партийной элиты, от Брежнева и Андропова в лояах
до министров и маршалов в партере и секретарей провинциальных обкомов в
амфитеатре. 2 300 человек, которых Андрей во время наших болшевских выпивок
никогда де называл иначе, как "хунта". Потому что именно этой хунте в СССР
принадлежит все: все леса, все реки, все заводы, все фабрики, все колхозы,
все магазины, все города, все седа, все школы, все газеты, вся армия, весь
флот, вся авиация, все атомное оружие и все население страны -- 250
миллионов человек! Плюс, практически, Польша, Чехословакия, ЦР, Болгария,
Венгрия, Монголия и Куба. За всю историю человечества не было людей богаче и
сильней, чем эти 2 300 членов партийной хунты, которые сидели сейчас в зале
перед 2-летним Андреем Смирновым и которых он ненавидел всеш фибрами своей
души. Он сказал:
исправить. Он сказал, что я сделал этот фильм специально к вашему съезду.
Это неправда. Это ваш съезд случайно совпал с тем, что я закончил свой
фильм. Вот, собственно, и все, что я могу вам сказать. А теперь --слово
только Ленинскую, но и Государственную премию. И заодно получив себе во
враги 2 300 членов партийной элиты СССР -- всех до единого.
женщины", только на советский или, точнее, на русский лад. Двое бывших
влюбленных, надолго разлученных судьбой, случайно встречаются на улице, и
прежняя, юношеская любовь вспыхивает между ними неожиданно, как летучая рыба
выскакивает из морской глади. Бросив все--и семьи, и работу, -- они тут же
садятся на поезд, уезжают в деревню и снимают там комнату с единственной
целью -- заниматься любовью. Послать к черту весь мир, все это бредовое
построение коммунизма и заниматься любовью, только любовью и больше ничем --
вот их идея фикс. Но будничная жизнь колхозной деревни лезет к ним сквозь
закрытые двери и окна, а распад и деградация русской нации в глубинке страны
потрясают их молодые души. Кажется, я до сих пор помню во всех деталях ту
кульминационную сцену в фильме, когда герой -- молодой русский интеллигент,
копия самого Андрея Смирнова -- приходит в деревенскую пивную и видит перед
собой лицо своего народа: пьяные, дебильные, мокрогубые лица алкоголиков со
злыми щелочками крестьянских глаз. Отболи и полного бессилия изменить что-то
в судьбе этого народа герой напивается вместе с ними до такого же скотского
состояния...
что Министр кинематографии сказал Смирнову:
повторю Павлашу эту смирновскую реплику, он поймет, что она стала крылатой,
как пословица, и вышвырнет меня из кинематографа. И со Смирновым случилось
то же самое: негласным приказом министра его лишили
А когда где-нибудь на задворках Москвы какой-нибудь фабричный клуб все-таки
анонсировал один или два сеанса "Осени" (и вся студенческая Москва
съезжалась туда, чтобы посмотреть картину), то за час до сеанса сюда
являлись гэбисты, срывали афиши фильма и запрещали просмотр. Примерно через
год у Смирнова кончились все сбережения. По уши в долгах, он слонялся по
киностудиям, а приходя домой, где его ждали жена и двое детей, еще на
лестнице говорил мне в сердцах:
так продолжалось не один год!.. В 1986 году, после провозглашения в СССР
гласности, я , листал в Toronto Public Library московскую молодежную газету
и прочел в ней рассказ молодого журналиста о том, как он разыскал адрес
когда-то знаменитого режиссера Андрея Смирнова, приехал по этому адресу и
постучал в дверь. Ему открыл высокий, худой мужчина с большой каштановой
бородой и печально-усталыми глазами. "Что вам угодно?" -- "Я хотел бы взять
у вас интервью по поводу гласности и тех перемен, которые у нас происходят".
-- " Молодой человек, -- сказал Смирнов, -- неужели вы думаете, что эту
систему можно изменить?". И закрыл дверь.
Максимов Альберт
Березин Федор
Сертаков Виталий
Орловский Гай Юлий
Афанасьев Роман
Суворов Виктор