Чтение 64–й страницы книги ~Петля~

Постникова как родного. А это, Василий Иванович, товарищ из Москвы, Лосев
Виталий Павлович. Ради этого Постникова к нам и пожаловал.
После церемонии знакомства Слава объявляет:
- Ну вы, товарищи, оставайтесь здесь, потолкуйте, а мне по делам требуется
отлучиться.
Слава при этом отчаянно окает, и ухо мое так быстро не может к этому
привыкнуть, чтобы не замечать. А в ответ к тому же окает и Василий
Иванович, только басовитее:
- Поезжай, поезжай...
Когда за Славой закрывается дверь, мы с Василием Ивановичем неторопливо
закуриваем, после чего я спрашиваю:
- Так что же из себя представляет этот Павел Постников?
- Чего уж там говорить, доставил он нам хлопот, - качает головой Василий
Иванович. - Мно-ого доставил. Перво-наперво связи, конечно. Еще до ареста.
Ну, с самыми, понимаешь, отпетыми хороводил. И, конечно, то одно, то
другое непременно отколет. Уж я с ним возился, я реагировал. Ну, нет
спасенья. По мелочи все, правда. Сперва по мелочи. А однажды, помню, он
мне, шельмец, и говорит: "Хоть бы война, дядя Вася, началась, что ли. Вот
бы я там подвигов насовершал. А то вы мне сейчас поперек дороги стоите". И
смеется, понимаешь. А я как услышал, так аж задохнулся. "Ах, ты, говорю,
щенок! Да ты у батьки своего спроси, у матери, что они в войну-то
пережили, про его ранения спроси, про ее слезы". А он мне: "Ну и что? Они
пережили, и мы переживем". И все смеется, главное. Ну, тут уж я его на
семь суток без пощады оформил.
- За что же?
- За что? Доложу.
Василий Иванович начинает, видимо, горячиться. То есть, по нашим
московским понятиям, он по-прежнему невозмутим, но, наверное, по ихним,
волжским, он просто выходит из себя. Даже мне уже бросается в глаза эта
разница в темпераменте.
- Ведь что учудил, - продолжает Василий Иванович и, не торопясь,
закуривает новую сигарету. - У Сережки Савина, дружка его закадычного,
соседка щенка прибила. Цыплят он, мол, у нее таскал. Ну, щенок-то и подох.
Непорядок это, ясное дело. И общественность могла бы по всей форме
осудить. Я всегда ее на такие вот аморальные факты ориентирую, а не в
чужие горшки нос совать или под чужое одеяло.
- А что же этот Сережка?
- Да не Сережка, а Пашка. Его, значит, больше всех касалось. Он,
понимаешь, в отместку за того щенка у соседкиных окон - свой домик у нее -
две охапки хвороста облил бензином, да и поджег. И крик на весь квартал
поднял: "Пожар!" Ну, тетка Маревна, ясное дело, перепугалась до смерти, из
дома-то как сиганет и с крыльца кубарем. Ногу-то сломала. Народ, конечно,
сбежался. Ну, что ты будешь делать? Форменное хулиганство, конечно. А
Пашка мне в ответ: "Воспитательная акция". Слыхал? "Ну, говорю, вот я тебе
сейчас тоже воспитательную акцию устрою". И оформили его первый раз на
семь суток.
- Первый раз?
- Ну да. А то еще выпили однажды шельмецы-губошлепы. В честь Дня Победы,
помню. Ну, сперва песни орали, правда цензурные. А потом парня одного
измолотили. Все, ясное дело, разбежались. А Пашка нет. Героя из себя
строит. "За что вы его?" - спрашиваю. "Не помню, - говорит. - Только за
дело. Я просто так не дерусь". Ну, я опять, ясное дело, оформил на него. А
тот парень, считай, целую неделю потом дома отлеживался. Я и его знаю.
Тоже, конечно, не святой. А Пашку за него все-таки наказали. И поделом.
Василий Иванович огорченно вздыхает.
- А за что же судимость у него? - спрашиваю я.
- Во-во, слышь-ко, - многозначительно поднимает палец Василий Иванович. -
Самое время об этом теперь вам рассказать. Дело-то непростое. Сами судите.
Дружки его под суд за грабеж пошли, да еще вооруженный, а он, хоть и был с
ними, но по двести шестой, за хулиганство, осужден был. Тут ведь как
вышло? Сначала эти дружки - Пашки с ними не было - у одной девчонки в
парке отняли сумку под угрозой ножа. Потом паренька раздели, в трусах
одних отпустили. Тот было деру дал, но своих встретил и вернулся вещи
отбирать. Ну, ясное дело, драка началась. Вот тут Павел-то и подвернулся.
И за своих. И начал своими кувалдами молотить. Словно бы за правое дело,
понимаешь? Всех, конечно, и арестовали. А там уж суд кому чего по
справедливости отмерил.
- А ведь у Павла еще и побег был? - спрашиваю я.
И никак не могу объяснить себе нотки сочувствия в голосе старого
участкового, когда он говорит о всех "художествах" этого парня. Ведь
отпетый же хулиган, почти бандит, можно сказать.
- Был побег, - сокрушенно кивает Василий Иванович. - Как не быть, раз
такой человек из Пашки вышел. Тут и наша вина, конечно.
- А отец с матерью у него есть? - спрашиваю я.
- Мать только. Отец-то как раз, когда он сидел, помер. Вот уж был герой
войны - это да. Это точно, - Василий Иванович коротко рубит ладонью
воздух. - Одних орденов сколько! А горяч был... Пашка точно в него. Я уж
ему говорил: "Ты, Фомич, поменьше парню о войне-то рассказывай. Его на
трудовые будни настраивать надо". А он мне. "Это слава наша". Ясное дело,
слава. И гордость. Что ж я, не понимаю? Но парням-то от этой славы сегодня
все вокруг пресным кажется.
- И как же сегодня себя Павел ведет? - спрашиваю я. - С кем дружит? Как
работает?
- Не простой вопрос, - крутит русой, коротко стриженной головой Василий
Иванович и закуривает очередную сигарету. - И потому не простой, что с
одной стороны вроде так, а с другой-то - эдак. Вот я заметил. В книжках
так часто пишут: или человек кругом плохой, или, тоже кругом, хороший. А в
жизни как начнешь разбираться, так и оказывается, что иной-то с одной
стороны вроде бы и хороший хоть куда, ну, с другой, извините, оказывается
не тот нарзан, как товарищ Шолохов, говорят, высказался. Вот так и Пашка.
- Ну, давай начнем с того, чем он сейчас плох, - улыбаясь, предлагаю я. -
А потом к хорошему перейдем.
- Плох он, милый человек, опять же связями, - виновато вздыхает Василий
Иванович. - Все его дружки-грабители сейчас на свободе. Кто, конечно,
одумался. Ну, а кто и не очень, прямо скажу. И все они сейчас вокруг
Пашки. Да и новые у него не лучше. Вот ведь что. И последние данные я
получил тревожные. Опять вроде чего-то затевают. Пока, правда, еще не
знаю, чего именно.
Василий Иванович хмурится и с силой разминает в пепельнице недокуренную
сигарету.
- И Павел с ними?
- Ясное дело, с ними. - Василий Иванович смотрит на меня исподлобья и в
свою очередь спрашивает: - Вы ведь тоже не зря приехали, думаю, а? И у
вас, значит, наш Пашка накуролесил? У него, к слову сказать, в Москве
сестра родная живет. Замужем там. Пашки она старше будет.
- Насчет того, что накуролесил, - это пока лишь версия, - уклончиво
отвечаю я, сам удивляясь своей осторожности, ведь еще вчера я мог ответить
на этот вопрос без всяких колебаний. - Неужели готовят что-то, а, Василий
Иванович? - помолчав, с тревогой спрашиваю я. - Сведения-то надежные?
- Да уж. С двух сторон.
Все это очень плохо и сильно осложняет мою собственную задачу. Ведь
придется вмешаться в самую гущу каких-то неведомых мне и опасных событий.
Причем, что самое неприятное, вмешаться почти вслепую, ибо изучить как
следует всю эту группу у меня сейчас нет времени. А может быть, "выдернув"
из этого клубка Павла, мы развалим весь клубок и тем сорвем их преступный
замысел? Но может получиться и наоборот. Оставшиеся, притихнув и вскоре
поняв, что арест Павла с ними не связан, придумают что-нибудь еще, и
неизвестно, удастся ли узнать об этом заранее, как это удалось сейчас.
Решение предстоит принять трудное и ответственное. Мы обсуждаем с Василием
Ивановичем все возможные варианты. Вскоре к нам присоединяется Слава
Волков, а вслед за ним приезжает из горотдела и Гарик Смирнов. У каждого
из них свой опыт, свои наблюдения и факты. Мы тщательно прослеживаем новые
и старые связи Павла, мне характеризуют то одного, то другого человека из
его окружения.
Потом мы все идем обедать и после этого снова закрываемся в кабинете Славы
Волкова.
Идет упорная, сложная, знакомая нам всем работа. На весы поставлены, с
одной стороны, горькие последствия, которые мы обязаны были не допустить,
а с другой стороны, на другую чашу весов, поставлены люди, судьба которых
сейчас во многом зависит от каждого нашего шага, от каждого нашего
решения. Вот тут и попробуй что-нибудь решить, попробуй найти верный путь.
Его никогда не найдешь в одиночку, его можно найти только вместе, только в
споре, фантазируя, придумывая, подхватывая чью-то новую мысль. Ведь это же
самая трудная область: догадаться, как поступят, что подумают и на что
решатся очень разные люди в созданной тобой весьма сложной и острой
ситуации. А уже потом надо решить, как в этой ситуации следует вести себя
нам.
Но в конце дня мы все же кое-что находим, а кое-что я оставляю себе на
завтра. Я же понимаю, что у ребят куча своих неотложных дел, и это великая
жертва на алтарь дружбы - то, что они просидели со мной целый день.
Завтра я буду действовать сам. Мне уже многое ясно.

В гостиницу я возвращаюсь изрядно уставшим. Даже странно. Вроде бы и
выспался я, и целый день никакой беготни, только разговоры. Накопилась
усталость, что ли? Во всяком случае, никакого желания идти в театр, в
гости или просто знакомиться с городом, на чем последовательно настаивали
ребята, у меня нет, и они на первый вечер дают мне увольнительную.
В просторном вестибюле гостиницы обычная суета.
Я захожу в лифт, предвкушая момент, когда я наконец окажусь в своем уютном
номере, скину с плеч чужое, неудобное пальто, сниму пиджак, галстук и