своем столе и выставил туда плоскую пишущую машинку, на которой принялся
что-то стучать - медленно и упорно, пользуясь одним лишь пальцем.
башке и, засунув руки в карманы, отправился гулять по участку. За сараем
нашел он место для пилки и колки дров с топором, вогнанным в иссеченный
чурбан. Тут же валялся и колун, и свежераспиленные березовые чурки. Ев-
гений Викторович поставил одну на чурбан, взмахнул колуном и легко,
удивляясь своей ловкости и сноровистости, вонзил острие в чурку. Она со
звоном раскололась. Демилле обрадовался победе, хотя чурки, по правде
сказать, были невелики по толщине.
машинка Аркадия, звуки которой вылетали из мезонина. Прилетевший дятел
устроился на сосне и пустил длинную руладу барабанной дроби... Хорошо!
Вольно!
двадцать с лишним лет жизни, что промелькнули после выпускного школьного
вечера. И хотя в школе не были даже приятелями, почувствовали, что сдру-
жились за этот разговор. Им даже показалось обоим, что и тогда, в юнос-
ти, стремились один к другому, имели потребность высказаться, да как-то
не получилось... придумали, наверное. На балконе, выходящем в рассветный
сосновый участок, дымился сизой струйкой самовар - настоящий, медный, с
продавленным боком, - куда Аркадий пригоршнями засыпал запасенные с
прошлого лета сухие сосновые шишки. Сухари да соленые сушки - вот и вся
еда. Спиртного не пили, Аркадий не употреблял по состоянию здоровья - да
и не хотелось.
начал писать стихи в армии, куда попал после неудачного поступления в
мореходное училище. Рухнула детская мечта о море, вместо нее возникла
вдруг казарма, строй и старшина Пилипенко, который с первого дня стал
Аркадию злейший враг. Аркадий по натуре был вял, меланхоличен, а мелан-
холия в армии недопустима. Что угодно, только не меланхолия! Потому то-
варищи по казарме над ним посмеивались, а старшина издевался. Аркадий и
в солдатах оказался одиноким; от одиночества и бессилия начал писать
стихи, меланхолический строй которых уводил его от нарядов и дежурств,
строевой подготовки и ночных учебных тревог. Стихов этих он никому не
показывал и в стенгазету части не предлагал, как иные. Знал - опять бу-
дут смеяться. Так и явился он из армии в Ленинград с вещмешком и тремя
общими тетрадками стихов.
- не подступись! - учиться его не тянуло, и Аркадий от растерянности же-
нился, сам не помнит как. В армии он получил специальность электромеха-
ника и устроился в комбинат бытового обслуживания, в ателье по ремонту
электроприборов. Но внешнее - и работа в ателье, и женитьба, и даже поя-
вившаяся через год дочка, и безденежье -все было ничто перед заветными
тетрадками, которые накапливались у него в ящике стола, пока он не ре-
шился, испросив разрешения у машинистки комбината, перепечатать наиболее
удачные, по его мнению, строки, чтобы показать их кому-нибудь. (Жена Ар-
кадия ни до замужества, ни после о пристрастии его не догадывалась.)
Безичу. Аркадий теперь уже и не знал - хорошо это или плохо. Произошло
это чисто случайно: Аркадий попал к Безичу, выполняя рабочий наряд. Ар-
нольду Валентиновичу вздумалось тогда оборудовать электрическими лампоч-
ками приобретенные бронзовые настенные канделябры, для чего и был вызван
на дом электромеханик Кравчук. При любви Арнольда Валентиновича к бесе-
дам, да при его обходительности, интеллигентности немудрено, что Аркадий
был очарован, сразу и безоговорочно признал над собою духовную власть.
Чтобы хоть как-то возвыситься в глазах Безича, признался в сочини-
тельстве. Разумеется, Безич потребовал папку. Папка была принесена, а за
нею и все тетрадки. И вот, пока электромеханик Кравчук возился с канде-
лябрами, привинчивая к ним патроны "миньон" и проводя скрытую проводку,
Арнольд Валентинович в другой комнате читал стихи, и Аркадий, конечно
же, кожей чувствовал каждое перелистывание страницы, повторяя про себя
строки, возникающие перед взором Арнольда Валентиновича. Он обливался
потом и обмирал от страха, когда Безич, подчеркнуто холодный и неприс-
тупный, выходил из комнаты в кухню, возвращался обратно с чаем, даже не
удостоив поэта взглядом... Аркадий сверлил проклятую бронзу, прятал в
металлических лепестках "миньоны" и уже не мог перенести этой пытки, как
вдруг...
но подошел к замершему, как застигнутый зверек, Аркадию и произнес:
Аркадий приходил в себя. Сначала он подумал было, что Арнольд Валентино-
вич шутит, издевается, как старшина Пилипенко, но Арнольд Валентинович
не шутил. Надо сказать, что вышел он с папкой не раньше, чем Аркадий за-
кончил работу - так совпало, - и теперь молодой поэт и новоявленный ме-
ценат могли вдоволь насладиться беседой.
скупился на похвалы, но и такие слова произносил, каких не мог сказать
себе сам Аркадий Кравчук в самые звездные часы сочинительства. Тут же
проводились блестящие параллели с поэтами, о существовании которых Арка-
дий тогда не подозревал... Кузмин, Мандельштам, Волошин... и цитирова-
лось немало... Аркадий был сражен, покорен навсегда. Немудрено, что, на-
чиная с того дня, вот уже семнадцать лет, он носил стихи Арнольду Вален-
тиновичу и каждый раз получал свою порцию похвал и анализа, причем ни то
ни другое почти не повторялось, благодаря исключительному поэтическому
кругозору мецената и его обходительности. Поначалу Аркаша смутно надеял-
ся, что подобные оценки вкупе со связями Безича приведут к тому, что
стихи получат права гражданства, попадут на журнальные страницы... Ниче-
го подобного! Безич довольно скоро дал понять, что стихи Аркадия нас-
только хороши, так сильно опережают время, что думать об их публикации
-наивно. Кравчук подавил в себе робкое сожаление -очень все-таки хоте-
лось! - но радость от похвал, которая постепенно переходила в уверен-
ность в собственном таланте, была сильнее жажды печататься. Ему в то
время, да и после - лет до тридцати пяти, - вполне достаточно было кулу-
арных разговоров, переплетенных тетрадочек с машинописным текстом сти-
хов, которыми обзаводились друзья и знакомые Арнольда Валентиновича...
Грели авторское самолюбие и глухие упоминания о том, что "там" его зна-
ют, а потом пришло и подтверждение в виде напечатанной в Париже подборки
в каком-то альманахе... Кравчук своими глазами альманаха не видел, как и
не знал - каким путем попали в Париж его странички, - но это происшест-
вие окончательно поставило его в своих собственных глазах вне офици-
альной печати. Безич по-прежнему хвалил, подкармливал, ссужал небольшими
суммами... Аркадий и не заметил, как развелся, ушел из комбината и с тех
пор, вот уже двенадцать лет, влачил ослепительно жалкое существование
непризнанного страною гения...
гих Арнольдов Валентиновичей, существовали свои непризнанные гении, ко-
торые не так высоко ставили Аркашу Кравчука, придерживались иных тради-
ций. Если Аркадий, расширив уже свой поэтический кругозор, остановился
на акмеистической традиции, то у других были - Хлебников, обериуты...
Благо, направлений в русской поэзии хватало, выбирай на любой вкус!
беспокойство за товарища. Лишь только отвлекались от литературы, вспоми-
нали школу, заваривали чаек или осторожно, чтобы не разбудить хозяйку,
спускались на участок набрать сухих шишек для самовара, как Аркадий ста-
новился прежним - добрым и медлительным увальнем, каким помнился Демилле
по школьным годам. Но стоило беседе возвратиться к стихам, как Аркадий
преображался, что-то болезненное мелькало во взоре, поднималась со дна
души застойная обида на всех - на издательства и редакции, на признанных
и непризнанных коллег, на Безича и его компанию, наконец... даже на себя
почувствовал Евгений Викторович обиду - почему до сей поры неизвестны
были ему стихи первого петербургского поэта?
полкам, суетливо нашел папку, откуда вынул несколько листков с гранками
журнала.
ратно в папку.
вору. Демилле не мешал ему, тоже думал о своем.
мана пачечку лекарств и, отлив из самовара остывшей уже воды, проглотил
две таблетки и запил. В это мгновение он показался Евгению стариком -
руки у Кравчука слегка дрожали, движения были мелки...
ная жизнь, в которую он погрузился вместе с Аркадием, открывая для себя
мир "ночных бабочек", как он полупоэтично-полуиронически окрестил его
для себя.
чай со старухой. Это был ритуал: самовар, пять-шесть сортов варенья, ро-
зеточки из хрусталя, позлащенные ложечки. Старуху звали Анна Сергеевна,
в свои семьдесят шесть лет она не утратила ни ума, ни любознательности,
ни живости. Разговор за чаем касался политики и культуры, причем и в
том, и в другом вопросе бывшим одноклассникам было трудно угнаться за
старухой, ибо та регулярно смотрела телевизор и читала газеты, а Кравчук
с Демилле получали политические и культурные новости лишь урывками, так
что чаепитие превращалось в своего рода ликбез, что несомненно было при-
Акунин Борис
Буджолд Лоис
Акунин Борис
Соломатина Татьяна
Глуховский Дмитрий
Орловский Гай Юлий