Чтение 64–й страницы книги ~Опоздавшие к лету~

– Сейчас. Который из них Станев?

– Вот этот.

Андрис подошел к нему и наклонился. Парень зажмурился от режущего света.

– Слушай меня внимательно, – сказал Андрис – Я не тот, за кого вы меня принимаете. Я криминометрист. Здесь у вас происходят странные вещи. Мне хотелось бы поговорить с тобой. Не сейчас – сейчас я ухожу. Если тебя арестуют… это понятно. Если не арестуют – попробуй меня найти. Телефон ты знаешь. Я вам не враг, пойми. И вас, и меня кто-то использует в своей игре. Ну, договорились?

– Что с моими ребятами? – спросил парень.

– Взяты. Старший оказался идиотом.

Парень скрипнул зубами. Потом попросил, мотнув головой:

– Развяжите. Все равно ведь… – он позвенел цепью.

– Да, конечно, – сказал Андрис.

Он разрезал ремни – одному и второму. Потом поискал замок, опять взвесил на руке, чему-то усмехнулся, закрыл тугую тяжелую дверь – бывшая душевая, вспомнил он, ну и двери у них в душевых! – вставил замок в проушины, нашел ключ, запер… вдруг затряслись руки, связка ключей выпала и, звеня, стала медленно падать вниз, вниз, вниз… потом стало светло и жарко – Марина тормошила его: что с тобой, что? – слабость, тепло и слабость… он оторвал, наконец, лоб от холодного бетона стены, провел рукой по лицу, лицо было мокрое, липкое – глубоко вздохнул – больно в груди – еще вздохнул, выдохнул…

– Ничего, – сказал он. – Уже прошло. Старый стал, вот что. Марина, – позвал он. – Ты звонила – откуда?

– Вон там, в конце коридора, – показала она. – Но?..

– Обязательно, – сказал Андрис.

Проходя мимо решетки, Андрис запер ее – на всякий случай. Пока было тихо…

Эта дверь была посерьезнее: обитая железом и с врезным магнитным замком. Н-да… питание замка, конечно, могло быть автономным, Андрис вставил ключ в прорезь… могло, но не оказалось. Ладно, с внезапной злостью подумал он. Как вы со мной, так и я с вами…

– Отойди подальше и зажми уши, – сказал он Марине.

Он положил фонарик лучом к двери, сел на корточки, привалившись спиной к стене, прицелился в замок и выстрелил. По ушам, как доской… Постанывая от боли и адского звона, Андрис подошел к двери – в дыру, где раньше был замок, можно было просунуть футбольный мяч. От потянул дверь на себя – открылась. Помещение было просторным и битком набитым самой разной электроникой. Разбираться, какие разрушения причинены пулей и кусками замка, он не стал. Немалые, наверное, разрушения. Так, где тут телефон? Очень мило – не работает. Конечно, этого и следовало ожидать, Присяжни понимает толк в массовых беспорядках… в эфире, наверное, на всех бытовых диапазонах вой и скрежет… ладно. Обидно, конечно… Будем выбираться сами. Как забрались, так и выбираться будем… Он уже выходил, когда увидел на столе груду магнитофонных кассет. Под столом стоял маленький сейф. Отпираемый ключом… вот этим ключом…

Стоящие на ребре тускло поблескивающие шестигранники. Так… пять… шесть штук. А где седьмой? А, вот он, в аппарате. Совсем не такой аппарат, как у Хаммунсена; какая, к черту, разница? Куда бы положить? Возле стола стояла спортивная сумка. Андрис открыл ее и стал вынимать пластиковые мешочки, наполненные чем-то вязким… и запах такой знакомый?.. «Смуглый Джек», пластиковая взрывчатка двойного действия: продукты взрыва смертельно ядовиты. По Токийской конвенции повсеместно запрещена к производству как химоружие. А вот террористы наши где-то достают, и свеженькую… ладно, это еще копать и копать… Он не стал выгружать все: авось пригодится. В обращении «Смуглый Джек» был безопаснее тротила, для инициации требовались детонаторы. Он уложил диски между мешочками, бросил сверху оба браунинга, взвесил сумку на руке. Ремень должен выдержать…

– Уходим, – сказал он Марине.

Под утро ветер немного стих, и пошел дождь – неровный, злой, резкий. Капли били в стекло, как мелкие камушки, бросаемые пригоршнями. Марина спала, отвернувшись к стене. Изредка она говорила что-то, неразборчиво и жалобно, и старалась натянуть на голову короткое одеяльце. Старик, бормоча себе под нос, выходил и входил, подбрасывал дрова в печку, кормил собаку, потом ушел надолго, должно быть, в обход; вернулся, когда уже начался дождь. Кряхтя, долго снимал брезентовый дождевик, снял, встряхнул, повесил у печки – сушить. Сел напротив Андриса.

– Так и сидишь? – спросил он сочувственно. – Не спится? Андрис покачал головой. Взведенность его не проходила и – он знал себя – еще не скоро пройдет. Особенно эта погоня на мотоциклах – ночью, сквозь лес… кто гнался, почему? Хватились, что он увел чужой мотоцикл? Или?.. Погоню он заметил уже за городом, свернул в лес, они тоже свернули – и, понимая, что просто так ему не оторваться, остановился, погасил огни и выстрелил из «магнума» в ствол довольно толстой сосны как раз перед фарами преследователей. Сосна рухнула с шумом прямо под колеса – они остановились, тоже погасили все и долго так стояли – Андрис вслушивался из всех сил, но ветер шумел в кронах – потом развернулись и уехали… Больше часа Андрис гнал наугад – просто как можно дальше от того места; потом вырулил, наконец, на шоссе, сориентировался по указателям и подъехал к городу с противоположной от студгородка стороны – и тут кончился бензин…

– Ладно, – сказал старик, – сейчас мы кипяточку соорудим, чайку попьем, погреемся как следует…

– Да, – сказал Андрис. – Хорошо бы. Погреться бы – это хорошо бы…

– Чего бы покрепче – так ведь нет, жалость такая. Только вот кипяточек и есть.

– Кипяточек… кипяточек – это то, что надо.

Старик ножом поддел и сдвинул в сторону чугунный круг, прикрывающий отверстие в печной плите. Показались быстрые языки пламени. На огонь старик поставил черный помятый чайник.

– Пишут, самое полезное – пить чай, вскипяченный на дровах, – сказал он, снова присаживаясь за стол. – Потом идет – на древесном угле, потом – на каменном, потом – на газе, а уж потом – на электрическом токе. Так что народ все навыворот делает. Да, не только с чаем… А мы сейчас – по науке…

– Отец, – спросил Андрис, – как звать-то вас? Не спросил до сих пор, извините.

– Петером звать, – сказал старик. – Так и зовите: Петер. Я люблю.

– Хорошо, – сказал Андрис. – А меня – Андрис.

– Вот и познакомились, – сказал старик. – А это дочка ваша?

– Нет, – сказал Андрис и помедлил. – Жена.

– Молоденькая, – уважительно произнес старик. – А моя-то даже постарше меня была. Во-от… – он хотел сказать, наверное, что-то еще, но не сказал, только вздохнул глубоко.

За окном неуверенно светлело, и сквозь брызги на стекле можно было видеть голые, воздетые к небу ветви деревьев и в сумраке между стволами – кресты, кресты, кресты, простые и восьмиконечные, низкие оградки могил и дальше – нечеткие, размытые дождем фигурки людей, с зонтами и без зонтов, идущих к церкви. Ночью Андрис помог старику таскать дрова, чтобы протопить там печи. Он впервые был в православной церкви – надо сказать, и в католических-то храмах он был за свою жизнь раз десять, не больше. В глубине души он был убежден, что если Бог и есть, то общаться с ним следует один на один, вдали от посторонних, даже доброжелательных, глаз. Гулкость и полутьма, светлячки горящих лампад, забытые запахи и странное чувство: будто струи воздуха мягко, но настойчиво ощупывают лицо, – только усилили его тревогу, ему захотелось выйти скорее наружу – и вдруг на выходе он перехватил чей-то взгляд. На него смотрела икона. Богородица с младенцем Христом на руках. Это он разглядел позже – младенца, и икону в целом, – а в первый миг он видел только глаза, до безумия знакомые и полные такой печали и отчаяния, что он задохнулся. Стоял перед иконой и не знал, что ему делать. Не мог перекреститься – было бы фальшиво. И не мог уйти просто так. Богородица смотрела ему в глаза – сделай хоть что-нибудь… тогда он выпрямился, бросил руки по швам, по-офицерски отдал честь коротким поклоном, повернулся налево кругом и вышел, не оглядываясь. И только несколько минут спустя, когда холодный воздух, как нашатырь, проник до самого затылка, просветляя голову и подтягивая мышцы, он понял – вспомнил – и остановился: у Богородицы на иконе были глаза Марины.

– Может быть, еще попробуете позвонить? – предложил старик.

– Нет смысла, – сказал Андрис – Все равно сейчас туда поеду.

Ночью старик отпер ему какое-то служебное помещение в церкви, там был телефон. Но все известные Андрису номера в Управлении были заняты, а телефон для оперативной связи вел себя странно, и Андрис решил не рисковать.

– Понятно, понятно, – закивал головой старик. – Что же все-таки происходит в городе? Не знаете или не скажете?

– Да… не то чтобы совсем не знаю, а уверенности нет. Смешалось все – леваки, наркомафия, еще кто-то… каша, в общем. Совершеннейшая каша.

– Каша с мясом, – проворчал старик. – Я понимаю – война была… Хотя – вру. Чего я там понимаю.

– Э-э… Петер, – позвал Андрис – Могу я вас попросить об одолжении?

– Попробуйте, – сказал старик.

– Вот эту мою сумку вы не могли бы спрятать получше? Так, чтобы никакая собака не нашла?

– Вас хотят искать с собаками? – удивился старик.

– Ну, в крайнем случае…

– Хотите добрый совет? – спросил старик.

– Хочу.

– Не оставляйте у меня ничего, – он нахмурился вдруг и засопел. – Недоброе это дело. Я не за себя боюсь, не подумайте – что мне, семьдесят восемь уже… Видно, судьбу я прогневил в свое время – не уберег… в общем, очень важное я не уберег, прошляпил… И вот с тех пор – приходит кто-нибудь, просит спрятать или просто на сохранение отдает – и все… и не приходит… и не своей смертью. Вроде как меченый я. И не догадывался – до последнего случая, тогда уж и от самого вот на столечко прошло… как уцелел, не понимаю…

– Да, – сказал Андрис, – на таких условиях отдавать не стоит. Спасибо, что предупредили.

– Вскипело, – сказал старик. – Сейчас мы…

Он снял с полки большой глиняный чайник, насыпал туда горсть заварки и залил кипятком.

– Марина, – позвал Андрис. – Просыпайся.

– Я не сплю, – сказала Марина. – Я вас слушаю. Дождь?

– Дождь.

– Значит, и собаки нас не найдут…

– Верно. Давай, ты здесь останешься? Петер, вы ее приютите?

– Какой может быть разговор…

– Нет-нет. Я пойду с тобой. Если ты пойдешь, то и я пойду. И вообще… А по дороге я расскажу тебе одну вещь, которую узнала вчера. И всё.

– Неизвестно, что в городе.

– Это неважно.

– Что с тобой?

– Я расскажу. Будем идти, и я расскажу.

– Вы пейте, – сказал старик, – вы пейте…

– Скажите, – Марина обернулась к нему. – А то, что вам отдавали на сохранение – оно так у вас и?..

– Да, – сказал старик.

Между деревьями видны были дома предместья: красные двух – и трехэтажные коттеджи. Упавшие листья еще не потеряли упругости, и капли дождя выбивали на них костяную дробь. Марина стояла, закинув руку за голову и опершись локтем о ствол березы. Волосы ее были мокрые. Широкий рукав брезентового дождевика старика Петера задрался выше локтя, и вода, наверное, стекала внутрь… «У вас будет хороший повод вернуться сюда», – сказал он, заставляя Марину надеть дождевик. Хороший повод, подумал Андрис, и слова закружились: хороший повод, хороший повод… Пусто, пусто, пусто. Надо же так…

– Марина, – сказал он вслух. – А может быть, они тебя обманули?

– Нет, – сказала она, не оборачиваясь. – Все совпадает. Все совпадает – все совпа… все действительно совпадает: у него взяли волосы, и уже через несколько часов там знали, какой именно из стандартных феромонных «коктейлей» будет для него наиболее привлекательным; у нее волосы брали раньше, и не один раз, и Дан ею попользовался всласть – пока она ему не надоела; но об этом она узнала только вчера, когда они решили поиздеваться над ней; а тогда она, конечно, думала, что все это обычно, естественно, и не подозревала ни о чем, и рассказала Дану о своем чудесном спасении, и Дан узнал в спасителе того человека, которого надо было взять под контроль, и они живо переиграли: вместо претендентки из их рядов они решили использовать ее, и, когда они пили шампанское, Дан их «обвенчал» – так это называлось; но потом им пришлось ждать целые сутки, пока не случилось всего, что должно было случиться – без этого эффект неполный, и могло сорваться… они рассчитывали, что смогут теперь вертеть им, как собака хвостом – как, скажем, вертели профессором Радулеску… да, подумал Андрис, тут они просчитались, тут у них передозировочка вышла, не подумали они, что воспламененный старый пень начнет прошибать стены… Марина, хотел сказать он, наплевать нам на них, что изменилось? – но изменилось все, и он это понимал… Марина, я полюбил тебя еще до… – А я тебя?.. Все, все изменилось и стало холодным и чужим, когда где-то глубоко, в самом тайном и запретном, покопались ловкие грязные пальцы – душа залапана, подумал он, и это было самым точным – ощущение грязи, испакощенности там, где этого просто не могло быть…

– Пойдем дальше, – сказал Андрис.

Марина не ответила, молча оттолкнулась от березы и по тропе пошла в сторону домов. Тропа была узкая, и Андрис не мог ее обогнать, чтобы заглянуть в лицо.

Все машины проверяли, перед шлагбаумом выстроилась очередь – часа на два. Водитель «фольксвагена» вполголоса, но отчетливо ругался, что не стоило рисковать головой и машиной из-за вонючей полусотни. Ждать больше было невозможно, и Андрис выбрался под дождь, сцепил руки на затылке и пошел к посту. «В машину! – заорал ему офицер. – Немедленно в машину!» Андрис продолжал идти, хотя на него уставились три автоматных ствола. Он остановился в шагах трех от офицера – совершенно осатаневшего спецназовского капитана – и, не опуская рук, сказал:

– Меня зовут Андрис Ольвик. Сообщите обо мне начальнику полиции.

– Шеко! – позвал капитан; из-за его спины выступил капрал с рацией на поясе. – Запроси про него.

Капрал забормотал в микрофон позывные, ему ответили. Капрал сообщил, что на пост шестьдесят четыре вышел некто, называющий себя Андрисом Ольвиком, и потребовал доложить о себе начальнику полиции. Ждите, сказала рация. Через минуту раздался сигнал вызова.

– Да, – сказал капрал. – Да, – он посмотрел на Андриса, очевидно сравнивая его с теми приметами, которые ему сообщили. – Да. Возьмите микрофон, – сказал он Андрису.