Чтение 64–й страницы книги ~Сто полей~

И углубился в каплунью ножку.

Бредшо вскочил.

- Господин Сайлас!

Бредшо обернулся. За его спиной стояла хорошенькая девица, кажется,
дочка хозяина замка, и протягивала ему изрядный, оправленный в серебро
рог.

Бредшо принял кубок и поклонился. Этого не стоило делать. Черное
нехорошее облако заволокло глаза, от поклона неожиданно закружилась
голова, заплясала зала; Бредшо выронил кубок и стал падать, теряя
сознание.

Очнулся он тут же на руках у Даттама: тот подхватил его и сам понес в
горницу. Было жарко и душно: дочь графа явилась с мазями и настойками.

Даттам долго сидел с раненым все время, пока женщины промывали
раздувшуюся рану, держал его руку, пока графская дочка поила раненого
горькой зеленой настойкой. Он ушел лишь тогда, когда Бредшо закрыл глаза и
ровно задышал. Когда все покинули горницу, Бредшо с трудом сполз с перин,
сделал себе укол пентамиоцетрина, и тут же уснул.

Когда Бредшо уснул, Даттам спустился в каменный мешок, где сидели
пленники, похожие на кульки с тряпьем. В камере ничего не было, кроме
стола с тушечницей и бумагой, да двух табуретов. Табуреты были трехногие,
как почти всегда все табуреты королевства, потому что на неровном полу
трехногие устойчивее. А в империи трехногими остались лишь треножники. Из
стены торчали балки фундамента. По полу бегали очень большие крысы, - это
пробудило опять самые неприятные воспоминания. Третьим слева у столба
стоял висел Белый Ключник, - люди Даттама подкараулили его, когда он
высунулся из горницы спящего Бредшо, накинули на голову мешок и уволокли.

- Я знал, что ты придешь, - сказал проповедник, - ведь мы не
докончили спор о свободе и боге.

- А ты хочешь его докончить? - усмехнулся Даттам.

- Да. Истинная свобода воли, вероятно, - не выбор между богами, а
выбор между мирами. Есть актуальный мир настоящего и есть бесконечное
множество потенциальных миров будущего. И существование этого бесконечного
множества потенциальных миров требует существования бога, владеющего не
кусочком мира, а всей совокупностью миров и времен. Именно из идеи свободы
воли вытекает идея всемогущества бога.

Даттам устроился поудобней на табурете и спросил:

- Кто тебя сюда послал?

Но пленник молчал, и остальные молчали. Тогда Даттам распорядился
подвесить их к потолочной балке и пытать, пока не признаются. Сначала
толку было мало. Потом, однако, Ключник рассказал, что, да, в Золотом Улье
убили не его, а его брата. Он узнал об этом, молился и услышал, что бог
приведет Марбода Кукушонка к нему, а уж дальше все зависит от его выбора.
Но он, видимо, выбрал неправильно, потому что Кукушонок как был без души,
вроде Даттама, так и остался. Когда он это понял, им овладело такое
отчаяние, что он решил вернуться в горы, которые покинул шесть лет назад,
и там отшельничать. Шел быстро, и, хотя ушел из столицы на три дня позже,
обогнал караван почти на неделю.

Писец в углу уронил тушечницу и долго боялся поднять ее из-за крыс, а
Даттам тем временем спросил:

- Значит, Марбод Кукушонок жив? И в ту ночь не лазил на корабль, а
был на вашей сходке?

- Арфарра, наверное, это знает, - сказал писец.

- Помолчи, - заметил Даттам.

Даттаму хотелось, чтобы кто-то из пленников признался в связях с
Арфаррой, или с экономом Шавией, или прямо с людьми Парчового Старца из
империи, - но как он ни старался, ничего у него не вышло.

Ключник, правда, признался, что хотел встретиться с экономом Шавией,
но поглядел издали, и не стал:

- Слова у него, может, и славные, а душа какая-то поганая.

- Шпион он, - усмехнулся Даттам, - шпион государыни Касии. А про душу
его мне ничего неизвестно.

Когда Бредшо проснулся, был уже ранний вечер.

Бредшо с трудом встал и выглянул в треугольное окно. Солнце заливало
серединный двор. Десяток дворовых не по-братски делились остатками
утренней трапезы. Две толстых бабы катили из мшаника пивную бочку. Брехали
псы, где-то кудахтали куры и пофыркивали лошади. На надвратной башне
сидела стайка ржаных корольков. Корольки смотрели на родовой вяз
посередине двора, с золотой цепью вокруг ствола и пестрыми лентами на
ветвях и одобрительно попискивали. С нижней ветки вяза свисали пять
одинаковых серых свертков. Бредшо скрипнул зубами и пошел разыскивать
Даттама.

Торговца нигде не было. Во влажной и душной оранжерее он нашел Шавию,
храмового управляющего. Тот неспешно посыпал песком исписанный лист,
раскланялся и сказал, что Даттам уехал на охоту с графом.

- А как вы себя чувствуете, господин Бредшо?

- Как я могу себя чувствовать? Даттам подарил мне проповедника, а сам
выкрал его и повесил, нарушив слово.

- В самом деле, - изумился Шавия, - однако он сказал, что вы отдарили
его проповедником в обмен на штуку харайнского шелка и золотую попону для
седла.

У Бредшо потемнело в глазах.

- Что?!

- Все сочли, что это очень выгодный обмен, господин Бредшо, а
бедняжка граф очень огорчился, ибо давно предлагал за попону любимую
наложницу.

Бредшо как был, так и сел на землю оранжереи, закрыв лицо руками.

- О, боже мой! Какой мерзавец! Зачем он это сделал?

- Господин Даттам хотел повесить человека. Еще не было такого, чтобы
господин Даттам хотел повесить человека и этого не сделал.

Пестрые герберы кивали головами в распаренном воздухе. Живот старого
вейца то поднимался, то опадал, как у ящерки на солнышке.

- А вы? - отчаянно закричал Бредшо, - это вы мне посоветовали эту
дурацкую сделку с серебром! Впрочем, это не имеет значения по сравнению с
виселицей...

- Ах, господин Бредшо! Даттам пригрозил, что я не вернусь из этой
поездки, если я не предложу вам этого договора, а вы видели, что у Даттама
слова не расходятся с делом.

Бредшо вернулся в горницу весь вспотевший после душной оранжереи.
Ржаных корольков во дворе стало еще больше, и некоторые из них пересели на
верхушку вяза.

Горница была прибрана и вытоплена, вещи доверены на сохранение
черевам богов, глядевших с резных ларей. В изголовье кровати лежала шитая
лебедями попона. Она была действительно очень хороша, и глаза у лебедей
были из настоящих и довольно больших изумрудов.

Да, Даттам, конечно, правильно сказал, что он не убийца. Но при этом
имел в виду, видимо, что он - палач. Потом у Бредшо как-то неожиданно
зарябило в глазах, он прилег на постель и потерял сознание.

Три дня Бредшо провалялся без сознания: в бреду ему чудился Даттам и
другие мерзости. На четвертый день очнулся - Даттама, конечно, не было.
Рядом сидела старуха с лицом, сморщенным наподобие персиковой косточки.
Старуха сказала, что оцарапавший его топорик был смочен в яде-волчанике,
от которого обычно никто не спасается.

- Вы, однако, заступились за святого, он - за вас.

Бредшо подумал об антибиотике и ничего не сказал.

Графская дочь Имана сказала, что Даттам взял себе западный флигель, в
котором давно завелась нечисть. Ночью видно, как в домик слетаются бесы,
крутятся голубые молнии. Вчера трое поварят сговорились, разукрасили
черным волкодава и спустили его в дымоход: хотели напугать бесов, - так
наутро волкодава нашли у порога без шерсти и в синих нехороших пятнах.
Даттам только показал на поваренка пальцем, - того схватило и начало
трепать, а потом и его товарищей.

Вечером пятого дня Бредшо спустился во двор. Даттам, в паллии,
затканном облаками и листьями, в плаще из птичьих перьев, распоряжался
погрузкой телег.

Бредшо спросил у дворового, куда едут телеги:

- На рудники.

От Даттама пахло дорогими благовониями, от ящиков - химией, от
родового вяза шел сладковатый трупный дух: Даттам хотел, чтобы все
убедились, что повешенные не воскресают. Графские люди жались по стенам,
как побитые собаки.

Ящики кончились, двое монахов набросили на телегу бархатный покров,
украшенный золотой циветой. Даттам повернулся к Бредшо, - перья и облака
сверкнули на солнце. Лицо бесстрастное, руки в золотых кольцах, ногти
проедены кислотами.

- Вы спасли мне жизнь, а я в тот день обманул вас, так?

- И опозорили.

- Помилуйте! Все завидуют вам и считают, что вы провели одну из самых
выгодных сделок своей жизни.

- Я не сам потерял сознание. Вы дали мне снотворное. Как? Ведь я
ничего не ел, кроме дыни, а дыню ели и другие!

Даттам помолчал, а потом объяснил:

- Ножичек, господин Бредшо. Ножичек, которым я резал дыню. Одна его