его люди, а Тревор и Редьярд некоторое время обедали в обществе
военачальников Фарамунда. Те вели себя шумно, словно в захваченном
гарнизоне, швыряли кости в драгоценный римский щит на стене, который
Брунгильда привезла с собой как память об их великом предке Сцеволе, громко
хохотали, ссорились, начинали орать песни.
коробило, но когда вино начало выливаться из ушей, воздел себя из-за стола,
отяжелевший, но все еще готовый хоть на боевого коня, хоть в кулачную драку.
метнула злой взгляд, резко отвернулась, завидев предавшего ее дядю. Тревор
ухватил ее за руку, голос был примирительным:
другие мужчины готовы за твою улыбку бросить к твоим ногам все, что у них
есть, но не этот суровый рекс. У него в сердце все еще наша бедная Лютеция.
Я благодарен ему за такую память, но... живым надо жить. Мертвые не должны
мешать живым.
гонял по кругу молодого коня, настегивал, весело и задорно кричал.
Брунгильда упорно смотрела во двор, продолжая не замечать дядю.
Цапвоя, оба старики, а Кашролд к тому же еще и урод, обожает мучить молодых
женщин... А Фарамунд не только могуч как властитель земель, но он молод и
красив.
корчит!.. Дядя, об одном прошу. Раз уж нельзя избежать этой проклятой
свадьбы, то прошу... нет-нет, я понимаю ее неизбежность... прошу меня
оградить от встреч с этим человеком. Ведь наш брак - чисто династический
брак, верно? А то я, видит наш кроткий Христос, и чьей верной дочерью я
являюсь, перережу такому мужу горло, если он возжелает утащить меня на
супружеское ложе!
сестра, что хоть никогда не называла себя кроткой, но была тихой как
голубка.
свои пределы на юг, здесь пронесся слух о новой волне переселения. Всюду
копали рвы, огораживали города стенами, из крепких поселян набились отряды.
Кузницы работали днем и ночью, а перестук молотов по ночам стал таким же
привычным, как голодный волчий вой за оградой.
везли топоры, стальные наконечники для копий, даже настоящие железные шлемы.
В селах готовились встретить врага на пороге родного дома, а если остановить
не удастся, то лишь затем отступить под защиту крепостных стен. Кто сумеет,
понятно.
объединенное войско, взяли под покровительство эти новые земли, отвоеванные
у Римской империи, совместно укрепляли замки, перегораживали броды на реках,
а отвесные берега укрепляли, готовили там засады.
солнце подсушит грязь, и огромное болото Европы подсохнет настолько, что
превратится в тысячи мелких болот среди необъятного леса, сразу же с севера
покатят новые волны неведомых народов. Франки сами совсем недавно считались
здесь неведомыми, но, захватив эти земли и разграбив, быстро осели на землю
рядом с местными галлами, научились пахать и сеять, а римские гарнизоны
научились жить с ними в мире. Но сейчас надвигались вовсе неведомые, даже
названия звучали странно и пугающе: лангобарды, что значит - длиннобородые,
остготы, алеманы...
народы, что вот именно сейчас наконец-то остановят эту волну нашествия, и
племена перестанут двигаться, как стада зверей, спасающихся от лесного
пожара, что уничтожают на пути посевы и сады.
отрывались от маленьких существ, что передвигались внутри огромных
раскаленных углей. Иногда они собирались целыми стаями, словно собирались в
набег, но их жизни быстро гасли, как у всех, кто ходит в набеги...
быстро, но ее шаг замедлился, когда увидела неподвижного конунга.
Брунгильды, пока ее чистая кожа не полыхнула румянцем. Густые длинные
ресницы опустились, скрывая то, что таилось в ее глазах.
явно выказывает ему презрение, как брезгливым изгибом губ, так и гордо
вскинутым подбородком, холодным взором, откинутой назад головой.
почудилось, что за сенью длинных ресниц метнулся страх.
решен. Так надо. И если ты будешь упорствовать, то тебе, в самом деле,
придется бояться.
настолько беспомощен, чтобы родниться с безродным разбойником!
Тревор уже пристроил ее "в надежные руки", что теперь уже ничего не
изменить, раз уж этот могущественный человек не только согласился ее взять,
но и приехал, оставив огромное войско, в груди поднялась такая буря, что
дыхание вырвалось со свистом. Она вскрикнула, ее рука метнулась вперед...
но на полдороге ее кисть словно попала в железный капкан. Фарамунд медленно
опустил ее руку, не сводя глаз с пылающего гневом лица, сказал рассерженно:
Говорят, я всегда добиваюсь своего. Всегда.
заполняя ту пустоту, что разъедала душу со дня смерти Лютеции.
обоих церемонию как можно быстрее. После чего я отбуду в свой лагерь.
Уверен, что тебя, золотоволоска... или белозубка, как там тебя, это вполне
устроит!
скрипнул зубами. Легкие раны зажили... вернее, скрылись под твердой корочкой
крови, но сейчас он отдирал намертво присохшую к телу ткань. Это случилось
за двое суток до того, как показались башни Люнеуса. Большой отряд
разбойников имел глупость напасть на вооруженных всадников. Не учли, что
хотя их всего дюжина, а разбойников полсотни, но такая дюжина стоит сотни:
гнали и рубили до тех пор, пока не затупились мечи о толстые черепа и
костлявые спины.
чтобы следить за всеми землями, что ширятся без его ведома. А тут еще слухи
о новых племенах и народах, что движутся с севера...
в такой же медной жаровне как огромные рубины светилась россыпь крупных
углей. Он чувствовал запах березовых поленьев, что неуловимо витал по
комнате,
опустошенный. Взгляд блуждал по балке, космы паутины уже почернели от
копоти, а за окнами светится темное небо с россыпью редких звезд. Усталое
тело ныло, сегодня он провел в седле почти сутки, как и вчера и позавчера.
что где-то в глубине засела заноза. Где-то в чем-то он поступает неверно.
Или не совсем честно. И все это смущение души связано с именем Брунгильды.
Не потому, что жива память о Лютеции... это никогда не померкнет, но с самой
Брунгильдой поступает... в самом деле, нечестно, что ли. При всей их
антипатии, все же она заслуживает лучшей доли, чем быть выданной замуж
насильно. И хотя их всех выдают замуж, почти что не спрашивая согласия, все
же как-то не хочется быть в числе тех, кто обижает женщин. Да, одно дело -
насиловать, даже убивать, другое - поступать нечестно.
Кроме обязательных родителей, свидетелей и помощников, здесь оказался еще и
священник со слугами в богатых одеяниях.
именовали себя контами, какое-то искаженное до неузнаваемости римское