заметил, что ее пальцы дрожат.
рассказать тебе, что это такое. На самом деле это никакой не пулемет.
Просто много тысячелетий назад, задолго до того, как в мир пришли будда
Дипанкара и будда Шакьямуни, жил будда Анагама. Он не тратил времени на
объяснения, а просто указывал на вещи мизинцем своей левой руки, и сразу
же после этого проявлялась их истинная природа. Когда он указывал на гору,
она исчезала, когда он указывал на реку, она тоже пропадала. Это долгая
история - короче, кончилось все тем, что он указал мизинцем на себя самого
и после этого исчез. От него остался только этот левый мизинец, который
его ученики спрятали в куске глины. Глиняный пулемет и есть этот кусок
глины с мизинцем Будды. Очень давно в Индии жил человек, который попытался
превратить этот кусок глины в самое страшное на земле оружие. Но как
только он просверлил в глине дырку, этот мизинец указал на него самого, и
он исчез. С тех пор мизинец хранился в запертом сундуке и переезжал с
места на место, пока не затерялся в одном из монгольских монастырей. А
сейчас, по целому ряду обстоятельств, он оказался у меня. Я приделал к
нему приклад и назвал его глиняным пулеметом. И только что мы пустили его
в ход.
ударились в землю его сапоги. Анна вылезла следом, а я все сидел на
диване, глядя на английский пейзаж на стене. Река, мост, небо в тучах и
какие-то неясные развалины - неужели, думал я, неужели?
диаметром метров в семь, который обрывался в никуда. За его границей не
было ничего - там был только ровный неяркий свет, про который трудно было
хоть что-нибудь сказать. На самом краю круглой площадки лежала половина
винтовки с примкнутым штыком. Мне вдруг вспомнилось то место в
"Балаганчике" Блока, когда прыгнувший в окно Арлекин прорывает бумагу с
нарисованной на ней далью и в бумажном разрыве появляется серая пустота. Я
оглянулся. Мотор броневика все еще работал.
мире за пределами этой площадки. Это как тень от ножки лампы.
круглое зеркальце. Она подняла его вверх на уровень ствола, и, прежде чем
я успел понять, что сейчас произойдет, броневик исчез. Это произошло
мгновенно и неправдоподобно легко, как будто кто-то выключил волшебный
фонарь, и картинка на простыне погасла. Остались только четыре неглубоких
вмятины от колес, в которых медленно распрямлялась примятая трава. И
ничего уже не нарушало тишину.
же шофер?
Анну.
же ты не сказала?
чувства, и я подумал, что она, несмотря на всю свою красоту, вряд ли
сумела бы стать актрисой.
знаешь, есть такие бумажки с особой печатью, прилепляешь на бревно, и...
полным идиотом считать, хорошо? Я давно заметил, что он странный. Однако,
Чапаев, с такими талантами вы могли бы сделать в Петербурге неплохую
карьеру.
вопрос довольно сложно ответить. Но если тебя по-человечески волнует его
судьба, то не тревожься. Уверяю тебя, что Котовский, точно так же, как ты
и я, в силах создать свою собственную вселенную.
голову. Возможно, что и будем, но в каком качестве - не берусь судить.
Откуда мне знать, какой мир создаст Котовский в своем Париже. Или,
правильнее сказать, какой Париж создаст Котовский в своем мире.
сумел - когда до границы земляного круга осталась пара метров, у меня
закружилась голова и я с размаху сел на землю.
втроем?
форма - это пустота. Но что это значит?
открой.
потока, неизмеримо широкой реки, начинавшейся где-то в бесконечности и
уходящей в такую же бесконечность. Она простиралась вокруг нашего острова
во все стороны насколько хватало зрения, но все же это было не море, а
именно река, поток, потому что у него было явственно заметное течение.
Свет, которым он заливал нас троих, был очень ярким, но в нем не было
ничего ослепляющего или страшного, потому что он в то же самое время был
милостью, счастьем и любовью бесконечной силы - собственно говоря, эти три
слова, опохабленные литературой и искусством, совершенно не в состоянии
ничего передать. Просто глядеть на эти постоянно возникающие разноцветные
огни и искры было уже достаточно, потому что все, о чем я только мог
подумать или мечтать, было частью этого радужного потока, а еще точнее -
этот радужный поток и был всем тем, что я только мог подумать или
испытать, всем тем, что только могло быть или не быть, - и он, я это знал
наверное, не был чем-то отличным от меня. Он был мною, а я был им. Я
всегда был им, и больше ничем.
абсолютной любви. Если сокращенно - Урал. Мы то становимся им, то
принимаем формы, но на самом деле нет ни форм, ни нас, ни даже Урала.
Поэтому и говорят - мы, формы, Урал.
мы и пытаемся переплыть Урал, которого на самом деле нет. Не бойся,
Петька, ныряй!
и есть абсолютно все, что только может быть?
бросила ее на землю, аккуратно загасила ногой и, даже не посмотрев на нас,
разбежалась и бросилась в поток.
краю площадки.
бросить. Вы должны хотя бы объяснить...
равновесие и, раскинув руки, упал спиной в радужное сияние - совсем как
вода, оно раздалось на миг в стороны, потом сомкнулось над ним, и я
остался один.
я понял, что страшно устал. Я сгреб разбросанное по площадке сено в одну
кучу, лег на него и уставился в невыразимо высокое серое небо.
берегу Урала и вижу сменяющие друг друга сны, опять и опять просыпаясь
здесь же. Но если это действительно так, подумал я, то на что я тратил
свою жизнь? Литература, искусство - все это были суетливые мошки, летавшие
над последней во вселенной охапкой сена. Кто, подумал я, кто прочтет
Сертаков Виталий
Русанов Владислав
Афанасьев Роман
Свержин Владимир
Березин Федор
Муркок Майкл