как они шибко двигаются и мало успевают сделать - эти задастые
киски. Она кинула сердитый взгляд на конверт, который я положил
обратно на тарелку, предварительно разгладив его.
кивком головы. "Можно и пальцы обжечь".
Лолите: "Bonjour, mon petit!"
меня, сквозь меня - пухлы лахудра - и моргая ресницами и начиная
быстренько складывать белое флане-' левое одеяло, продолжая
моргать: "Долорес, ваш папенька думает, что вы получаете письма
от милого дружка. Это я" (постукивая себя с гордым видом, по
золоченому крестику), "я получаю их. И мой папенька может
парлэ-франсэ не хуже вашего".
губами только что ярко накрашенными, с расчесанными до блеска
волосами, над которыми она поработала щеткой, как это только
умеют американские девочки, лежала, вытянув голые руки на
одеяле, и невинно улыбалась - не то мне, не то пустоте. Посреди
ночного столика, рядом с бумажной салфеткой и карандашом, горел
на солнце ее топазовый перстенек.
"Но все равно - спасибо. Только будь так мил, пожалуйста,
обойдись без французского - это только раздражает людей".
шлюха, воняя мочой и чесноком, с газетой "Дезерет", которую моя
прелестная пациентка жадно схватила, не обращая внимания на
роскошно иллюстрированные тома, принесенные мной.
сообщение новой мыслью) "работает в Пондерозе".
Est-ce que tu ne m'aimes plus, ma Carmen? Никогда не любила. Я
теперь не только знал, что моя любовь безнадежна, но знал также,
что они вдвоем замышляют что-то, сговариваясь, по-баскски или
по-земфирски, против моей безнадежной любви. Скажу больше:
Лолита вела двойную игру, ибо она дурачила и глупую,
сентиментальную Марию, которой поведала, вероятно, что хочет
жить у жизнерадостного дядюшки, а не у жестокого, мрачного отца.
И другая сиделка, которой я так и не рассмотрел, и юродивый,
вкатывавший койки и гроба в лифт, и чета идиотских зеленых
попугайчиков, занимавшая клетку в приемной, - все, все они
участвовали в подлом заговоре. Мария, верно, думала, что
комедийный папаша Профессор Гумбертольди препятствует любовной
интриге между Долорес и заместителем отца, толстеньким Ромео
(ведь не забудем, что ты был жирноват, Ромка, несмотря на все
эти наркотики - "снежок", "сок радости" и так далее).
глядел на романтическую скалу, повисшую высоко в смеющемся,
заговорщическом небе.
именем), "мы покинем этот пересохший, воспаленный, свербящий
город, как только тебе позволят встать".
подняв холмом колени и перейдя на другую страницу газеты.
этом городе".
ботанический атлас, попытался, в жужжащей от жара тишине, найти
в нем мои цветы. Это оказалось невозможным. Немного погодя
где-то в коридоре раздался музыкальный звоночек.
больше дюжины больных (из них "трое или четверо сумасшедших",
как мне весело заявила раз Лолита); и, конечно, служащие имели
слишком много свободного времени. Однако - тоже ради шика -
строго соблюдались правила. Сознаюсь, что часто приходил в
неуказанные для посещений часы. В порыве мечтательного лукавства
склонная к видениям Мария Лор (в следующий раз ей померещится
une belle dame toute en bleu, проплывающая по Гремучей Яруге в
Нью-Лурде) схватила меня за рукав, намереваясь меня вывести. Я
посмотрел на ее руку; она убрала ее. Уходя, - уходя по
собственной воле, - я услышал, как Долорес Гейз повторяет мне,
чтобы я завтра утром принес ей - не могла вспомнить всего, что
ей нужно было в смысле носильных и других вещей: "Принеси мне",
крикнула она (уже вне поля зрения, ибо дверь тронулась, дверь
закрывалась, дверь закрылась) - принеси весь новый серый чемодан
и мамин, мамин!"; но на следующее утро я дрожал от озноба, и
пьян был в дым, и умирал в мотельной постели, где она пролежала
всего несколько минут, и все, что я в силах был сделать, ввиду
этих кругами расширяющихся обстоятельств, было послать ей оба
чемодана с любовником моей вдовушки, могучим и добродушным
водителем грузовика. Я ясно представил себе, как моя девочка
показывает Марии свои сокровища... Разумеется, я находился в
несколько бредовом состоянии, и на другой день я настолько еще
был зыбковат и неоформлен, что, когда взглянул в окно ванной на
смежный лужок, то увидел прелестный молодой велосипед моей
Долли, стоявший там на своей подпорке, причем грациозное
переднее колесо было отвернуто от меня, как всегда, а на седле
сидел воробей, - но это был велосипед хозяйки, и, со слабой
улыбкой покачивая головой вслед нежной грезе, я насилу добрался
до кровати и долго лежал, тих и свят, как сказано - цитирую не
совсем точно - у Роберта Браунинга -
- вырезает из пестрых журнальчиков, окружавших Долорес на всех
наших стоянках, а в городе меж тем начали справлять великий
национальный праздник, судя по мощным хлопушкам - сущим бомбам,
- которые все время разрывались, и ровно в час пятьдесят пять
дня мне послышалось чье-то посвистывание за полуоткрытой дверью
коттеджа и затем - стук.
стоять на пороге, держась за дверной косяк и немного подавшись
вперед.
спрашивает, лучше ли мистеру Гумберту и собирается ли он зайти
нынче?"
шагах, как сейчас, видно было, что он состоит из румяно-сизой
мозаики шрамов: в Италии, во время последней войны, его так
ахнуло, что он пролетел сквозь стену; однако, несмотря на
неописуемые увечья, Франк способен был править колоссальным
грузовиком, баловаться рыболовством, ходить на охоту,
пьянствовать и неутомимо пользоваться придорожным бабьем. В этот
день - по случаю ли. большого праздника или просто из желания
позабавить больного человека - он снял перчатку, которую
обыкновенно носил на левой руке (эта рука сейчас прижата была к
косяку) и являл завороженному страдальцу не только полное
отсутствие безымянного пальца и мизинца, но также и голую девку,
с киноварными сосками и кобальтовой ижицей, очаровательно
нататуированную на тыльной стороне его искалеченной руки:
указательный палец и средний изображали ее ноги, а на кисть
приходилась ее голова в венчике из цветов. Ах, просто
прелесть... особенно, когда она, как сейчас, прислонялась к
брусу, точно хитрая фея.
день в постели и позвоню моей дочери в течение завтрашнего дня,
если только буду себя чувствовать, вероятно, полинизейского
происхождения (в мыслях у меня еще попадались опечатки). Тут он
заметил направление моего взгляда и сделал так, что правое ее
бедрышко блудливо дрыгнуло.
посвистывая, ушел с моим поручением, а я продолжал пить, и к
утру температура упала, и, хотя я был, как жаба, вял, я надел
свой фиолетовый халат поверх кукурузно-желтой пижамы и
отправился в мотельную контору, где находился телефон. Все было
хорошо. Ясный голос сообщил мне, что: да, все хорошо, моя дочь
вчера выписалась из больницы около двух часов дня: ее дядя,
мистер Густав, заехал за ней со щенком кокер-спаньелем, и
приветом для всех, на черном Кадили Яке; он заплатил по
Доллиному счету наличными и попросил мне передать, чтобы я не
беспокоился, оставался в теплой постельке, а они, мол, едут к
дедушке на ранчо, как было условлено.
остался таким, надеюсь - премиленький городок. Он напоминал,