внутрь индивида, разместил ее в механизме психологической организации
индивидуального действия, превратив ее в фактор душевной жизни, лишь
символизирующей определенные объективные процессы, протекающие вне индивида
и его субъективных намерений и представлений.
изъятой из истории области, очерченной магическим кругом взаимодействия и
борьбы между "человеческим" и "античеловеческим", и служит у Сартра особым и
самостоятельным источником социально-исторических закономерностей и
исторических судеб людей, скрытым руководителем исторического процесса.
Действительная историческая ситуация, в которую попадает человек в
результате своей деятельности, - это всегда следствие злой шутки, которую за
его спиной сыграли над ним эти вневременные отношения.
истории анализом какого-то особого метафизического смысла субъективных
представлений и мотивов непосредственных агентов исторического действия
прикрывает у Сартра тот факт, что для него, собственно говоря, нет
коллективной производственной деятельности как основы и двигателя истории,
нет совместной материально-созидательной деятельности людей, в которой
развивается и сам человек, его "сущностные силы" и развиваются новые
объективные исторические обстоятельства, которые в свою очередь определяют
дальнейшее развитие человека и на которых строится весь ход исторического
процесса, включая культуру и созидание. Принимая по видимости марксистский
тезис, что человек в такой же мере является продуктом обстоятельств, в какой
он сам изменяет и создает обстоятельства, и даже настаивая на нем в
противовес "некоторым догматическим марксистам"46, Сартр на самом деле
придает ему совершенно иной смысл, перечеркивая как раз деятельную,
созидательную сторону человеческих связей в самой объективности этих
обстоятельств, видит в материализме фактически философию отчужденного мира,
годную только для него. Если же устранить отчуждение человека в обществе, то
само собой якобы отпадет и необходимость в материалистическом истолковании
исторического процесса, не нужно будет исходить в объяснении исторической
деятельности людей из производства материальных условий жизни, из социальной
материи, из объективных и независимых от сознания связей, устанавливающихся
между людьми в ходе их деятельности. Это полное непонимание проблемы
материализма в социально-исторических исследованиях, которая на деле состоит
в том, чтобы видеть в материальной деятельности людей и закономерном ее
характере позитивную основу человеческого развития, а не бремя, помимо
которого человек только и может развиваться как субъект истории, владеющий
своими творческими способностями и своими общественными отношениями, видеть
в господстве способа материального производства над другими сферами
человеческой жизни вовсе не проявление нужды, а определенный способ
творческой жизнедеятельности, определяющий своим содержанием самих индивидов
и развивающий их и их совокупные силы, несмотря ни на какое отчуждение,
возникающее на тех или иных исторических этапах. И лишь поэтому тот или иной
способ этой жизнедеятельности брался материализмом за исходный пункт анализа
истории и исторического творчества, а не потому, что люди отчужденно
одержимы "экономическим интересом". У Сартра же человек всегда оказывается
совершенно пассивной жертвой и орудием вневременной "логики действия",
которая заводит его в одни и те же извечные ситуации отчуждения. Сартр хотел
возвеличить самодеятельность людей, поняв историю как деятельность
преследующего свои цели человека, а самого человека - как подлинного
субъекта (а не объекта) истории. Но на деле, лишив ее объективных основ, он
принизил ее и затемнил именно деятельно-преобразовательную перспективу
борьбы человека.
историю в грандиозную арену битвы сознания с материей, он стремится вовлечь
в нее и такую революционную силу современности, как рабочий класс, массовые
социальные движения вообще.
положения политической идеологии непосредственно вытекают из
последовательного проведения тезисов абстрактной (и ошибочной) философской
теории.
утопий, которые у самого Сартра еще сохраняют страстность и живую
противоречивость, "неокончательность" демократической и гуманистической
эмоций, а в руках его эпигонов превращаются в реакционные фантазии,
распространяющиеся в определенных кругах интеллигенции Запада (особенно
среди представителей так называемой левой культуры) и мелкобуржуазных
революционеров Востока.
были бы практическим аналогом его абстрактно-теоретических социальных
моделей и идеалов. И вот пример того, что он находит.
люди осуществляют в истории преобразование наличных социальных условий и
отношений. Картина примерно следующая: на фоне отчужденной и
материализованной истории, принуждающей людей к чисто "серийному" образу
жизни и мыслей, на фоне инертных классовых масс и коллективов периодически
появляются (неизвестно, как и откуда) небольшие объединения людей,
сливающихся в одно целое в акте насилия против "вещей, несущих в себе
судьбу", и против "людей, ставших рабами"47. Это - "сливающиеся группы" или
"группы борьбы"48, которые Сартр считает двигателем истории, органом
революции, поскольку видит в них практический образец экзистенциалистской
утопии непосредственно индивидуальных "человеческих отношений", видит, так
сказать, "человеческие отношения" в действии. Сартра привлекает в них именно
мгновенность, непосредственность действия, противопоставляемые им длительной
и выдержанной организованной борьбе. Только спонтанное действие мелких групп
оказывается подлинно революционным, и Сартр фактически проводит мысль, что
революционное движение выдыхается и искажается ровно в той мере, в какой оно
получает сложную материальную организацию, разветвляется, охватывает все
большую массу людей и выходит за рамки ограниченной группы людей,
объединенных единым, мгновенным и непосредственным духовным порывом. Иными
словами, стоит только революционной деятельности приобрести сложную,
общественно развитую форму, как она отчуждает людей и искажает их намерения.
Этого требуют предрассудки экзистенциалистских воззрений на отчуждение в
современном обществе, на роль общественных форм человеческого труда, на
возможности свободного исторического творчества в этих условиях и т.д.
Определенная форма идеализма в понимании общества и человека заставляет
Сартра искать лишь такого объединения людей в историческом творчестве вообще
и в революционном действии в частности, которое было бы локально
организовано в рамках межличных отношений, эмоционально испытываемых и
наблюдаемых каждым членом объединения и не предполагающих более широких
связей, которые ускользали бы из поля зрения отдельного индивида и его
эмоциональных контактов. А политически это оборачивается возведением
действия мелких партизанских отрядов и групп сопротивления в ранг
единственного оружия революционности. У Сартра в целую мифологию
разрастается отражение тех форм и условий (действия разрозненных
партизанских отрядов, групп сопротивления и т.п.), которые существуют в
особой обстановке отдельной страны, где нет массовых социальных движений,
разветвленного аппарата общественного управления и учета, короче, развитых
совокупных общественно-исторических достижений и сил человеческого общества.
И поневоле Сартр забывает, что проблема социальной революции как раз в том,
чтобы овладеть этими силами и поставить их на службу человеку, его
свободному всестороннему развитию, а не искать "зазоров", где эти силы
отсутствуют. Ясно, что ими могут владеть только массовые классовые
организации и движения, занимающие определенное место в самом созидании этих
сил и вырабатывающие развитые общественные формы управления и контроля над
ними. Но в глазах Сартра такая перспектива должна быть безнадежной, ибо,
разделив в своей теории класс на "боевую группу" и на собственно класс как
"инертную коллективность" (она является таковой, по Сартру, именно в силу
связи с производством), Сартр меланхолически замечает, что группа никогда не
может разрастись настолько, чтобы охватить собой весь класс49. Что ж, если
так, то совершенная силой "боевых групп" революция лишь воспроизведет в
условиях новой политической власти всю старую мерзость самоотчуждения
человека и его порабощения стихийными процессами экономического развития и
разделения труда, просто прикрыв ее надстройкой государственного деспотизма
и искусственной регламентации жизни, тем более тиранической и бюрократически
централизованной, чем более стихийна на деле экономическая реальность.
Волюнтаризм и объединяет в себе, синтезирует предельную регламентацию и
предельную стихийность общественного процесса.
им революционности в современном обществе. Уже из теории "групп" видна
тенденция понимать под революционностью лишь определенное состояние сознания
- революционного энтузиазма и самоотверженности, возбуждения и нравственного
подъема, единения людей. Изолируя эту сторону революционного процесса от
всех остальных, Сартр не случайно применяет понятие религиозной символики -
"апокалипсис" - для обозначения этого состояния экстаза и морального
очищения души50. Но в определении революционности той или иной группы людей,
движения, класса марксизм исходил прежде всего из того, носителем каких
новых общественных форм являются эти группы, движения, классы, и задачу свою
видел в том, чтобы на основе научного понимания условий торжества этих форм
организовывать моральное возмущение и революционную сознательность их
носителей. Понятие революционности прилагалось им прежде всего к
объективному содержанию деятельности и призвания данного класса внутри
общества, к тем новым элементам общественной жизни, которые он несет с собой
объективно, независимо от высоты своей революционной моральности и идейного
разрыва с существующим. Сартру же собственная философская теория запрещает
обращаться к выявлению объективных общественных форм, прорастающих в
материальной структуре общества и революционизирующих его. И это очень
сильно сказывается на оценке им современного революционного процесса: не
обнаруживая в тот или иной исторический период в Европе своих признаков