его доброе сердце.
пустячную, сколько доставлявшую глазу эстетическое удовлетворение,
серьезно взглянул на отца, спросил:
чем дело.
фортепьяно, чтобы она не. раздражала сына. Старик снова закутался в плед
по самую шею. Генрик, повернувшись к Ельскому, всем своим видом и тоном
подчеркивал, что ведет показательное расследование:
кабинете? Он бььл один? Долго с ним говорил? - сперва внешние
обстоятельства, затем тон разговора, наконец, суть и результат.
коммунизмом в Польше борются беспощадно.
их прежде всего интересует коммунизм философов, мыслителей, пророков. У
нас дозволялось думать в коммунистическом духе, только не действовать.
Фашисты считают, что коммунизму можно поставить преграду, если сначала
будет уничтожена благоволящая ему мысль.
он из интеллектуальной среды. В прошлом политическом сезоне сказали бы:
безвредный теоретик-и дорога домой была бы ему свободна. После переворота
в Германии, словно после какого-нибудь переворота в медицине, то, что
вчера было безвредным, сегодня считается весьма опасным для общественного
организма. До сих пор нас без конца учили тому, что немыслимое
дело-выпустить на свободу сторонника Москвы, сейчас точно так же никому
нельзя простить интеллектуальное преступление. Поразительно, что только
действительно враждебная человеческой мысли система стала относиться к
идеям всерьез, относя грех в мыслях к числу грехов смертельных.
сдержаннее, он пытался дать понять, что знает это даже лучше других.
успокоенным, но с лица его исчезло то злое и усталое выражение, с которым
он вбежал недавно вечером на прием к Штемлерам. Обида, которую он
испытывал всякий раз, вспоминая, что брат его в тюрьме, как-то сгладилась.
И он даже ощущал слабенькую нежность к брату, но не оттого, что лучше
теперь понимал его, а потому, что час назад узнал об аресте в Румынии за
принадлежность к "железной гвардии" ' множества лиц, связанных узами
родства с видными правительственными чиновниками. Он почувствовал себя
лучше. Ярость сменилась тонкой иронией.
Это будет зафиксировано приговором самого суда!
был равен уровню его способностей, может, и дорос бы до уровня мыслящего
человека. Чудачество еще не интеллектуализм, как и нервный тик-не спорт.
Ни то, ни другое ничего не пробуждает в человеке.
Барычека. Болдажевский уже слышал о наших неприятностях. Прекрасно говорил
о том, как Янек разочаровал его. Об измене, которую тот совершил. Старая
Варшава! Но что она для него!
Поморщился.
лишь на миг, он снова обратился к действительности. которая доставляла
куда большую боль. - Видишь, - он смотрел на Ельского глазами, в которых
еще стояли слезы, напоминавшие о его возне с воротничком, - Болдажевского
поразило то же самое, что и меня. Как же так. Стало быть, это ничего не
значит?
и многочисленные бра на стенах, трехрожковые, на маленькие абажурчики,
надетые на не горящие сейчас лампочки, чуть набок, напоминавшие шляпы,
надвинутые на лбы пассажиров, заснувших в дороге.
не вынести. Чудо'какое-то.
утаивать правды оттого только, что она беспощадна.
вину его они как бы брали на себя, молча, опустив глаза. Голос Генрика
Дикерта снова стал сладким:
меблировка особняка. Глаз не могла оторвать.
которая презирала все, что не было силой, богатством и значительностью.
Говорили, что у нее есть любовники, но то ли это было неправдой, то ли она
подбирала лишь мужчин, умеющих держать язык за зубами, ибо никто из
посторонних не знал ни одного факта, за который мог бы поручиться. Может,
пристрастия ее покрывала столь плотная завеса тайны потому, что она
вербовала себе друзей исключительно из среды молодых чиновников, которые
понимали: огласка их отношений с дочкой министра, как и разбалтывание
служебных секретов, могла бы испортить им карьеру. Барышню эту боялись
главным образом из-за ее невоспитанности, никто не осмелился бы
утверждать, что она отомстила или нагадила кому; одной ее наглости было
достаточно, чтобы стараться избегать ее. Но как это сделать, когда что ни
бал, прием или какая-нибудь прогулка, если они действительно были высокого
ранга, никак не могли обойтись без нее. Да к тому же разве кто сомневался,
что, коли она уж решилась бы наконец выйти замуж за кого-нибудь из этих
молодых подчиненных отчима-а сколько их после первого же поцелуя руки
постоянно отбывало у нее испытательный срок, - то любому из них это сулило
прекрасную и вполне гарантированную карьеру. Генрик мечтал о Бубе.
современность, которая каждый сезон меняет у себя мебель, даже она была
сражена такими вот Барычеками, этим своего рода Ланьцутом варшавской
буржуазии.
не переходила определенных границ. Соглашалась посещать лишь друзей,
которые жили одни и изредка принимали гостей. В гостиницу, меблированные
комнаты или холостяцкую квартирку с входом через кухню она никогда бы не
пошла. В сердечных делах она держалась священного принципа: любой ценой
надо соблюдать приличия, а остальное в руках провидения.
силах не поделиться тем, что его тревожило. - Я страшно боюсь, что это уже
отголоски дела Янека.
понять, что он еще не сдается.
который интересовался особой Янека. Он познакомился с ним в ходе какого-то
следствия и отнесся к нему с уважением.
будто бы разрешил в случае чего обратиться с просьбой.
Козица, или продолжать реагировать на все презрительной миной. Эти
сомнения обратили его гнев совсем в другую сторону.
Такой брат-враг, такой сын-враг. Наивреднейшая личность. Из-за таких людей
рушится вся общественная лестница;
должны стремиться низы, если мы, верхи, станем кидаться вниз. Значит, нет
верхов, значит, незачем в жизни стараться, значит, нигде на этом свете не
может быть хорошо!
понимает. Ни в искусстве, ни в благосостоянии, ни в культуре. И того
урона, который он нанес. Как же к нему должны отнестить наш сторож, наш
лавочник, наш мусорщик.
боготворит представителей буржуазии, отец президент, сенатор, такой видный
домовладелец, для них он олицетворение величия, о каком можно только
мечтать, а этот спускается со священной горы и поворачивает вспять поток,
Акунин Борис
Каменистый Артем
Акунин Борис
Эриксон Стивен
Корнев Павел
Посняков Андрей