раз он все устроил так, чтобы присутствовать при осмотре
неожиданно возникшей в его жизни мулатки, стараясь, чтобы его
ученики не заметили какого-нибудь его жеста, который не
показался бы им случайным, а сам тем временем запоминал все ее
данные. В тот же вечер, закончив последний визит, он велел
кучеру ехать по адресу, который она оставила в поликлинике, и
действительно увидел ее, сидящую на террасе в мартовской
прохладе.
выкрашенный в желтый цвет, с окнами под полотняным навесом, с
гвоздиками и папоротниками в цветочных горшках у входа,
покоился на деревянных сваях на заливаемом приливом Пропащем
береге. В клетке под крышей пел трупиал. На другой стороне
улицы находилась начальная школа, и в этот момент оттуда
гурьбою высыпали ребятишки, так что кучеру пришлось натянуть
вожжи, чтобы лошадь не понесло. Какая удача: за это время
сеньорита Барбара Линч успела узнать доктора. Она приветственно
помахала ему, как старому знакомому, и пригласила выпить кофе,
пока улица снова не успокоится, и он с удовольствием принял ее
приглашение, вопреки своим правилам, и стал слушать, что она
рассказывала о себе, ибо только это одно было ему интересно с
сегодняшнего утра и ни на минуту не переставало быть интересным
все последующие месяцы. Когда-то один приятель сказал ему,
только что женившемуся, в присутствии его молодой жены, что
рано или поздно на его пути непременно встанет сводящая с ума
страсть, способная поколебать самую прочную семейную жизнь. Он,
полагавший, что достаточно знает себя и твердость своих
моральных устоев, посмеялся тогда над этим прогнозом. И вот,
пожалуйста: такая страсть пришла.
дочерью преподобного Джонатана Линча, протестантского
священника, сухопарого негра, который верхом на своем муле
объезжал ютившиеся на болотистом берегу убогие домишки,
проповедуя слово одного из тех многочисленных богов, которых
доктор Хувеналь Урбино всегда писал с маленькой буквы, дабы
отличить от Своего. Она говорила на хорошем испанском, чуть
запинаясь, что придавало ее речи определенное изящество. В
декабре Барбаре Линч должно было исполниться двадцать восемь,
недавно она развелась, муж был тоже пастором, учеником ее отца,
и несчастливый брак, длившийся два года, отбил у нее желание к
замужеству. Она сказала: "Единственная моя любовь - этот
трупиал". Но доктор Хувеналь Урбино был слишком серьезным
человеком, чтобы подумать, будто это сказано с умыслом. Другая
мысль пришла ему в голову: а не является ли такое стечение
благоприятных обстоятельств ловушкой, устроенной Господом,
чтобы потом взять с него сторицей, однако тотчас же прогнал это
теологически абсурдное предположение, отнеся его на счет своего
смятенного состояния.
врачебную консультацию, прекрасно зная, что больного хлебом не
корми, дай только поговорить о его недуге, и она с таким
блеском и остроумием рассказала о своем, что он пообещал ей
приехать на следующий день, ровно в четыре, чтобы осмотреть ее
повнимательнее. Она испугалась, ибо знала, что врач такого
уровня ей не по средствам, но он успокоил: "Люди нашей
профессии стараются устроить так, чтобы богатые платили за
бедных". И записал себе в тетрадь: "Сеньорита Барбара Линч,
Пропащий берег, суббота, 4 часа пополудни". Через несколько
месяцев Фермине Дасе предстояло прочитать эту запись,
дополненную подробностями диагноза и течения болезни. Она
обратила внимание на имя и подумала, что это одна из тех
заблудших артисток, которые прибывают с фруктовыми пароходами
из Нового Орлеана, но, поглядев на адрес, решила, что, скорее,
она с Ямайки, ну и, конечно же, чернокожая, и потому сразу
отбросила ее: не в его вкусе.
десять минут раньше, и сеньорита Линч еще не успела одеться к
его приходу. Он не волновался так с давних парижских времен,
когда сдавал устные экзамены. Лежа на полотняном покрывале в
тонкой шелковой комбинации, сеньорита Линч была бесконечно
прекрасна. Ей было дано много и щедро: бедра - как у сирены,
кожа - точно медленный огонь, изумленные груди, прозрачные
десны и зубы совершенной формы; все ее тело дышало здоровьем:
именно этот человеческий дух учуяла Фермина Даса на одежде
своего мужа. В консультацию она пошла из-за того, что сама
очень остроумно назвала "ложными коликами", и доктор Урбино
счел это хорошим признаком: она не раздает себя направо и
налево. Он принялся пальпировать ее внутренние органы гораздо
более с тайным умыслом, чем со вниманием, и, занимаясь этим,
все больше и больше забывал о мудрости и выдержке, с изумлением
обнаруживая, что это дивное существо и внутри не менее
прекрасно, чем снаружи, и в конце концов отдался во власть
наслаждению осязать ее не как лучший дипломированный врач
Карибского побережья, а как простой смертный, обуреваемый
взбунтовавшимися инстинктами. За всю его профессиональную жизнь
такое случилось с ним лишь однажды, то был день величайшего
позора, потому что пациентка отстранила его руку, села на
постели и сказала: "То, чего вы хотите, могло бы случиться, но
не таким образом". Сеньорита Линч, напротив, поддалась ему, и,
когда уже не оставалось и тени сомнения, что доктор напрочь
забыл о своей науке, сказала:
мокрый от пота, словно искупался в пруду одетым, вытер лицо и
руки полотенцем.
бесчувственное бревно. Она протянула ему руку в знак
благодарности.
заключила она. - Представьте, что для меня, бедной негритянки,
значит внимание такого известного человека.
Но она пришла на помощь: рассмеялась так звонко, что спальня
будто осветилась.
доктор,- сказала она. - Я - негритянка, а не дура.
честь незапятнанной, она хотела надежности и любви - именно в
этом порядке - и полагала, что всего этого заслуживает. Она
дала доктору Урбино возможность соблазнить ее, но не впустила к
себе, хотя была в доме одна. Самое большее, что она ему
позволяла, - повторять процедуру пальпации и прослушивания и
нарушать при этом этику сколько душе угодно, но не снимать с
нее одежд. Он же не способен был выпустить из рук плоть,
которую уже попробовал, и потому почти каждый день снова и
снова принимался штурмовать твердыню. По практическим
соображениям постоянные отношения с сеньоритой Линч были для
него почти невозможны, однако он был слишком слаб, чтобы
вовремя остановиться, как впоследствии оказался слабым, чтобы
идти дальше. И у него были свои пределы.
в любой момент мог уехать из дому на муле, навьюченном Библиями
и рекламными евангелическими книжонками, и точно так же в самый
неожиданный момент мог вернуться, нагруженный провизией. Другой
помехой была школа напротив, потому что ребятишки нараспев
затверживали уроки, глядя в окно, а лучше всего в окно был
виден дом на противоположной стороне улицы, окна и двери
которого с шести утра стояли настежь распахнутыми, и ребятишки
видели, как сеньорита Линч вешала под стреху клетку с
трупиалом, чтобы и трупиал обучился их урокам-песенкам, а сама,
в разноцветном тюрбане, занималась домашними делами и вместе с
ними распевала их уроки звонким карибским голосом; потом, после
обеда, они видели, как она сидела под навесом и уже одна,
по-английски, пела псалмы.
две возможности: обеденный перерыв, между двенадцатью и двумя,
а это было обеденное время доктора, или конец дня, когда дети
расходились по домам. Последний вариант был во всех отношениях
лучше, но к тому времени доктор уже завершал визиты, и в его
распоряжении было всего несколько минут, чтобы управиться и
успеть домой к столу. Третьей проблемой, самой серьезной для
него, было его положение. Он не мог отправляться туда не в
экипаже, который в городе прекрасно знали и который должен был
ожидать его у двери. Конечно, можно было взять в сообщники
кучера, как делали почти все его друзья по общественному клубу,
однако это было не в его правилах. А потому, когда визиты к
сеньорите Линч стали достаточно очевидными, сам кучер, семейный
Афанасьев Роман
Свержин Владимир
Пехов Алексей
Березин Федор
Шилова Юлия
Перумов Ник