кратко, перед трудовым днем, сомлевшему на скамье, чтобы цветком пощекотать
ему нос. Куда мне девать все эти подарки, которыми летнее утро награждает
меня -- и только меня? Отложить для будущих книг? Употребить немедленно для
составления практического руководства "Как быть Счастливым"? Или глубже,
дотошнее: понять, что скрывается за всем этим, за игрой, за блеском, за
жирным, зеленым гримом листвы? А что-то ведь есть, что-то есть! И хочется
благодарить, а благодарить некого. Список уже поступивших пожертвований:
10.000 дней -- от Неизвестного.
вилл, с гротовыми тенями, буксом, плющом, газонами в бисере поливки, -- и
там уже попадались, среди ильмов и лип, первые сосны, высланные далеко
вперед груневальдским бором (или, напротив: отставшие от полка?). Звонко
посвистывая и поднимаясь (в гору) на педалях своего трехколесного
велосипеда, проехал рассыльный пекарни; медленно, с влажным шорохом, прополз
водометный автомобиль -- кит на колесах, широко орошая асфальт. Некто с
портфелем захлопнул за собой выкрашенную в вермилион калитку и отправился на
неведомую службу. По его пятам Федор Константинович вышел на бульвар (всг
тот же Гогенцоллерндам, в начале которого сожгли бедного Александра
Яковлевича), и там, сверкнув замком, портфель побежал к трамваю. Теперь до
леса было уже близко, и он ускорил шаг, уже чувствуя горячую маску солнца на
приподнятом лице. В глазах рябило от частокола, мимо которого он шел. На
вчерашнем пустырьке между домами строилась небольшая вилла, и так как небо
глядело в провалы будущих окон, и лопухи да солнце, по случаю медленности
работ, успели устроиться внутри белых недоконченных стен, они отдавали
задумчивостью развалин, вроде слова "некогда", которое служит и будущему и
былому. Навстречу Федору Константиновичу прошла молоденькая, с бутылкой
молока, девица, похожая чем-то на Зину -- или, вернее, содержавшая частицу
того очарования -- и определенного и вместе безотчетного -- которое он
находил во многих, но с особенной полнотой в Зине, так что все они были с
Зиной в какой-то таинственной родственной связи, о которой он знал один,
хотя совершенно не мог выразить признаки этого родства (вне которого
находившиеся женщины вызывали в нем болезненное отвращение), -- и теперь,
оглянувшись и уловив какую-то давно знакомую, золотую, летучую линию, тотчас
исчезнувшую навсегда, он мельком почувствовал наплыв безнадежного желания,
вся прелесть и богатство которого были в его неутолимости. Банальный бес
бульварных блаженств, не соблазняй меня страшным словцом "мой тип". Не это,
не это, а что-то за этим. Определение всегда есть предел, а я домогаюсь
далей, я ищу за рогатками (слов, чувств, мира) бесконечность, где сходится
всг, всг.
выстроенного павильона (в атриуме которого находился ассортимент уборных, --
мужских, женских, детских), через который -- по замыслу местных Ленотров --
следовало пройти, чтобы сначала попасть в только-что разбитый сад, с
альпийской флорой вдоль геометрических дорожек, служивший -- всг по тому же
замыслу -- приятным преддверием к лесу. Но Федор Константинович взял влево,
избежав преддверия: так было ближе. Сосновая, еще дикая опушка тянулась без
конца вдоль автомобильной аллеи, но был неизбежен следующий шаг со стороны
отцов города: загородить весь этот свободный доступ бесконечной решеткой,
так чтобы портик стал входом по необходимости (в буквальнейшем,
первоначальном смысле). Я для тебя устроил казисто, но ты не прельстился;
так теперь изволь: казисто, казенно, приказ. Но (по обратному скачку мысли:
ф3-г1) вряд ли было лучше, когда этот лес -- теперь отступивший, теперь
теснившийся вокруг озера, как у нас, отдалившихся от мохнатых предков,
растительность постепенно остается лишь по бережкам, -- простирался до
самого сердца теперешнего города, и рыскало по его дебрям громкое княжеское
хамье, с рогами, псами, загонщиками.
Попадались иволги, голуби, сойки; пролетала ворона пыхтя крыльями: хшу, хшу,
хшу; красноголовый дятел стучал в сосновый ствол, -- а иногда, полагаю, лишь
подражал собственному стуку, и тогда выходило особенно звонко и убедительно
(для самочки); ибо ничего нет более обворожительно-божественного в природе,
чем ее вспыхивающий в неожиданнейших местах остроумный обман: так, лесной
кузнечик (заводящий свой маленький мотор, всг не могущий завестись:
цик-цик-цик -- обрывается), прыгнув и упав, сразу меняет положение тела,
поворачивая его так, чтобы направление темных полосок на нем совпадало с
направлением палых иголок (и теней иголок!). Но осторожно: люблю вспоминать,
что писал мой отец: "При наблюдении происшествий в природе надобно
остерегаться того, чтобы в процессе наблюдения, пускай наивнимательнейшего,
наш рассудок, этот болтливый, вперед забегающий драгоман, не подсказал
объяснения, незаметно начинающего влиять на самый ход наблюдения и
искажающего его: так на истину ложится тень инструмента".
сквозистые места, с островками чертополоха, крапивы или царского чая, среди
которых попадаются отбросы: иногда даже рваный матрац со сломанными ржавыми
пружинами, -- не брезгуй ими! Вот -- темный, частый ельничек, где однажды я
набрел на ямку (бережно вырытую перед смертью), в которой лежал, удивительно
изящно согнувшись, лапы к лапам, труп молодой, тонкомордой собаки волчьих
кровей. А вот -- голые, без подлеска, только бурыми иглами выстланные, бугры
под простоватыми соснами, с протянутым гамаком, наполненным чьим-то
нетребовательным телом, -- и проволочный остов абажура валяется тут же на
земле. Дальше -- песчаная проплешина, окруженная акациями, и там, на
горячем, сером, прилипчивом песке, сидит, протянув страшные босые ноги, в
одном белье женщина и штопает чулок, а около нее возится младенец, с
почерневшими от пыли пашками. Со всех этих мест еще видна проезжая аллея,
пробегающий блеск автомобильных радиаторов, -- но стоит проникнуть немного
глубже, и лес выправляется, сосны облагораживаются, под ногами хрустит мох,
и кто-нибудь, безработный бродяга, непременно тут спит, прикрыв лицо
газетой: философ предпочитает мох розам. Вот точное место, где на-днях упал
небольшой аэроплан: некто, катая свою даму по утренней лазури, перерезвился,
потерял власть над рулем и со свистом, с треском нырнул прямо в сосняк. Я
пришел, к сожалению, с опозданием: обломки успели убрать, два полицейских
верхами ехали шагом к дороге, -- но еще был заметен отпечаток удалой смерти
под соснами, одна из коих была сверху донизу обрита крылом, и архитектор
Штокшмайсер с собакой объяснял няне с ребенком, что произошло, -- а еще
через несколько дней всякие следы пропали (только желтела рана на сосновом
стволе), и уже в полном неведении на этом самом месте двое, старик и его
старуха, она -- в лифчике, он -- в подштанниках, делали друг перед другом
несложную гимнастику.
розоватыми чешуйчатыми стволами низкая перистая листва рябин и крепкая
зелень дубов оживленно дробили полосоватость борового солнца. В густоте
дуба, если смотреть снизу, взаимное перекрытие листьев теневых и освещенных,
темно-зеленых и ярко-изумрудных, казалось особенным сцеплением их волнистых
краев, и на них садилась, то нежа в блеске свой рыжий шелк, то плотно
складывая крылья, вырезная ванесса, с белой скобочкой на диком исподе, и,
вдруг снявшись, садилась ко мне на голую грудь, привлеченная человеческим
потом. А еще выше, над моим запрокинутым лицом, верхи и стволы сосен сложно
обменивались тенями, и хвоя напоминала водоросли, шевелящиеся в прозрачной
воде. И если еще больше запрокинуться, так, чтобы сзади трава (неизъяснимо,
первозданно-сызнова позеленевшая, -- с этой точки перевернутого зрения)
казалась растущей куда-то вниз, в пустой прозрачный свет, и была бы верхом
мира, я улавливал ощущение, которое должно поразить перелетевшего на другую
планету (с другим притяжением, другой плотностью, другим образом чувств) --
особенно, когда проходила вверх ногами семья гуляющих, причем шаг их
становился толчком упругим и странным, а подброшенный мяч казался падающим
-- всг тише -- в головокружительную бездну.
без конца, и не направо, где он прерывался молоденьким березняком, свежо и
по-детски попахивавшим Россией, -- лес становился опять реже, терял подсед,
обрывался по песчаным косогорам, и внизу зажигалось столбами света широкое
озеро. Солнце разнообразно озаряло противоположные скаты, и, когда от
наплыва облака воздух смежался, как великое синее веко, и медленно прозревал
опять, один берег всегда отставал от другого, в порядке постепенного
потухания и просветления. Песчаной каймы на той стороне почти не было,
деревья все вместе спускались к густым тростникам, а повыше можно было найти
горячие, сухие склоны, поросшие кашкой, кислицей и молочаем, отороченные
живой тьмой дубов и буков, валом валивших вниз, в сырые ложбинки, в одной из
которых застрелился Яша Чернышевский.
собственными средствами как бы приподнял над уровнем тех нехитрых воскресных
впечатлений (бумажная дрянь, толпа пикникующих), из которых состояло для
берлинцев понятие "Груневальд"; когда в эти жаркие, летние будни я
направлялся в его южную сторону, в глушь, в дикие, тайные места, я испытывал
неменьшее наслаждение, чем если бы в этих трех верстах от моей
Агамемнонштрассе находился первобытный рай. Дойдя до одного излюбленного
уголка, сказочно совмещавшего свободный поток солнца и защиту кустарника, я
раздевался донага и ложился навзничь на плед, подложив ненужные трусики под
затылок. Благодаря сплошному загару, бронзой облившему тело, так что только
пятки, ладони и лучевые черты у глаз оставались естественной масти, я
чувствовал себя атлетом, тарзаном, адамом, всем, чем угодно, но только не
голым горожанином. Неловкость, обычно сопряженная с наготой, зависит от
сознания нашей беззащитной белизны, давно утратившей связь с окраской
окружающего мира, а потому находящейся в искусственной дисгармонии с ним. Но
влияние солнца восполняет пробел, уравнивает нас в голых правах с природой,
и уже загоревшее тело не ощущает стыда. Всг это звучит, как брошюрка
нюдистов, -- но своя правда не виновата, если с ней совпадает правда, взятая
бедняком напрокат.
постепенно чувствовал, что становлюсь раскаленно-прозрачным, наливаюсь
пламенем и существую только, поскольку существует око. Как сочинение
Буджолд Лоис
Прозоров Александр
Флинт Эрик
Василенко Иван
Пехов Алексей
Лукьяненко Сергей