Мастера, работавшие в те времена, когда реализм только
начинался и им еще не начали злоупотреблять, писали гораздо
реалистичней, чем мы думаем. Они передавали точно те
детали, которые мы теперь воспринимаем как условность. Вы,
может быть, скажете, что у этого типа брови и глаза посажены
не совсем симметрично? Но если бы он вдруг появился здесь,
вы бы увидели, что одна бровь у него действительно немного
выше другой и что он хром на одну ногу. Я убежден, что эта
нога намеренно сделана кривой.
- Да это просто дьявол какой-то! - вырвалось вдруг у
Пейна. - Не при вас будь сказано, ваше преподобие.
- Ничего, ничего, я верю в дьявола, - ответил священник и
непонятно улыбнулся. - Любопытно, кстати, что, по некоторым
преданиям, черт тоже хромой.
- Помилуйте, - запротестовал Пейн, - не хотите же вы
сказать, что это сам черт? Да кто он наконец, черт его
побери?
- Лорд Дарнуэй, живший во времена короля Генриха Седьмого
и короля Генриха Восьмого, - отвечал его друг. - Между
прочим, о нем тоже сохранились любопытные предания. С одним
из них, очевидно, связана надпись на раме. Подробнее об
этом можно узнать из заметок, оставленных кем-то в старинной
книге, которую я тут случайно нашел. Очень интересная
история.
Пейн приблизился к портрету и склонил голову набок, чтобы
удобнее было прочесть старинную надпись по краям рамы. Это
было, в сущности, четверостишие, и, если отбросить
устаревшее написание, оно выглядело примерно так:
- От этих стихов прямо жуть берет, - сказал Пейн, - может
быть, потому что я их не понимаю.
- Вы еще не то скажете, когда поймете, - тихо промолвил
Вуд. - В тех заметках, которые я нашел, подробно
рассказывается, как этот красавец умышленно убил себя таким
образом, что его жену казнили за убийство. Следующая
запись, сделанная много позднее, говорит о другой трагедии,
происшедшей через семь поколений. При короле Георге еще
один Дарнуэй покончил с собой и оставил для жены яд в бокале
с вином. Оба самоубийства произошли вечером в семь часов.
Отсюда, очевидно, следует заключить, что этот тип
действительно возрождается в каждом седьмом поколении и, как
гласят стихи, доставляет немало хлопот той, которая
необдуманно решилась выйти за него замуж.
- Н-да, пожалуй, не слишком хорошо должен чувствовать
себя очередной седьмой наследник, - заметил Пейн.
Голос Вуда сник до шепота:
- Тот, что сегодня приезжает, как раз седьмой.
Гарри Пейн сделал резкое движение, словно стремясь
сбросить с плеч какую-то тяжесть.
- О чем мы говорим? Что за бред! - воскликнул он. - Мы
образованные люди и живем, насколько мне известно, в
просвещенном веке! До того как я попал сюда и надышался
этим проклятым, промозглым воздухом, я никогда бы не
поверил, что смогу всерьез разговаривать о таких вещах.
- Вы правы, - сказал Вуд. - Когда поживешь в этом
подземном замке, многое начинаешь видеть в ином свете. Мне
пришлось немало повозиться с картиной, пока я ее
реставрировал, и, знаете, она стала как-то странно
действовать на меня. Лицо на холсте иногда кажется мне
более живым, чем мертвенные лица здешних обитателей Оно,
словно талисман или магнит, повелевает стихиями,
предопределяет события и судьбы Вы, конечно, скажете - игра
воображения?
- Что за шум? - вдруг вскочил Пейн.
Они прислушались, но не услышали ничего, кроме
отдаленного глухого рокота моря; затем им стало казаться,
что сквозь этот рокот звучит голос, сначала приглушенный,
потом все более явственный. Через минуту они были уже
уверены: кто-то кричал около замка.
Пейн нагнулся и выглянул в низкое овальное окно, то
самое, из которого не было видно ничего, кроме отраженного в
воде неба и полоски берега. Но теперь перевернутое
изображение как-то изменилось. От нависшей тени берега шли
еще две темные тени - отражение ног человека, стоявшего
высоко на берегу. Сквозь узкое оконное отверстие виднелись
только эти ноги, чернеющие на бледном, мертвенном фоне
вечернего неба. Головы не было видно - она словно уходила в
облака, и голос от этого казался еще страшнее: человек
кричал, а что он кричал, они не могли ни расслышать как
следует, ни понять. Пейн, изменившись в лице, пристально
всмотрелся в сумерки и каким-то не своим голосом сказал:
- Как странно он стоит!
- Нет, нет! - поспешно зашептал Вуд. - В зеркале все
выглядит очень странно. Это просто зыбь на воде, а вам
кажется...
- Что кажется? - резко спросил священник.
- Что он хром на левую ногу.
Пейн с самого начала воспринял овальное окно как некое
волшебное зеркало, и теперь ему почудилось, что он видит в
нем таинственные образы судьбы. Помимо человека, в воде
обрисовывалось еще что-то непонятное: три тонкие длинные
линии на бледном фоне неба, словно рядом с незнакомцем
стояло трехногое чудище - гигантский паук или птица. Затем
этот образ сменился другим, более реальным; Пейн подумал о
треножнике языческого жертвенника. Но тут странный предмет
исчез, а человеческие ноги ушли из поля зрения.
Пейн обернулся и увидел бледное лицо дворецкого, рот его
был полуоткрыт, и из него торчал единственный зуб.
- Это он. Пароход из Австралии прибыл сегодня утром.
Возвращаясь из библиотеки в большую гостиную, они
услышали шаги незнакомца, который шумно спускался по
лестнице; он тащил за собой какие-то вещи, составлявшие его
небольшой багаж. Увидев их, Пейн облегченно рассмеялся.
Таинственный треножник оказался всего-навсего складным
штативом фотоаппарата, да и сам человек выглядел вполне
реально и по-земному. Он был одет в свободный темный костюм
и серую фланелевую рубашку, а его тяжелые ботинки довольно
непочтительно нарушали тишину старинных покоев. Когда он
шел к ним через большой зал, они заметили, что он
прихрамывает. Но не это было главным: Пейн и все
присутствующие не отрываясь смотрели на его лицо.
Он, должно быть, почувствовал что-то странное и неловкое
в том, как его встретили, но явно не понимал, в чем дело.
Девушка, помолвленная с ним, была красива и, видимо, ему
понравилась, но в то же время как будто испугала его.
Дворецкий приветствовал наследника со старинной
церемонностью, но при этом смотрел на него точно на
привидение. Взгляд священника был непроницаем и уже поэтому
действовал угнетающе. Мысли Пейна неожиданно получили новое
направление: во всем происходящем ему почудилась какая-то
ирония - зловещая ирония в духе древнегреческих трагедий.
Раньше незнакомец представлялся ему дьяволом, но
действительность оказалась, пожалуй, еще страшнее: он был
воплощением слепого Рока. Казалось, он шел к преступлению с
чудовищным неведением Эдипа. К своему фамильному замку он
приблизился в полной безмятежности и остановился, чтобы
сфотографировать его, но даже фотоаппарат приобрел вдруг
сходство с треножником трагической пифии.
Однако немного позже, прощаясь, Пейн с удивлением
заметил, что австралиец не так уж слеп к окружающей
обстановке. Он сказал, понизив голос:
- Не уходите или хотя бы поскорее приходите снова. Вы
похожи на живого человека. От этого дома у меня кровь
стынет в жилах.
Когда Пейн выбрался из подземных комнат и вдохнул полной
грудью ночной воздух и свежий запах моря, ему представилось,
что он оставил позади царство сновидений, где события
нагромождаются одно на другое тревожно и неправдоподобно.
Приезд странного родственника из Австралии казался слишком
неожиданным. В его лице, как в зеркале, повторялось лицо,
написанное на портрете, и совпадение пугало Пейна, словно он