Чтение 64–й страницы книги ~Умножающий печаль~

Приклад упер в плечо.

Закрыл на мгновение глаза.

Мир вокруг медленно меркнул.

Я выводил его реостатом - я погружался в себя.

Приглохли все звуки, беспамятство объяло полностью.

Я навсегда забыл голую девку с мопсовидной рожицей, дребезжащего гаммы
пацана, дожирающего свой богатый завтрак буржуя, моих помощников из
"Мосэнерго", Карабаса в кабине "ровера", скрестившего на счастье пальцы,
исчезла Лора, я больше не любил Марину, ушла ненависть к Хитрому Псу.

Меня здесь не было.

Была только самая короткая линия между двумя точками - смертоносная
гипотенуза между устьем карабина и железными воротами "РОСС и Я".

Я исчез - мой дух вселился в каленый синеватый ствол, в тяжелый усиленный
патрон, я жил за частоколом ризок в оптическом прицеле, соединенных тонким
крестиком цели.

Тогда я беззвучно позвал Цакуга-дзена.

И старый самурайский демон ответил мне сразу:

- Я с тобой. Ты готов?

- Готов... - не размыкая губ, крикнул я.

- Соедини свою душу с пулей...

- Моя душа в ее свинцовом сердце...

- Пусть она плавит свинец твоей яростью, болью и унижением...

- Моя боль ужасна...

- Пусть твое сердце будет холодно, как вечный лед... Не дыши, тебе это
сейчас не нужно. Ты живешь силой и страстью мести...

- Цакуга-дзен, великий дух, у меня всего три секунды... Одна из них - на
полет пули...

- Не думай об этом. Цакуга-дзен жив тысячу лет, а свершает лишь в
короткие мгновения... Мне нужен миг, чтобы соединить воина, стрелу и Цель...
Я слышу, как бьется твое сердце... Останови его...

- Цакуга-дзен, мне горько. Мы были как братья...

- Месть крепче братства, слаще любви, дольше памяти. Только смерть
сильнее мести. Но Цакуга должен знать, что Цель достойна мстителя.

- Я стреляю в свою прожитую жизнь...

- Тогда открой глаза! Цель близка...

Кортеж, перемигиваясь синими фонарями на крышах, подъезжал к воротам.
Наружная охрана разгоняла пешеходов на тротуаре, головной джип на миг
задержался перед расходящимися створками ворот. Эскортируемый "мерседес",
бликуя на солнце фиолетовыми блиндированными стеклами, сбавил скорость и
стал доворачивать к въездному шлюзу.

В крестике прицела бешено крутился черный толстый бублик переднего
колеса, я видел, как оно смещается по оси, и Цакуга-дзен, самурайский дух
мести, немо прошептал:

- Дай душе волю...

Одна секунда.

Указательный палец, бескостный, мягко упругий, не мой - в нем был дух
Цакуга-дзена, плавно нажал крючок.

И толчка выстрела не ощутил.

Еще секунда.

Моя душа - раскаленный кусок свинца - летела над городом, над этим
паскудным миром, над моей испакощенной жизнью.

И вдохновенное окаянство ушло из меня.

Прощай, Цакуга-дзен...

СЕРГЕЙ ОРДЫНЦЕВ:

ПОКУШЕНИЕ

Перед поворотом с дороги - на въездной шлюз внутреннего двора - гибкая
сцепка эскорта растянулась, водитель нашего "мерседеса" отпустил головной
"джип" немного вперед.

Охранник Миша сказал в рацию:

- Эскорт на точке!.. Наружным постам обеспечить коридор... Ворота
открыть!

Водитель еще сбросил скорость и стал входить в поворот. Я почему-то
взглянул на спидометр - уж больно споро он поворачивал. Оранжевая стрелка
уперлась в цифру 40.

- Через полтора часа пресс-конференция в Союзе журналистов, - сказал
Серебровский. - Поедешь со мной...

И тут я услышал шлепок. Даже не услышал - почувствовал!

Чпо-о-у-к!

И в тот же миг "мерседес" упал на обод переднего колеса, как конь на
колено, - пуля, прошив жирную толстую резину баллона, распустила его в
клочья.

Бешеный рывок в сторону, утробный грохот удара днища о бордюр тротуара.

Доли секунд. Но каждая неподвижна, как замерший навсегда стоп-кадр.

Остекленевший взгляд Серебровского.

Прокушенная до крови губа водителя.

Помертвевшее до синевы лицо охранника Миши.

Кроша бетон, в снопе искр от трущего с визгом камень металла - как болид,
машина вывалилась с дороги на пешеходную часть.

Водитель, судорожно раскручивающий баранку направо, порскнувшие в разные
стороны прохожие.

Пронзительный скрип автоматических тормозов, клинящих остальные колеса,
жаркое шипение стирающейся до корда резины - нас несло по асфальту, как
громадные бронированные сани.

Тошнотная волна ужаса залила меня - я почему-то ждал, что сейчас грохнет
взрыв.

А водитель уже крутил рулевое колесо в другую сторону. "Мерседес" ерзнул
и, наклонившись на левый борт, с грохотом и звоном врубился в тумбу
фонарного столба.

Оглушительный шлепок и пронзительное шипение вспухших взрывом воздушных
мешков безопасности.

Тишина.

А может быть, мы оглохли от удара. Или испуга. Меня бросило на пол между
сиденьями. Серебровский с каменным, ничего не выражающим лицом, с закрытыми
глазами сидел в углу кабины, судорожно сжимая привязной ремень. Миша хрипло
крикнул из-под воздушной подушки:

- Шеф, вы в порядке?!

Сашка медленно разлепил пересохшие губы:

- С вами, Миша, я как за каменной стеной... Великой, китайской, мать вашу
етти!..

Я дернул ручку двери, но Миша уже ожил, задвигался, заорал:

- Из машины не выходить!.. - И завопил в рацию: - Тревога один!
Нападение! Прикройте лимузин...

Конвой и сам уже включился. Передний джип стал быстро сдавать назад и
закрыл разбитый автомобиль справа, а концевой "форд-экспедишен" влетел на
тротуар слева и загородил его со стороны проезжей части. Из машин высыпали
ребята с короткими автоматами "узи", окружили "мерседес", ошарашенно
оглядываясь по сторонам.

Телохранитель Миша выпрыгнул наружу, что-то кричал своей силовой обслуге,
потом растворил заднюю дверь в "мерсе" так, что получился проход в джип
шириной в один шажок. Миша встал на подножку джипа и наклонился над
лимузином - он перекрывал своей спиной, как крышей, этот шаговый переход из
машины в машину. Вот что такое настоящий самопожертвенный героизм!
Мише-телохранителю не повезло - он поздно родился, во время войны вполне мог
стать Александром Матросовым.

Я сказал Хитрому Псу:

- Иди! Никто в нас больше стрелять не будет...

А Сашка уже нашел и нацепил снова свое потерянное на один миг лицо.
Поправил очки на переносице, усмехнулся:

- И зачем только я вожу тебя с собой, как талисман? - и полез в джип.

А я вдруг понял, что он не шутит. До этого момента я никак не мог
сообразить, какого черта он таскает меня повсюду с собой. Оказывается, все
удивительно просто - Хитрый Пес твердо рассчитал, что Коту в моем
присутствии убить его гораздо труднее. А убивать меня за компанию с Сашкой
не станет ни за что. Господи, какие естественные объяснения существуют для
такой сложной материи, как дружеская ностальгия, сентиментальная память о
прекрасном общем прошлом!

Ну что же, хорошо! Я согласен. Ведь в моем присутствии вам и Кота будет
убить не так-то просто.

Я сказал охраннику:

- Миша, слезай оттуда. Не смеши народ! Дай пройти...

Миша, еще тяжелее дыша, озабоченно ответил:

- Хорошо, что он с одного выстрела промахнулся. Но ведь...

Я отодвинул его и сказал Сашке:

- Он не промахнулся. Ты это понимаешь? Он стрелял в колесо!

- Я на это надеюсь, - хмыкнул Сашка. - Что хотел сказать, на что намекал?

- Он предупреждал. Это печать на дискетку... Кот знает, что ты ее
боишься.

- Ага, - кивнул Хитрый Пес. - Возможно.

Потом повернулся к Мише:

- Быстро втащите "мерседес" во двор. Журналюгам - информации никакой.
Если что-то просочится в газеты, отвечать, что случайно лопнула шина. Доложи
Сафонову, и к вечеру дайте результаты.

- Слушаюсь, Александр Игнатьич, - сказал Миша. - Вы пресс-конференцию
перенесете?

- Ни в коем случае! Через сорок минут выезжаем.

АЛЕКСАНДР СЕРЕБРОВСКИЙ:

БОЛЬШИЕ ИГРЫ

- Катастрофа! Я всерьез опасаюсь, Александр Игнатьич, что ситуация на
рынке становится неуправляемой, - тараща от возбуждения наливные глаза,
говорил Палей. - По-моему, биржу, как перегретый реактор, несет вразнос...