проглянувшему солнышку, дабы не заблудить. И на душе не просто тоскливо -
пусто и холодно. Сначала всегда так: пусто и холодно. Потом стылое ледяное
безмолвие постепенно отвоевывает пространство, студит сердце хрустким ледком
безразличия, апатии, безнадеги... Где и по чьей злой воле носит меня
нелегкая?.. Словно я брожу по замкнутому огненному кругу, под перекрестным
огнем неведомых мне противников, и те попутчики, что на беду свою
оказываются в этом кругу, гибнут, гибнут, гибнут... Успевают проявить
доверие ко мне, участие и - падают, сраженные свинцовым ураганом... А я все
бреду куда-то, потеряв первоначальную цель, среди мнимых пейзажей, а порой и
просто в непроглядной мути, будто в глубокой воде, наполненной мглистой
илистой взвесью... И чувствую, как касаются меня здешние обитатели липкими
налимьими телами, и хруст слышу: жрут, жрут собратья друг дружку, но все - и
злоба, и ненависть, и страх - тонет в вязкой гнили всеобщей убогости и
равнодушия.
черные, будто обугленные, ссохшиеся ветки, шорох первой опавшей листвы под
ногами, - только горше. Потому что война?.. Может быть, то же чувствовали
княжие гридники, витязи Владимира Мономаха, когда пожар усобиц забушевал по
земле Русской?.. Огонь согревающий словно сбежал из очагов мира и, питаемый
завистью и злобой, стал огнем пожирающим, смертоносным, алчным... И люди,
ожесточенные сердцами, закостеневшие разумом, нетвердые духом, метались от
холода вражды к огню брани, и там и там оказываясь над бездной погибели...
Почему все так? Бог знает.
тридцать; вышел не только в другом районе, но и в другой области. Это не
просто обнадеживало, а бодрило: ясный перец, хотя родная страна еще и не
развалилась на тысячу маленьких медвежат, до олимпийского спокойствия
державного Миши-талисмана уже ох как далеко. Это он мог позволить себе
отлететь на воздушных шариках, и родина была спокойна: сколько ни болтайся в
струях эфира, приземлишься токмо на родной землице, аки
космонавт-общественник. И сразу, как полагается: опись, протокол, отпечатки
пальцев. А ныне... Все, что имело место быть в соседней области (тьфу,
губернии, субъекте Федерации же!), местным служилым хотя и не до самого
приятного дамского места, но и на рога здесь никто не станет и задницу
особливо рвать не будет, разыскивая фигуранта Дронова. Полистают
ориентировочку, проведут мероприятие ознакомления личного состава с
вышеозначенной, и - трава не расти. Да и не считаю я себя фигурой, равной
Черчиллю; при достаточно "судьбоносных" для Покровска событиях, как то:
пропажа мэра, убийство смотрящего от братвы, массовая разборочная стрельба -
и милиции, и РУБОПу будет чем заняться.
почуял запах железной дороги, навоза, печного дыма, прелой стерни. Я вышел к
рабочему поселку под звонким наименованием "Комсомольская вахта".
чтобы было чем народ занять: из неглубокой штольни добывали хреновенький
бурый уголь, который не столько горел, сколько чадил. От тех времен осталось
заброшенное здание шахтоуправления и четыре десятка бараков, разгороженных
на клетушки, в которых коротали век семьи работяг. Кормились с обширных
огородов, засаженных одной картохой, а вот на какие шиши пили - неведомо. Но
то, что главным очагом культуры в поселке был шалман, - это без балды.
Расположился он под козырьком, во весь первый этаж обшарпанной маломерной
панельки, но звался пышно: "Америка". У входа гужевалась здешняя
хулиганствующая молодежь, наверняка пышно именующая себя "братвой". Перед
дверью придремывали даже две иномарки: замызганная "ауди" и доходяга
"фольксваген-гольф". Над каким таким гешефтом могли шефствовать местные
паханята, неведомо. Разве что ковали бабки на несанкционированном розливе
горячительного напитка, по полному недоразумению сохранившего название
"водка", или на переброске по мертвой тропе маковой соломы.
достаточно. Но водки хотелось.
ритме босановы, все же успел погрузить в карман куртки крепкую, стянутую
резинкой пачку баксов из Ольгиной сумочки. Они ей уже ни к чему.
Единственная глупость: пока брел по лесу, ни пересчитать, ни хотя бы
отделить от пачки две-три бумажки как-то не собрался; теперь же светить
громадные по здешним меркам деньжищи перед аборигенами "Комсомольской вахты"
было просто опасно: разборка с бандитами - это разборка с бандитами, а вот
от рессоры трактора "Беларусь", если она наварит из темноты и сзади, еще
никто не уходил. А из оружия у меня - только жизнеутверждающий, полный
неподдельного обаяния оскал. Впрочем, ввиду разбитой, заштопанной и снова
разбитой рожи, потерявшей всякий фасон и цвет, местные мое нездешнее обаяние
могут не оценить, а дружественную улыбку счесть злою насмешкою судьбы. Как
говорят в Одессе, зачем нам этих трудностей?
начал потряхивать озноб. Выпить бы сейчас стакан-другой, завалиться
где-нибудь в тепле и придавить часов шестнадцать. А будет день, будет и
песня. Ее и споем.
как говорят, не емши и не пимши. В какой-нибудь сараюхе на окраине. Хорошо
бы найти посуше, с дровами, что ли. Ночи уже вполне прохладные. Ну а завтра
- действительно осмотримся, ослушаемся и примем решение. Важное и
конструктивное.
ветошью и шаркающим шагом местного алкана побрел вдоль асфальтированной в
доперестроечную эру улочки. Хотя никакие фонари и не горели, старался все же
не отсвечивать. Но от судьбы, как и от фортуны, не уйти. Троица подвыпивших
парней вышла мне лоб в лоб из какого-то проулка, да еще с такой крейсерской
скоростью, что я не успел увернуться от столкновения и чувствительно
соприкоснулся плечом с крайним слева.
скукожился... Да забыл всуе, что профессорско-интеллигентского имиджа я
лишился еще в парикмахерской Покровска, а отекшее от побоев лицо если кому и
прибавляет интеллектуальности, то не мне. Хотя в первую минуту мне
показалось: проскочил, - не тут-то было...
щенка, выдернула назад.
детинушка, рассматривая меня в тусклом свете далекого фонаря.
было пошло и недальновидно: оваций я здесь не дождусь. Ребятам на этой
бессрочной "Комсомольской вахте" было до судорог скучно: я мог составить их
развлечение. Попинать безнаказанно ногами ближнего - чем не
времяпрепровождение? Самое противное, что в их куцых мозгах даже мельтешения
раскаяния не возникнет, потому как "ничего личного" и "жизнь такая".
которого и волокли двое крупных. На минуту он замолк, по-видимому размышляя,
что этакое сказануть дальше, но не придумал, повторил со смаком: - Коз-з-зел
долбаный.
для завода, сколько как "руководство к действию". Ибо остатки мозгов,
атрофированных еще в отроческом возрасте неумеренным потреблением богатой
сивушными маслами борматени, фурычили слабо, с перебоями, и действовать он
привык вообще не думая. Побродив по моей согбенной фигуре мутным взглядом,
крепышок выдал, разя перегаром:
меня в район этого самого "нюхала". Но не доставал: я легко уклонялся. Двое
его приятелей были потрезвее и стали легохонько обходить меня с боков.
ледяная ярость. То самое ощущение, что так пугало меня прежде...
правой вырубил пьяного крепыша: голова его дернулась дважды, ножки
подкосились, и он осел на землю пустым пыльным мешком. Третий, похожий на
ожиревшего борца-тяжеловеса, не вполне уразумел, что произошло: на все три
удара ушло не больше секунды. Но поступил очень разумно: раскинув руки,
ринулся на меня, пытаясь заключить в полуторацентнеровые объятия.
двадцатисантиметровый слой качного мяса, я бы не сумел. "Возиться в партере"
с таким громилой? Этак лишишься последнего здоровья, и даже в случае
сомнительной победы - никакой славы. Да и что есть мирская слава? Тлен и
суета.
порыв, ушел вниз с уклоном и от души, с разворотом корпуса, воткнул кулак
правой в причинное место. Дыхание у парня перехватило болевым шоком; не
дожидаясь, пока жирдяй выразит переполнившие его чувства криком, дважды
повторил удар короче и резче. Откормленный мальчонка рухнул обездвиженным
слоном; рот его открывался и закрывался совершенно беззвучно, растопыренные
пятерни бессильно царапали землю а ноги-колонны сучили по асфальту, протирая
его до дыр.
долговязый. Встал, наклонил стриженую голову, выхватил из кармана длинное
сапожное шило и ринулся на меня торпедой. И чему его в школе учили? Я даже
мудрствовать не стал: прыжком ушел в сторону и коротко ударил ребром ладони
в основание черепа. Парень пролетел по инерции с метр и тупо ткнулся в
грязный асфальт. Шильце его застряло в поле моей куртки. Его я аккуратно
извлек и забросил в кусты. Пора отсюда сматываться, пока новые аборигены не
выплыли из проулка и не выкрикнули друганов, что маячат у входа в заведение.
Ибо, как вещует еще стройотрядовский опыт, слаще развлечения, чем попинать
Корнев Павел
Сертаков Виталий
Куликов Роман
Никитин Юрий
Зыков Виталий
Трубников Александр